Влад – картошка и Закон Эво - Марк Добрый
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Знаете, этот уже не очень свежий.
— Ничего страшного, у меня собака их тоже любит.
Она положила Скрипучего к остальным, и по лицу скользнула еле заметная гримаса раздражения. Влад посмотрел на хлеб, Батон лежал все в том же положении, он попросил подать и его.
Он вышел на улицу, в дверях столкнулся с женщиной лет сорока, во всем джинсовом с короткой стрижкой, придержал дверь. Потом положил батон в пакет, а контейнер взял в руку и не спеша пошел в сторону дома.
Если идти дворами, то путь пролегает вдоль гаражей, возле одного из них он остановился, еще издалека он увидел, что на крыше гаража, чуть поодаль от края сидят три или четыре голубя. Он открыл контейнер, достал Скрипучего и глядя в небо сказал:
— Рано брат тебе пока быть человеком, но зато теперь ты увидишь какой мир большой.
С этими словами он осторожно бросил пирожное на крышу, голуби не скромничали.
Только он тронулся с места, как его быстрым шагом обогнала та женщина из пекарни. На правой руке у нее висела сумка, в ней же она держала муравейник, в левой она держала телефон и торопливо, громко разговаривала:
— Я знаю, что поезд… Ну я уже рядом…10 минут… мне тебя целый месяц ждать, а ты десять минут не можешь, на такси успеешь.
Она свернула за гаражи и пошла вглубь дворов. Влад дошел до подъезда, из которого вышел его “заученный” до полусмерти сосед, носивший старый ноутбук, в потертой сумке. Он как студент из классических произведений, вечно учится и вечно голодный и тощий. Если не сбрендит от такой жизни, то когда — то его учеба принесет щедрые плоды. Они поздоровались и Влад непринужденно, что — бы не обидеть голодного и гордого человека, предложил ему угостится пирожными, типа премию получил и все такое. Студент сказал "ну раз такое дело", Влад вручил ему картошку — Интеллигента и еще одну. Потом добавил, что две нельзя и дал еще одну. Пожали руки разошлись.
По пути на свой шестой этаж, на четвертом постучал в двери к тете Саше(не в коем случае не Шуре, можно огрести), прекрасной, доброй женщине, пожилой, но огонь доброты и жизни в ее глазах не позволял называть ее бабушкой, она всегда была неподдельно приветлива и доброжелательна, при этом в ней ощущалась твердость характера, на такой доброте не поездишь. Он угостил ее, отдав все пирожные, они обменялись любезностями, и он пошел домой. Между пятым и шестым он встал у окна, и секунд двадцать смотрел в него, тяжело дыша. Только сейчас он ощутил, что с самого пробуждения его не оставляет чувство того, что что-то в мире изменилось, что-то было не так как обычно, но он не понял, что именно. Оставив вопрос без ответа, он повернулся и пошел варить свой суп.
P.S.
В предзакатный час одного ясного летнего дня, на краю крыши старого, кирпичного дома, удобно устроившись, беседовали два голубя:
— … птицы, живущие в горах? Больше ворон и коршунов? Да братец, мастак ты сочинять. И ты их видел?
— Нет, но однажды к нам прибился один странный голубь, такой худой и говорил с акцентом. — голос этого был бодрый, говор быстрый, он явно любил поболтать, — Рассказывал, что живет рядом с ними, и как раз от такого улепетывал и оказался в наших краях.
— А потом что?
— Да ничего, буйный он был больно, дикий какой то, выгнали мы его. Оставил нашу Белоспинку одну, с яйцами.
— То- то и оно, чудакам верить.
— Гостил у нас еще как-то гусь один, в прямом смысле слова. Говорил родом из Тибета. Говорил один чудик его еще в детстве купил и сюда привез, кормил его, мыл, прям райская жизнь. А потом как-то косо стал на него поглядывать, и книжки странные стал читать, где еда нарисована. И точно чудиком его назвал, чего на еду смотреть, ее есть надо! А потом ему Сорока через открытое окно рассказала, что люди в этих книжках пишут, как бы нашего брата повкусней съесть.
— Да ладно!?
— Ага. Мол не хватает им своей еды, добавляют нас в нее и едят.
— А эти, что нам желтое зерно сыплют, они чего?
— Прикармливают, как пить дать!
— Мда… Звучит страшно, но ничего не меняет, мы ж все равно не можем устоять, это в крови, только увидел зерно и как будто пелена на глазах, очнулся — уже взлететь не можешь, тяжко.
— Точно брат. Так вот про гуся, рассказывал он странные вещи, про некий Закон, и что мол в Тибете этот закон каждая птица и каждый зверь знает, что по закону этому каждый кого съели, становится тем, кто его съел. Сечешь? Мол там у них почетно, если тебя съел человек или птица-охотник. Прикинь, раз — и ты в штанах уже ходишь, плюешься там…
— А- ха- ха, ну и везет же вам на брехунов. Стать человеком? А я думаю, что он шкуру свою спасал, не хотел от рая своего отказываться, и вместо себя нашего брата голубя бы своему чудику приводил на обед? А где этот его Тибет?
— Далеко за горами, что в конце мира, за лесом.
— За горами?! Экий же враль! Сам же говоришь в конце мира. Нет там за горами ничего.
— Ну он так сказал.
— А потом?
— Потом осень пришла, он к нашим гусям в клин затесался, сказал до юга с ними, и прямиком до дому.
— Эй Болтун! Хватит рассиживать, темнеет уже, возвращайся. Ты же не хочешь стать ужином для Ууков?
Это был глава их чердака Белоголовый.
— Вообще — то для Ууков — это завтрак!
— Когда один из них поймает тебя, поумничай если сможешь. Можешь ему свои истории рассказать. Да заходи же, кот тебя
