Мой ангел Крысолов - Ольга Родионова

Жмых подставил солнышку другой бок и покосился на стену. Видеть-то он, конечно, замок теперь видит, да все одно без приглашения входить как-то неудобно. Вон они, воротца, в каменную стену утоплены, все плющом увиты, железом окованы. Маленькие воротца, одному пройти. Можно постучать — Подорожник явится, или кто другой. Чаще Подорожник — у него ноги длинные. Но можно, кажись, и не стучать вовсе, просто к воротам подойти: все равно кто-нибудь да почует гостя, либо Умник, либо крошечка Жюли, маленькая куколка, совсем чуть-чуть повыше Жмыха росточком. Ну, и сразу Подорожнику скажут: там, мол, у ворот Петрушка Жмых стоит, отвори, мол, ему.

Петрушка шмыгнул конопатым носом и стал надевать башмаки. Неудобно в них, но и без них в гости вроде как неудобно. Скажут — вот, пришел, мало что дурак, так еще и босой. Хотя они и сами почем зря босиком шастают. Но они хозяева, им, наверное, можно.

Нерешительно подобравшись к воротцам, дурачок огляделся по сторонам — мало ли, может, рыбак какой притащился на закате рыбку половить. Увидит еще. Ему-то, рыбаку-то, замок — не замок, а скала, но вдруг как заметит, что Петрушка в скалу вошел, и та перед ним отворилась? На кол посадят, и к бабке не ходи.

Он поднял руку, чтобы поскрестись в ворота, но они сами услужливо распахнулись, и Жмых начал поднимать глаза — долго-долго поднимал, пока до красивого лица Подорожника добрался: нос прямой, рот твердый, широкий, глаза веселые, прямо этот… лыцарь. А уж длинный-то, сил нет.

— Ну, чего стоишь, Петруша? — спросил Подорожник ласково. — Заходи.

И воротца за ним закрыл. А там Нета по двору бежит, — босиком, кстати, — зеленые глазища заплаканы. Случилось что?..

— Здравствуй, Петруша, — говорит она ему горько. — Предатель ты. Зачем нас Учителю выдал, что мы в город ходили? Он теперь сердится.

Петрушка покраснел так, что все веснушки пропали, голову опустил. А что тут скажешь? Попробуй-ка от Корабельника что-нибудь скрой! Он же так смотрит, что голова у человека отваливается, а глаза, наоборот, наружу вылезают, как у жабы. Сама, поди, знает.

Нета, конечно, знала — вздохнула, обняла Жмыха, не побрезговала уродом.

— Ладно, — говорит, — не обижайся. Я знаю-знаю, как Учитель глазами смотрит. Хочешь пряничка, Петруша? Я сама пекла. На, возьми, а эти я Тошке отнесу. В лазарет.

Тут у Жмыха прямо ноги подкосились. В лазарет?! Когда он Алису, Снегурочку нежную, из лесу полумертвую приволок, ее и то ни в какой лазарет не клали: Лекарь только посмотрел вот так, и вот так пальцами шевельнул, она и встала. А чего в лазарет-то?.. Неужто Тритон в городе заразился? Петрушка с начала эпидемии в лесу в шалаше живет: прямо шалаш построил и живет. Его Тритон же и научил, он на эти шалаши мастер.

Нета только головой покачала.

— Да нет, — говорит, — Петруша, не заразился он. Просто… понимаешь, он у нас особенный. Даже среди отродий таких мало. Мы все что-нибудь можем — ну, ты знаешь: летать, мысли читать, предметы глазами двигать, со зверями и птицами беседовать… У каждого свой дар. А Тритон аквалевит. То есть… ну, для тебя это сложно. В общем, он не только летает, но и под водой может дышать. И еще много всякого может. Но это, Петруша, требует очень много сил. И океан, ты же знаешь, вредный для людей… и для отродий тоже.

