Прошлые страсти - Наталья Калинина

— А свою — в вульгарный водевиль. Николай Николаевич, продолжайте ради Бога. Мне очень интересно.

— Да я, в общем, все сказал. Она за меня сказала.

Делает жест рукой в сторону Кати.

— То есть вы оба хотите сказать, что я не создана для домашней любви?

— А разве это плохо, Настенька? — подает голос Лариса.

— Ладно, это не так уж и важно. Как у вас дела идут? Помню, вы говорили в прошлом году, что соберете американский урожай зерновых. Мы… я, признаться, приняла это за шутку.

— До американского, честно говоря, не дотянули, но среднеевропейский получить удалось. Только нам от него рожки да ножки остались. Зато, я думаю, где-нибудь в Кампучии пекут нынче замечательный хлеб по старому русскому рецепту, а не по современной экономически выгодной технологии, как в нашей районной пекарне.

— Вы перестроились, Николай Николаевич. — Катя смотрит на него чуть-чуть насмешливо. — А я читала в какой-то периодике, что в русской глубинке и по сей день длятся благостные застойные времена.

— Слава Богу, еще длятся. Что касается меня, то я смелею в присутствии женщин. Тем более молодых и интеллигентных.

— Я хочу выпить за то, чтобы мы с каждым днем становились умней, понятливей, снисходительней к ближним и требовательней к себе. А вовсе не наоборот, — говорит Анастасия, глядя куда-то поверх Катиной головы.

— Прежде, чем я крикну «ура!», объяснись. Тост какой-то неожиданный. — Катя недоуменно и с тревогой смотрит на подругу.

— Перевожу дословно: «Я многого хотела от тебя. Я не замечала, что сама веду себя как последняя дура. Теперь у нас все будет наоборот». Браво, Настенька. За тебя.

Лариса делает вид, что осушает свой пустой бокал.

Все слегка растеряны. Кроме Кати — та растрогана до глубины души. Она улыбается Анастасии, одобрительно кивает головой, гладит ее по руке.

— Давайте как-нибудь сделаем вылазку? Ночную? С костром, ухой, звездами и еще чем-нибудь горячительным? — предлагает Николай Николаевич, снова наполняя бокалы шампанским.

— А вы романтик. Последний из могикан.

Катя смотрит на него с нескрываемым восхищением.

— Давайте, давайте, милый Николай Николаевич! — слишком уж горячо подхватывает Анастасия. — Комары нас накусают до кровавых ран, продрогнем до костей, устанем так, что ни о чем думать не захочется, кроме подушки. В старое русло, да? Или нет, лучше за переправу. Там мы в детстве ловили с подружкой раков и наткнулись на утопленника. Самого настоящего. Он весь распух и от него так воняло. Помню, мы сочинили про него балладу — любовь, ревность, измена и прочее.

— Я боюсь! — всерьез беспокоится Катя.

— Не волнуйся — теперь от любви и измены не топятся. В лучшем случае напьются в стельку и просят и даже требуют сочувствия, — успокаивает ее Анастасия. — Николай Николаевич, а ваша жена не будет против? Впрочем, что это я? Нынешний мир, по моему мнению, делится на покорных мужей и агрессивных жен. Я тоже жена. Почему я всегда забываю об этом?

— Заметано, да? Тогда мне пора. Если хотите, — можем хоть на край света уехать. На моей моторке — час туда и обратно. Зверь, а не моторка.

Николай Николаевич галантно прощается со всеми по очереди и уходит, тихо прикрыв за собой дверь.

Катя разливает по бокалам остатки шампанского.

— Ничего не понимаю: я-то думала, ты его разлюбила. Я даже жалела его.

— Может, я вовсе и не любила его. Вообще никого, никогда. Кроме себя, разумеется. Сами же говорите, что я принцесса. А зачем принцессе кого-то любить? Чтобы вздрагивать от каждого телефонного звонка? Любоваться по утрам в зеркало на припухшие от бессонницы глаза и посиневшие от поцелуев губы? Лгать по поводу и без повода? Все время мысленно возвращаться в заброшенный дом в самом центре Вселенной?..

— Как красиво, Настек. И как грустно. — Катя шмыгает носом. — Почему все красивое всегда навевает грусть? — Она выглядывает в окно, откуда видна река, луга, зелено-голубые дали. — И там тоже грустно. — Включает приемник. Передают мазурку Шопена. — Тоже красиво и грустно… А для чего нужна грусть? К тому же красивая? И без того другой раз такое навалится, что хоть башкой о стенку. Мама говорит: «Сходи в церковь». А там тоже: красиво и грустно.

— Сходи на концерт Пугачевой, — предлагает Лариса.

— Была, — серьезно говорит Катя.

— Ну и как?

— Билеты местком распределял. Мы сидели рядом с женой моего шефа. Потом всю ночь уснуть не могла.

— Что — красивая жена?

— Жаба. Вся в бородавках и бриллиантах.

— Тебе не угодишь.

Анастасия сидит на лодке. Она совсем одна. По ее щекам текут слезы.

Во всем доме солнечно.

В мансарде задернуты плотные шторы. Анастасия спит на низкой тахте, свернувшись калачиком.

Лариса поднимается по лестнице. У нее в руках большой букет разноцветных гладиолусов и ведро с водой. Она ставит цветы в изголовье тахты. Какое-то время смотрит на спящую Анастасию. Потом так же бесшумно спускается вниз.

Из комнаты под лестницей выходит заспанная нечесаная Катя в юбке и широкой рубашке. Лариса налетает на нее и вскрикивает от неожиданности.

Убегает, громко хлопнув входной дверью, отчего со стены падает картинка с Элвисом Пресли. Катя поднимает ее, прикрепляет на прежнее место.

— Улыбаешься. Ты всегда мне улыбаешься. Неужели тебе никогда не было плохо? Или ты умеешь это скрывать? А вот я не умею. Настек! Настек!

Над Анастасией жужжит шмель, привлеченный запахом гладиолусов. Она поднимает голову от подушки и видит цветы.

— Настенька! Мне ужасно! — кричит снизу Катя. — Ау!

— Ау, Катя.

— Мне снилось… — Катя начинает подниматься по лестнице в мансарду. — Мне снилось, будто тебе собираются отрубить голову, а у тебя развеваются волосы и ты такая счастливая.

— Всему виной магнитные бури, ветры, черные дыры. Моя голова, кажется, пока цела. Катька, не входи — я голая!

Она легко встает с тахты, потягивается, Катина голова теперь уже на уровне пола мансарды. Она замирает, любуясь подругой.

— Ты красивая. Ты из другой жизни.

— Вот именно. Кто-то взял и все перепутал. То ли по неопытности, то ли озорства ради. — Она надевает на голое тело сарафан, расчесывает пятерней волосы. — Ты веришь снам, Катька?

— Верю. Вот увидишь: ты с ним будешь очень счастлива. Вы потрясающая пара. Голову во сне рубят или к покойнику, чур не нас, либо к новому браку. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.

Входит женщина с тарелкой свежих пышек и банкой меда. Это Малаша. Она выглядит старухой, но одета пестро, почти по-цыгански. Таких вот сметливых и вместе с тем бестолковых бабок играла когда-то Татьяна Пельтцер. Похоже, Малаша тоже чуть-чуть играет, только бы не быть самой собой. Наверное быть самой собой не очень-то приятно.