Сон в летнюю ночь - Анна Корнова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Платон Дмитриевич, Вы реально при царе живете?
— На Всероссийском престоле царствует Ея Императорское Величество Анна Иоанновна, — отчеканил старичок.
Что-то такое Виктория читала или смотрела. Кажется, ещё какой-то Потемкин был, или это не про Анну Иоанновну… Словом, молодец, садись, оценку знаешь.
— А Екатерина Первая или Вторая уже были?
Сказано Викторией было явно что-то совершенно неуместное. Седые брови Платона Дмитриевича изумленно приподнялись, и он вновь торжественно произнес:
— У нас царствует Ея Императорское Величество Анна Иоанновна, благослови, Господи, её царствование и даруй ей долгие лета!
Виктория горестно вздохнула: опять сказка про белого бычка, но хоть выяснялки свои бестолковые на минуту прекратил. Однако теперь уже Вику понесло:
— А с Наполеоном война уже прошла? Пугачев был или ещё будет?
Зачем Виктории понадобилось эти сведения, она и сама не смогла бы объяснить. Соотнести исторические события между собой ей было не по силам, и ответа на главный вопрос, как отсюда выбраться, из этой информации было не получить. Но невозможно молча переваривать, что за окнами не павильоны Мосфильма, и не ведения от галлюциногенного вуколовского порошка (в этом Виктория убедилась, несколько раз больно ущипнув себя за руку), а прошлое, каким-то мистическим образом ставшее настоящим.
Карета остановилась.
— Трапезничать пора подошла. Нашу беседу продолжим за столом.
Платон Дмитриевич, кряхтя, вылез из кареты (ни за что не подумаешь, что он на рассвете из окна прыгал), захотел помочь Виктории выбраться, но передумал. Окинув её критичным взглядом, предложил посидеть и подождать, «я распоряжусь: поесть Вам, голубушка, сюда принесут».
— Мне бы в дамскую комнату, — жалобно попросила Виктория. Но Платон Дмитриевич не понял. Пришлось объяснить конкретнее, на что был дан совет обождать, а по дороге выйти в спокойном месте и там оправиться.
— Я фигею, дорогая редакция, — других комментариев у Виктории не нашлось, а промолчать она, конечно же, не могла.
Потрапезничать пришлось жестким куском вареной курицы и безвкусным травяным пойлом. На посуде Виктория решила не концентрироваться, и так негатива предостаточно, значит, надо искать позитив. Вопрос — где его искать…
Дальнейший путь не отличался разнообразием: несколько раз на встречке появлялись нелепые сооружения, называемые Платоном Дмитриевичем почтовыми кибитками. Попутно он гордо поведал о своей карете, сделанной французскими мастерами. Но если в иномарке Платона Дмитриевича трясло беспощадно и яростно, каково же было в остальных средствах передвижения на этих колдобинах! Ненадолго Виктория задумалась о проблемах отечественного автопрома и дорожного строительства, но размышления были прерваны всё теми же идиотскими вопросами: Где? Что? Когда? И, главное, по чьему наущению? Платон Дмитриевич чем-то стращал, что-то сулил, но сориентироваться в ситуации и оценить выгоду сотрудничества с ним Виктория была не в состоянии, впрочем, она была не в состоянии вообще что-либо оценить и в чём-либо сориентироваться — разум отказывался воспринимать происходящее.
— Платон Дмитриевич, Вы у меня уже весь мозг выклевали, дайте подремать, — перебила Виктория очередную серию надоевших вопросов.
В карете тотчас же нашлись подушка и одеяло, мерное покачивание убаюкивало, но и сквозь навалившейся сон до Виктории доносилось: «А почему назвались Викторией? Над кем победу замыслили одержать?»
Виктория Чучухина не читала «Путешествие из Петербурга в Москву» Александра Николаевича Радищева (она вообще не питала склонности к чтению подобной литературы), поэтому и предположить не могла, что дорога до Питера может занять без малого неделю. Когда карета действительного тайного советника Платона Дмитриевича Паврищева въехала в Санкт-Петербург, Виктория уже перестала считать, сколько времени она обходится без свежего белья, костюмированные сцены у обочин перестали её интересовать, вопросы спутника слились со стуком колес о мостовую. Какая разница, что там бубнит этот оживший детектор лжи, что её ждет в этом странном мире… Ей необходимо принять душ, нарастить сломавшийся ноготь и позвонить домой.
IV. Петергоф, 21 июня 1740 года
В летних покоях императрицы Анны Иоанновны было прохладно, несмотря на июньское солнце, беспощадно палящее тем летом. Императрица не любила жары, громких звуков, темных одежд. И Платон Дмитриевич Паврищев, наряженный в расшитый золотом нежно-брусничного цвета тонкого шелка камзол, вначале радуясь прохладе, а вскоре шмыгая носом и поеживаясь от холода, полушепотом докладывал о странном происшествии:
— Убеждает сия притворщица, что живет в Москве, но города не знает, о простых предметах не имеет представления, по-русски изъясняется с ошибками, однако при сём не безумна и речи её не бессмысленны. Князь Соболевский-Слеповран хотел, дабы я её как диковинку в Петербург прихватил, ну вот, я его наживку якобы и заглотил. Надобно поглядеть, что он теперь делать станет? Главное, глаз с сей забавницы не спускать, дабы не пропустить, с кем она тут сношаться будет, с кем союзничать.
— Привези-ка ко мне сию чуду. А я уж решу, чего она стоит.
— Так она здесь, под присмотром в карете у ворот сидит, — радостно зашептал Платон Дмитриевич.
— Тогда веди прямо сейчас. Поглядим, чего у Слеповрана в саду выросло.
Лицо Платона Дмитриевича осветилось неподдельным счастьем, словно сбылось его заветное желание — продемонстрировать Викторию Чучухину императрице. Тайный советник поклонился и тотчас же исчез, как и не было его. Умел старый придворный двигаться бесшумно, как кот.
А Виктория Чучухина в это время сидела, забившись в угол кареты, и два угрюмых исполина молча наблюдали за её смятением. Настроение Виктории было прескверным: Петербург не оправдал ни одного из множества её ожиданий. Самое элементарное — колготки, прокладки, шампунь-кондиционер — здесь нельзя было ни купить, ни выпросить: все делали вид, что никогда о подобном не слышали. Впрочем, Виктория допускала, что может в этом краю непуганых идиотов действительно ни о чём таком и не слышали: то, как они выглядели, свидетельствовало о полном отсутствии краски для волос, дезодорантов и эпиляторов. Даже обыкновенного душа здесь нельзя было принять, а то, что предложили Виктории в качестве одежды, невозможно было надеть без посторонней помощи, вдобавок, оно резало, терло, мешало ходить. Когда Виктория, наряженная в это, подошла к зеркалу, то на весь петербургский дом Платона Дмитриевича раздался истошный крик: «Снимите с меня немедленно эту фигню!»
И вот теперь во всех этих неудобных нижних юбках, подъюбницах, фижмах и нелепейшем платье, напоминая самой себе «бабу на самоваре», полусидела-полустояла Виктория Чучухина всё в той же, привезшей её из Москвы, французской работы карете. Пребывала Виктория в ожидании новых подвохов от судьбы, и они не заставили себя