— Он перекупался, что ли? — солидно спросил Жмых, подтягивая драные штанцы.

— Ну… можно и так сказать. Он за жемчугом нырял. И теперь очень, очень болен.

— А жемчуг-то этот, — хитрым глазом покосился на нее Петрушка, — ему зачем? Подарить, что ли, кому-нибудь хотел?

Другая бы девка, ну, в городе, смутилась, или там огрела, что ли, дурачка по спине чем под руку попадет, а Нета взяла и заплакала. Вот плакса-то, Манга ее забери!.. Не выносил Жмых женских слез, прямо мороз по коже у него от них шел.

Повернулась и ушла, ни слова больше не сказала. Хорошо, Корабельник из окна выглянул и смущенного Петрушку к себе поманил. Вздохнул Жмых, еще раз штаны подтянул, чтобы на лестнице не запутаться и вниз не загреметь, и пошел.

3

— «…и Тьма, отхлынув, оставила в чревах множества женщин прекрасных собою бесов, которые поначалу были сочтены ангелами. Но спустя малое время их истинный облик стал виден сквозь сияющие черты, и народ устрашился и пал ниц. Ибо не может быть ничего совершенного, что не создано было бы Тьмой во искушение человеков. Посему, братия, предписано всякому, встретившемуся с бесовским отродьем, немедленно оное отродье уничтожить, будь его вид подобен младенцу, женщине или мужчине. Не бывает красоты без греха, как не бывает света без тьмы. И отродье, искушающее тебя, отринь, и пронзи его черное сердце, и будь терпелив и тверд в ожидании Крысолова, который придет избавить народ свой от чарующих бесов…», — Алиса подняла глаза от тетради и оглядела друзей.

— Это мы уже читали двести раз в разных вариантах, — меланхолично заметил Птичий Пастух, приподнявшись на локте. Он валялся на кровати и рассматривал роскошное орлиное перо, подобранное в скалах. — Что-нибудь посвежее там есть, принцесса? Напряги свои чудесные глазки!

— «…красотою превосходящий бесов и князя их, и наделенный могуществом невыразимым и невообразимым. И услышат Зов все народы, и устрашатся, но и возрадуются, и зальют уши воском, и удалятся в убежища, дабы переждать Пришествие… лишь бесам не дано будет избегнуть Зова ни в одной из земель, ибо будут слышать Зов в сердце своем, и сойдут с ума, и убежища их падут, и последуют они за Крысоловом, покорные Ему…», — Алиса опустила тетрадь на колени и задумчиво почесала кончик носа. — В общем, всё. Дальше страниц нет, и, что характерно, во всех легендах о Крысолове, которые нам удалось раздобыть, ничего не говорится о том, что Крысолов сделает с бесами. Увел — и всё.

— Увел, и… — Птичий Пастух чувственно улыбнулся. Рада хихикнула, но, поймав сердитый взгляд подруги, моментально спряталась за спину Подорожника.

— Птиц, ты можешь вообще думать хоть о чем-нибудь, кроме секса? — Алиса сверкнула глазами, и Птичий Пастух поспешно заслонился ладонью. Маленькая ледяная молния с треском грянулась о его пальцы, зашипела и погасла. Все засмеялись немного натянуто — легенда о Крысолове всякий раз вызывала у них внутренний иррациональный трепет, который каждый старался скрыть.

— Конечно, моя прелесть, — томно сказал Птичий Пастух, откидываясь на подушку и дуя на обожженные морозом пальцы. — Я могу думать о прекрасном. Например, о тебе. Неужели ты останешься холодна?

— Ее сердце отдано Петрушке, — напомнила Рада. — Волшебному принцу, спасителю Петрушке, не вам, охламонам, чета!

Вторая молния сверкнула в ее сторону, но ударилась о вовремя подставленную грудь Подорожника, и тот, сделав вид, что умирает, пораженный, упал головой на колени Рады.