Сцены из минской жизни (сборник) - Александр Станюта
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Наш гусь железный оказался… Здравствуйте!.. Людмила.
– Алина. А это Саша, моя младшая сестра.
– Я знаю, почему ваш гусь оказался железным, – Коля решает сразу же разрушить свою немоту, хочет острить, шутить. – Это ж не гусь, а танк Т-34, Валера его с постамента снял у Дома офицеров. Так, Беляцкий?
– Так, так! – смеемся все, но больше, чтобы Колю ободрить, все чувствуют, что эта шутка для него дело нелегкое.
Главная комната Беляцких как дворец. Сияет люстра над столом. А стол огромный, круглый. Белая скатерть, будто снег. И батареи выпивки. Советское шампанское, коньяк армянский со снежной шапкой Арарата, синим небом, белые сургучные нашлепки на горлах московской водки, нарзан, боржом; баночки крабов, сайры и икры. А главное для наших дам, так это блеск посуды, вилок и ножей.
Алина со значением поглядывает на сестру и шепчет:
– Сашка, приборы же серебряные! И, наверное, хрусталь, фужеры, рюмки…
Валера и Людмила из медицинского, оба на первом курсе. Квартир таких никто из нас еще не видел. Беляцкий это понял, старается все как-то упростить. Когда расселись и устроились удобнее за столом, он объявляет:
– А я вот первую сейчас за своих предков предложу, никто не против?
– Нет, ну конечно!
– Это они нам приготовили тут все. И приказали, чтобы нам сегодня было хорошо. Все дело в том, что мы… Люда, сказать?
Людмила смотрит в бокал с шампанским, улыбается, молчит.
– Мы, кажется, скоро запишемся. К Новому году.
– Горько!
– Нет-нет, заранее нельзя!
– Боитесь, сглазим? Ну, тьфу-тьфу!
– И трижды плюнем через левое плечо, как пели летчики в Небесном тихоходе!
– Вот это родичи у вас, Валерий!
– Те летуны в кино, конечно, правы. Не сглазить бы!
– Алинка, умоляю, помолчи, дай я скажу…
– А кто тут старшая?
– Держи шампанское дулом в потолок, когда открываешь!
– Ура! Ну, чтоб без сглазу!
– Люстра? Из Швейцарии родители привезли, из Женевы…
– Саша, вы крабы будете? Или у вас там, в Магадане…
– Они врачи, работали в Швейцарии в госпиталях по линии ООН, с сорок пятого…
– Теперь давайте по второй!
– Тут же потомственная медицина, если что!..
– Вот, Сашка, где теперь живем, бээсэсэр, отдельный член ООН!..
– Алиночка, милая, закуси что-нибудь, умоляю…
– А пианино для чего? Сыграй, Валера! А то я сам начну.
– Давайте потанцуем, а?
– А может, перекурим это дело?
– Танго «Зима» сыграй!
– Так Кима Левина давай, это его коронное.
– Нет, лучше «Чубчик» Пети Лещенко! Или его «Студенточку»…
– А Ким сейчас лабает в «Радуге».
– Будь проклята ты, Колыма,
Что названа райской планетой,
Сойдешь поневоле с ума,
Отсюда возврата уж нету…
– Алинка, умоляю…
– Давайте перекурим это дело на балконе…
– Стойте, а гусь? Наш гусь?!
– Не улетит уже. Антракт!
– Когда свернешь на Володарского с Карла Маркса вправо, на балконе, второй низкий этаж, всегда в авоське мерзнет утка или гусь, можно легко достать. Так ваш гусь не оттуда? – спрашивает Коля.
– Оттуда, да! – кричит Беляцкий.
Выходим на балкон, капитальное сооружение, как и сам этот дом на Карла Маркса. Фигурные колонки, балюстрады, широченные перила, все каменное, на века. Последний, третий этаж, но этажи высокие, дом смотрится с улицы большим, солидным.
Такой и весь квартал, с балкона видно хорошо. Вправо сперва идет партшкола, вернее, общежитие ее, можно подумать, что это Совмин или само Цека. Потом отличный рыбный магазин, в нем каменная лестница наверх под светло-черный мрамор; потом два зала, небольших, но аппетитных, с морскими разрисованными стенами, там водоросли, осетры, коралловые звезды, пузыри. В дальнем углу направо маленький бассейн вместо витрины, водоем; отсюда садком достают живую щуку, зеркального карпа, сазана, окуня, плотву с красными плавниками… А запахи! Сыро и густо тянет рыбной водой, копченой селедкой, кислой капустой, малосольными огурчиками… Но стоп! Мимо об этом, мимо, как говорил кто-то или писал…
А дальше, за этим рыбным магазином, на углу с улицей Ленина, аэрофлотовские кассы. Когда-нибудь куда-нибудь купим билет и полетим.
Слева, впритирку, стоит дом как будто не построенный, а вылепленный из теста, как фигуристый пряник. Дом этот жилой, с грядками цветов на балконах летом, с двухэтажным кирпичным бастионом сараев, с гаражами во дворе.
