Под соусом - Ханна Маккоуч

Молчун Пабло с хитрой улыбкой бормочет себе под нос: «Maricôn, pinche rubio. Sabes? El es de Chiapas»[12]. Из Чьяпаса у нас Хавьер, и как-то так сложилось, что назвать чьей-нибудь родиной этот город в «Такоме» стало смертельным оскорблением.

А вот и первые заказы. Обычно их передает Ноэль, но сейчас он вышел, и новенький присваивает себе его полномочия:

— Острый паштет! Два зеленых салата! Один козий сыр! Один «Цезарь»! — орет он и вдруг добавляет (мы с Пабло и Хавьером не верим собственным ушам): — Andale, vite! Vite![13]

Я отзываюсь:

— Острый паштет! Два зеленых! Один козий, один «Цезарь»!

Мы с Пабло работаем молча: забрасываем в большие серебряные салатницы всевозможные виды латука, посыпаем солью, перцем, травами, поливаем заправкой из уксуса и оливкового масла, выдавливаем три треугольника паштета из черных бобов на специальную тарелку и на минуту суем в жаровню.

— Одна утка! Две вырезки! Один лосось!

Хавьер откликается:

— Dos вырезки!

Про утку и лосося он не повторяет: ими занимается козлина О’Шонесси. Ноэль возвращается на кухню. Пока все более-менее спокойно, но это только начало, ведь сегодня пятница. Скоро вся кухня в поте лица будет жарить, парить, тушить, что-то мешать и подбрасывать на сковородках.

Лавина заказов нарастает. Ноэль координирует работу и украшает блюда фирменными закорючками в стиле абстрактного экспрессионизма. О’Шонесси истово хлопает дверцами и швыряет сковородки, но все равно не поспевает, и Ноэлю приходится его выручать. Эта парочка, как два прикрывающих спины друг друга солдата, начинает пляску соте: Ноэль жарит красного люциана[14] и ската, а О’Шонесси пыхтит над уткой с вишнями. По большому счету, это провал, ну да ладно, новичку простительно. Я великодушна, я ищу ему оправдания.

Ноэль как раз начал раскладывать рыбу на блюде, когда О’Шонесси, подпрыгнув пару раз и выпалив: «Надо отлить!» — вылетел из кухни в туалет через обеденный зал, прямо на глазах у посетителей. А это уж совсем никуда не годится.

Возвращается О’Шонесси явно вдохновленным. Готова поклясться, Ноэль уже закипает. Однако спесь не позволит ему так скоро признать свою ошибку, пусть даже ему пришлось взять на себя соте, пока О’Шонесси пудрил носик. А между прочим, когда Ноэль приближается к плите, ничего хорошего не жди.

У нас с Пабло короткая передышка: большинство клиентов закончили закуски и приступают к главному блюду. Скоро подойдет время десертов, и мы снова возьмемся за дело.

— Эй! — рычит Ноэль. — Хоть бы вид делали, что работаете!

Шеф в упор смотрит на меня. Мы с Пабло изображаем бурную деятельность: вытираем столы, на которых и без того ни пятнышка, переставляем с места на место рабочие причиндалы. Как только начинают заказывать десерты, я раскладываю по тарелкам шарики мороженого, а Пабло заливает их шоколадной глазурью, украшает мятой и выставляет под окошко. Ноэль бешено трезвонит в колокольчик: он весь вечер злится на официантов, что, впрочем, никого не удивляет, это его нормальное состояние. Он ненавидит их всех до единого — бездельники, дескать, едва волочат ноги, не торопятся доставлять его творения на стол. И чаще всего даже я понимаю Ноэля, он имеет все основания гневаться. Большинство официантов и официанток — неудавшиеся актеры, художники, музыканты, которым наплевать, дойдет ли фазан до посетителя хрустящим снаружи и сочным внутри.

Наконец у окошка появляется Сэм, рокер из Теннесси с прической а-ля Элвис Пресли, и начинает переставлять на свой поднос вазочки с фруктовым мороженым.

— Придурок, ты думаешь, их устроит фруктовая лужа? За это они платят по десять баксов? Урод! — дерет глотку Ноэль, как старый сержант на плацу, и брызжет слюной в физиономию нерадивого «солдата».

Лично я не удивилась бы, если б он добавил: «Живо! Упал, отжался! Кретин!» Однако Ноэль редко устраивает долгие разносы. Не любит, видно, терять самообладание на людях.

Все вазочки перекочевали на поднос, и Сэм уже поворачивается к залу, когда Ноэль хватает его сзади за пиджак.

