Записки социопата - Степан Калита

Если вам случалось видеть человека, который выписывается из хирургического отделения, после операции на лице, вы можете себе представить, как я выглядел. Синее лицо, распухший нос, узкие щелки глаз, – в общем, законченный бомж, проведший на улице не один месяц. Не просыхающие «Синяки» даже с похмелья выглядят много лучше, чем я тогда. Несправедливость жизни заключается в том, что свои лица все эти категории граждан заслужили. Я же стал «красавцем» по стечению обстоятельств. Хотя, если мыслить философски, каждый в этой жизни получает по заслугам. Даже если о том не просит.

Я вышел из больницы в ноябре. И ощутил кожей прохладный ветер. Если бы у меня сохранилось обоняние, я бы, наверное, почувствовал тот сладкий запах, какой ощущает любой, кто долго болел и, наконец, выбрался из дома на свежий воздух. В кармане куртки лежало немного денег, и я решил выпить пива, чтобы почувствовать себя увереннее. Дело в том, что я постоянно ловил на себе брезгливые и в то же время заинтересованные взгляды прохожих. Ощущение было для меня абсолютно новым. Я еще не понимал, но позже осознал, что именно тогда нажил один из своих главных неврозов. Периодически мне начинает казаться, что все взгляды устремлены на меня, на мое лицо. Я словно стою один, под светом софитов, а на мне скрещиваются взгляды, словно лучи фонарей. Так, наверное, должен чувствовать себя беглец, выхваченный мощным прожектором из темноты.

Я медленно прошел вдоль забора больницы, свернул к пруду, миновал его и вышел к палатке с разливным пивом. То, что она оказалась здесь, у меня на пути, показалось мне чудом. В такие минуты думаешь, что Бог все же есть. Потом снова начинаешь сомневаться. Так уж паскудно устроен человек. Успокаивает одно. Вряд ли бородатый великодушный парень на небе сильно обижается на нас. Если он существует, то наверняка думает, что мы получились довольно хреново – не только пребывающими постоянно в сомнениях, но и полусумасшедшими. Так любой отец подумает о своем отпрыске, если тот вдруг однажды заявит: «На самом деле, отец, тебя нет, я в тебя не верю!»

Меня приняли у палатки, как родного. Кто-то даже хлопнул по плечу и сказал: «Прости, парень, обознался». За столиками и чуть поодаль у бетонного забора скопилось человек тридцать. Тянули пиво и трепались меж собой. Здесь обсуждались все вопросы – от семейных дрязг до международной политики. Собеседники попадались самые разные. Иные спившиеся интеллигенты и интеллектуалы, впавшие в запой, куда более интересные люди, чем директора крупных предприятий и топ-менеджеры частных компаний. И я бы с ними, возможно, поболтал, рассказал бы, что со мной случилось и, уверен, нашел бы и сочувствие, и понимание, и добрый совет. Но сейчас мне нужно было понять, что делать со своим новым чужим лицом, как принять себя таким, какого я еще не знал, и понять, куда двигаться дальше.

Опьянение – это настоящее счастье для тех, кто часто и с удовольствием поддает. Если, конечно, вы просто пьяница, а не хронический алкоголик, трясущийся по утрам. Эти пьют уже просто от горя, оттого, что их жизнь – развалины, а сами они – одинокая руина, такие существуют по инерции, давно утратив всякий смысл бытия.

– Посуды нет, – сказала продавщица в палатке.

Расстроенный, я обернулся. И тут какой-то помятый тип сунул мне в руки поллитровую банку: «На вот, я пошел…» – И заковылял прочь.

Я немедленно сунул банку в окошко, и продавщица, сполоснув ее для порядка, нацедила мне бледно-желтого пенистого пива. На ценнике написано было «Жигулевское», но в те времена другого было днем с огнем не сыскать, так что если бы они написали просто «Пиво» – это был бы тоже устойчивый и популярный у народа бренд.

Банку я осушил до дна. И снова протянул продавщице. Вторую тоже. Третью уже можно было посмаковать. Мне показалось, что это пиво, выпитое после полутора месяцев больницы, самое вкусное, какое я пил в жизни. Я отошел к забору, облокотился на него плечом и, прихлебывая пиво, стал думать, как жить дальше…

Постепенно я почувствовал, как меня заполняет уверенность в себе – очень приятное чувство. Она была мне необходима сегодня как никогда… Теперь на меня никто не смотрел, прохожие спешили мимо, я не привлекал их внимания, я слился с толпой, стал одним из них. И мысли потекли уже не так стремительно, как раньше, обгоняя одна другую, а размеренно, вышагивали чинно, так что я мог уловить их суть, вглядеться в них, осознать, наконец, что же со мной произошло, и как мне теперь жить. Алкоголь в небольших дозах помогает разобраться в себе и в ситуации. Это абсолютно точно. Главное, не переборщить, не допустить, чтобы мысли кинулись от твоего разума врассыпную, а ты сам, утратив контроль, нырнул во мрак. А наутро проснулся с больной головой, удивленный, как же так получилось – ведь было же желание выпить в меру. К сожалению, меры я не знал. Да и кто ее знает? Только те, кто привык себя обманывать. Или те, кто не испытывает никаких страстей. Мне они всегда были свойственны. У меня горячая кровь. И чувство меры я презирал.

– Эй, парень, – меня кто-то осторожно тронул за плечо, и я обернулся. На меня смотрел невысокий дядька в кожаной кепке. Рядом топтался другой, в тренировочных штанах, и очень угрюмый. – Пить будешь?.. – Дядька приоткрыл полу куртки и продемонстрировал пузырь.

Сейчас, когда всюду шныряют клофелинщики, столица наводнена разнообразным сбродом со всей страны, и народ за время реформ, звериного капитализма и последующей коррупционной стагнации окончательно озверел, я бы отказался, не задумываясь. Но тогда были времена, когда человек человеку еще мог иногда побыть братом, а не демонстрировать постоянно звериный оскал. Это уже потом, когда эффективные менеджеры вытравили из народа веру в собственные силы и заставили каждого быть энергичным, не в меру напористым, существующим по соревновательным западным принципам, все мы стали намного хуже, и из хомо советикус превратились в обыкновенных злобных жлобов. Раньше мы их презирали, теперь они хозяева жизни. Да и сам я ненамного лучше. Катаюсь по Москве на трехлетнем «БМВ» шестой серии, и ненавижу общение с так называемыми в нашем кругу «простыми людьми». И только когда достаю вечером бутылку коньяку (чаще – XO, реже – VSOP), выпиваю несколько рюмок, и вспоминаю, что такое человечность, я корю себе за то, что очерствел душой. Хотя карьерный успех, наверное, все же, не моя заслуга, а просто стечение обстоятельств.

Мы отошли к тополям, где, по очереди прикладываясь к бутылке, быстро ее опустошили. Тогда было принято пить прямо из горла, если, конечно, у вас не было с собой складного стаканчика. Некоторые любители поддать, точнее – настоящие профессионалы по части поддавания, везде носили с собой стаканчик из пластмассовых колец, вдетых одно в другое, словно специально разработанный советской промышленностью для алкоголиков. Реже – обычную рюмку прямо в кармане брюк. Хорошо современным бухарикам. Если есть желание раздавить на троих пузырь, всегда можно купить пластиковые стаканчики. Не то, чтобы это сильно повысило общий уровень культуры пития – он всегда был в России неизменен, убийственно низкий, но во дворах и скверах благодаря распространению пластика распивают теперь чуть культурнее, это факт…

Душа распахнулась навстречу миру. Мне стало казаться, что жизнь, в сущности, прекрасна. В этом иллюзорном состоянии благодаря алкоголю можно прибывать несколько дней и даже недель. Но потом неизбежно наступит тяжелая депрессия, как только вы вынырнете на поверхность, протрезвев… Но до нее было еще далеко. Мне стало хорошо.

Домой ехать не хотелось. Я жил тогда с родителями и братом Георгием, Гошей, который был младше меня на десять лет, в небольшой двухкомнатной квартире в Текстильщиках. И мне там совсем не было места. Мое детство было весьма пустым с точки зрения современных понятий о детстве, и в то же время очень насыщенным. Я рос заброшенным ребенком. Зато научился самостоятельности. И очень рано повзрослел. Братом родители занимались обстоятельно (скорее всего, это возраст сделал их ответственными по отношению к детям), они заставили его пойти в музыкальную школу. А когда Гошу сбила машина в восемь лет, мама настояла на том, чтобы виолончель он не бросал. Она поседела тогда за один день, каштановые волосы стали серыми. До сих пор помню чудовищную истерику, когда она металась по квартире и безостановочно кричала. Она вернулась из реанимации, где провела без сна несколько дней. Но нервная система находилась в таком возбуждении, что она не могла ни спать, ни есть.

Могу сказать абсолютно точно, что такую серьезную трагедию люди воспринимают очень по-разному. Некоторые реагируют внешне спокойно, а потом их вдруг увозит скорая с инфарктом. Другие выражают свои эмоции бурно. И начинают действовать. Мама всегда была очень эмоциональна – покричав вдоволь, она начала действовать. Полагаю, она совершила подвиг, подняв его на ноги.