А на другой стороне Карла Маркса, как главное, самое важное тут здание, неколебимо, как монумент, стоит партшкола. И рядом, слева, тысячу раз побеленный, покрашенный фасад телефонной станции; в доисторические времена тут, говорят, была какая-то Министерская гимназия…
Знакомая фигура на противоположном тротуаре, надо бы плюнуть, послать ее подальше. А не получается.
Этот тип, похоже, не просто так прохаживается там туда-сюда. Так эти топтуны и делают, если он из них. И где-то уже замечал его, вот что цепляет. Когда?
Может, в тот день, когда второй раз Саша пришла в кондитерский? Когда мы медленно тянулись по проспекту и через сквер с фонтаном? А дальше, кажется, спускались вниз: парк Горького, цементный Сталин в своей клумбе, кино «Летний». А куда потом?
Потом Круглая площадь, Сашин автобус, остановка, ждали с полчаса. Или уже на остановке Долгобродская? Вот, кажется, тут и мелькнул. Влез уже почти на ходу, сперва повис, но руки сильные, холера, как-то вдавил себя, всех бортанул и влез… За Сашей?..
Она поеживается на балконе, щурится, быстро и цепко поглядывает на другую сторону улицы, посерьезнела.
– Сашка, простудишься! Накинь вот…
Алина появляется с какой-то курткой в руках.
– Я лучше в комнату…
Алина ее обнимает, шепчет, а почти все слышно:
– Сашка, спроси Валеру, лучше его Люду, нет ли спирту? Мне бы грамм пятьдесят и все.
– С ума сходить охота?
– Твой Шурик даже не заметит, не дрейфь.
– Заметит, он все замечает. Не лажайся, не позорь меня.
– Кого ты строишь перед ним? Тоже мне принцесса.
– Алинка, тут не Колыма и не порт Нагаево. Пошли в тепло…
В квартире, в нашем ресторане, как сказал Валера, уже все в дыму. Хозяин сидит за пианино:
– Партия фортепьяно – это я!
Лазарев Коля, картинно положив руку на черный лак верхней крышки, тянет под Лещенко, что называется, выдает Леща:
– Встретились мы в баре ресторана,
Как мне знакомы твои черты,
Помнишь ли меня, моя Татьяна,
Мою любовь, наши прежние мечты.
Медленно, плавно покачиваемся с Сашей между столом и застекленной дверью на балкон.
Кисейные гардины, выключен большой свет, только торшер уютно тлеет у дивана, полумрак, как под водой.
В огромном зеркале-трюмо ее лицо то улыбнется, то как бы остановится, а серые глаза наведены куда-то за окно.
– Может, убрать гардину? Тогда увидите его.
– Кого это?..
Конечно, мои выдумки и бред.
А Коля разошелся:
– Вижу губ накрашеных страданье,
В глазах твоих молчанье пустоты.
С кем же ты теперь, моя Татьяна,
Моя любовь, мои прежние мечты.
Беляцкий за пианино похлопывает по губам двумя пальцами, поймав взгляд Людмилы. Она прикуривает сигарету и подает ему. Теперь Валера, прищурив один глаз от струйки дыма, рубит по клавишам двумя руками, сбивается, потом выравнивает, держит и ведет самую модную сейчас в Минске мелодию из «Судьбы солдата в Америке». Там, под черно-белыми кадрами, идут титры, и вот сейчас Саша, покачиваясь в танго, чуть сжимая своими тонкими пальцами мою правую ладонь и левую руку над локтем, напевает тихонько:
– Не грусти, не плачь, мой славный бэби,
Улетай, печали след.
Выдумал беду мой глупый бэби,
А беды и вовсе нет.
Отлично. Сразу становишься смелее, все можешь, и все получается само собой. Рассказываешь старый анекдот, но изображаешь в лицах. Чувствуешь, удается. Слышно, как Людмила восхищенно говорит Валере:
– Вот это парень, да?!
И Саша тоже это слышит, смотрит в глаза, не отрываясь, своими серыми пушистыми глазами, улыбается:
– И мне еще налейте тоже…
…И непонятно, как вышли, как объяснили своим дамам, куда теперь вот, ночью.
Уже идем по Ленина. И переходим Кирова: как на Луне, все пусто, снежная крупа сечет лицо. О чем болтаем, тоже непонятно. Смеемся? Может быть.
Кирова уже за спиной, сплошная темень.
– Как у негра в ж…
– Алинка, умоляю.
Скверик заброшенный. Справа ныряет вниз улица Ленина, и там больница номер три. Днем тут ходишь с закрытыми глазами, знаешь наизусть, а теперь как в тупике.
Пришли. Крыльцо из досок, дверь на ржавой пружине, визжит. Лазарев командует:
– Дверь не отпускай! Так чуть светлее.
Но поздно, дверь страшно бухает, халупа Колина трясется.
– Господи, Сашка, где мы?
Молчание. Опять голос Алины:
– Сусанин, куда ты завел нас?
Наконец Коля лязгает в темноте замком и клямкой. Включает свет.
Два закутка. Кровать, капой застеленная, серой от стирок, и две подушки. В другом закутке чудом втиснутый сюда, с ямами на сиденье, диван возле окна.