— Лейла! Черт! Где мята?! — Шеф вопит, потрясая вазочкой с художественной композицией из шариков лимонного, мангового и малинового мороженого. Сверху должны быть листочки мяты. Ноэль не мог не заметить, что на мяте сегодня Пабло, и все же спрашивает с меня. С нелегальными иммигрантами он носится как курица с яйцом: работники они хорошие, и большинство кормит целые семьи у себя в Мексике, Гватемале и Сальвадоре, получая меньше меня, а ведь и мне едва хватает на квартплату. Распахнув холодильник, я запускаю руку в банку с мятой и вытаскиваю великолепную веточку с тремя листочками. Ноэль испепеляет меня взглядом: как ты могла такое допустить? Я кладу мяту поверх мороженого.

— Соте, да? — ухмыляется он.

Пабло выглядит пристыженным.

— Прости, Лейла, — стонет он, когда я возвращаюсь в наш уголок, и в знак отчаяния бьет себя кулаком по лбу.

Я его успокаиваю: моя вина, недоглядела. Он ведь всегда меня прикрывает, и я в любой момент готова сделать ради него то же самое. Мне нравится работать с Пабло — парень он молчаливый, работящий и уважает меня, что не может не радовать. Мы прозвали его Ратон — «мышь» по-испански. Шевелюра у него иссиня-черная, густая, и волосы растут так быстро, что бедняге приходится стричься каждые две недели. Пабло тощий, и росту в нем метр шестьдесят, но из-за шевелюры он кажется сантиметров на десять выше. Работник толковый, почти никогда не допускает ошибок. Я бы хотела иметь такого, если у меня когда-нибудь все же будет свой ресторан.

После случая с мятой Ноэль выходит на тропу войны. Его бесит манера новенького каждые полчаса бегать в туалет за очередной понюшкой кокса. Шеф свирепеет на глазах. Рвет и мечет, недоумок. Такого маху дал в выборе сотрудника, и, главное, все мы этому свидетели. Заказы на десерт следуют один за другим.

— Три фруктовых мороженых! — рявкает Ноэль. — Два раза коричные шарики! Три с глазурью! Четыре фруктовых! Три птифуры! И глядите не облажайтесь — это для друзей Оскара!

Оскар, наш хозяин, классный парень. Слегка не в ладах с законом, и кто знает, можно ли верить всем этим историям про его учебу в колледже, но со мной он всегда очень мил. Коротышка с обесцвеченными волосами, в роговых очках, Оскар почти каждый вечер торчит в баре. Стоит мне только высунуться за дверь кухни, и Оскар не отпустит, пока я не сделаю несколько глотков текилы.

Мы с Пабло работаем как хорошо налаженные автоматы, заранее договорились, кто что раскладывает, запаслись достаточным количеством бокалов, блюд и тарелок. В четыре руки выдавливаем из тюбика с шоколадным соусом завитушки, зачерпываем круглыми ложечками шарики мороженого, растапливаем шоколадную глазурь… Что может сравниться с чувством локтя, когда ты с надежным товарищем выбираешься из-под обстрела? Ноэль стоит над душой, выискивает промахи и ошибки.

Тарелки, блюда и бокалы (по два в каждой руке) подносим к окошку, откуда их забирают официанты. Поставив на раздачу последнюю тарелку, я замечаю на ней увечную шоколадную звезду: один лучик отломан. Ноэль тут как тут, хватает тарелку и сует мне под нос:

— Что за хреновина?!

Не надо лишних слов, я уже достала с полки коробку и выбрала идеальную пятиконечную звездочку. Есть у Ноэля этот дзэновский бзик: якобы четные числа — к несчастью. А звезды-то хрупкие, как рисовая бумага, ломаются буквально от взгляда. Хотя странно… я могла бы поклясться, что, когда ставила тарелку, все лучики были на месте. БАЦ! Оглянувшись на звук, я смотрю через голову Хавьера на стену за грилем — по белому кафелю стекает коричное мороженое с мятой.

— Другое давай! — гаркает Ноэль.

Пабло яростно зачерпывает ложечкой коричное мороженое, я выбираю три звездочки — две про запас, я теперь ученая. Ловко поливаю мороженое шоколадом, затем, затаив дыхание, кладу сверху шоколадку и мяту и, не глядя на Ноэля, направляюсь к окну. О’Шонесси лезет прямо в тарелку своей красной потной рожей: инспектирует, паразит! Фурункул на его шее таращится на меня злобным красным глазом, а изо рта явно несет шоколадом.

— Ça va?[15] — насмешливо спрашиваю я.

— Не знаю… шарики мягковаты, могли бы быть покруче, — замечает он на полном серьезе.

Ноэль хихикает. И слава богу: доволен, значит. А вот я еле сдерживаюсь. Подумать только, я позволяю этому наркоману втаптывать меня в грязь.

— Пожалуй, — отзываюсь я. — Крутые, как яйца. Мы бы назвали этот десерт в твою честь — «Мороженые яйца Дэнни».

Хавьер и Пабло гогочут. По-английски они почти не говорят, но смысл улавливают, особенно когда речь заходит о яйцах.

Ноэлю не смешно. Своего протеже он притеснять не позволит: