Блуд на крови. Книга вторая - Валентин Лавров

СУД СКОРЫЙ

Весть об аресте Монса заставила трепетать сотни сановников. Каждый знал за собой вину, а Петр умел искать и жестоко наказывать.

Опасения оказались напрасными. Петр был уже не тот, что прежде. Болезни точили его тело, на своем челе государь уже ощущал смрадное дыхание смерти. Да и не желал оскорбленный муж долгих розысков, жаждал скорой расправы. Доказали три случая взяток — и довольно!

15 ноября судьи (среди них был знаменитый Яков Брюс) объявили приговор:

— За многие вины учинить Виллиму Монсу смертную казнь, а именье его — движимое и недвижимое — конфисковать.

Петр собственноручно начертал: «Учинить по приговору».

После христианского напутствия в жизнь загробную Монс остался в одиночестве. Вдруг заскрипел ключ в замке, дверь тяжело приотворилась. Вошел Петр.

Радостная мысль вспыхнула в душе: «Катерина заступилась. Власть ее на государя безмерна. Помилован? Пусть буду влачить дни свои в убогой нищей избушке, но только жить, жить!» Вилл им с надеждой глядел на Петра.

После долгого молчания тот медленно произнес:

— Мне очень жаль тебя лишиться, но как быть иначе?

Монс ответил:

— Я виноват перед Вами, государь. Вы всегда были ко мне добры.

У обоих на глазах блеснули слезы. Они понимали то, о чем промолчали.

ЭПИЛОГ

…Следующим утром белокурого красавца возвели на эшафот, огласили приговор.

Впрочем, не весь, а лишь экстракт из него — дабы не тратить время попусту. Монс стоял печально-величественный и вполне спокойный. Когда читавший закончил, Монс кивнул ему:

— Благодарю вас, сударь, за труд…

Затем он простился с народом — на все четыре стороны.

Вынув что-то из кармана, он протянул пастору:

— Возьмите, падре, на память о безвинном мученике. Может, я и был плох, но, видит Бог, не хуже других.

Пастор с любопытством взглянул на подношение: это были золотые часы с портретом Екатерины.

Монс поглядел на палача и обратился к нему с просьбой — теперь уже последней в жизни:

— Сделай милость, покончи все скорее, — и лег на плаху, хранившую рыжие следы чьей-то крови.

Палач исполнил просьбу. Голову он водрузил на шест, по которому побежали струйки крови. Полузакрытые глаза смотрели в серое небо. Золотистые волосы вились по ветру.

Народ плакал.

В тот же день Петр привез к месту казни царицу, ткнул пальцем в сторону шеста:

— Узнаешь?

Екатерина равнодушно глянула в мертвые глаза фаворита, кисло сморщилась:

— Жаль, что разврат придворных достиг такой степени!

Петр фыркнул, но ничего не сказал.

…Прошел всего месяц. Петр тяжело заболел, забыв и про государственные дела и про казни.

28 января 1725 года в начале шестого утра, царь, испытывая жуткие мучения, словно душу его похищали дьяволы, испустил последнее дыхание.

Весть о смерти Петра людьми неслужилыми, лучше сказать сторонниками старины и врагами реформ монарха, принята была с великой радостью. Ни ужасы пыток, ни кнутобойни и вырывание языков не могли сдержать заявлений восторга…

Итак, на российский престол взошла Екатерина.

Совсем немного не дожил Виллим Монс до своего настоящего триумфа. История ведает немало примеров того, как из грязи попадают в князи. То и мы видели.

ДОЧЬ ПАЛАЧА

Этой страшной истории более двух сотен лет. Она поразила умы ее современников лютой и беспричинной жестокостью. Любимец двора поэт Михаил Херасков говорил Екатерине Великой, что «Злоба сия может поколебать в человеке благородном уважение к людскому племени». Отметим, что для раскрытия истины едва ли не впервые в России была произведена с судебной целью эксгумация трупа

АЗАРТ

Семеновского полка капитан Жердинский держал нечто вроде игорного дома. Каждый день здесь за зеленым сукном ломберных столов собиралась изрядная компания, состоявшая преимущественно из персон военного звания.

В тихий послеобеденный час, когда многие из петербуржцев вкушали по древнему русскому обычаю сон, исходил азартным томлением майор лет тридцати пяти. Хрупкого, словно саксонский фарфор, сложения, с узким, побледневшим от волнения лицом, с растрепанным коком над высоким лбом, он испытывал Фортуну за вистом.

Взмокшей и слегка дрожавшей ладонью время от времени он подгребал к себе выигранные деньги. Сидевший напротив мрачный кирасир пошарил по пустым карманам мундира и со злобой плюнул на пол:

— Ну, Христер Клот, тебе везет, как подлецу! Выставил меня начисто. За какой-то час просадил тебе месячное жалованье. Что ж я пошлю теперь старухе-матери? Ох, где ты, моя удача?

Клот ехидно ухмыльнулся:

— С твоим счастьем, Парамонов, только по воронам из мортиры палить!

Клот усмирял Пугачева, самолично (осуждаемый за это офицерами) повесил десятка полтора бунтовщиков, отличился под Казанью. Теперь же, согласно его рапорту, отправлялся на родину в Лифляндию «для поправления пошатнувшегося домашнего хозяйства и болезни супруги ради».

— Играешь? — с надеждой получить еще чего-нибудь в качестве трофея спросил Клот.

Парамонов подумал, достал серебряные часы, положил на стол. Игра возобновилась, и через несколько минут часы поменяли хозяина.

— Я — пас! — поднялся кирасир. — Если желаешь, угости водкой.

Игроки подошли к буфету, выпили по нескольку рюмок. Вдруг Парамонов азартно произнес:

— Хочешь сыграть на мою крепостную девку? Ей десять годов, но ловкая, шельма! Шьет изрядно, может готовить. За десять рублей поставлю. Идет?

Они вышли на улицу, приказали остановиться извозчику. Через минут десять подкатили к маленькому домишке, стоявшему поблизости от Шляхетского кадетского корпуса.

— Сам король шведский Густав Третий месяца полтора тому назад посетил нас, у кадетов был, — хвастливо проговорил Парамонов, словно король был его личным гостем. — Ужинать будешь?

На пороге прибывших встретила тонкая веснушчатая девочка, вытрясавшая половичок. Большие голубые глаза вопросительно посмотрели на Парамонова. Тот обрадовался, похлопал ее по спине:

— Видишь, майор, какова красавица? Цены девке нет. Скоро в возраст войдет, совсем тебе пригодится, — и он хихикнул, обнажив темные от жевательного табака зубы.

Клот ощупал девочку, недовольно поморщился:

— Тоща, яко снеток онежский! Ну, да уважу тебя, Парамонов, сыграю. Выпить у тебя не найдется?

Прошли в избу. Даже вечерний сумрак не мог скрыть убожества обстановки: земляной пол, колченогая лавка, некрашеный стол да грязный полог, за которым виднелась неубранная кровать хозяина.

— Фьють, — присвистнул Клот, — живешь ты, капитан Парамонов, вельми скудно.

Тот тяжело вздохнул:

— А как иначе? Деревушка у меня под Вязьмой есть, да дохода почти не дает. А жалованье мое все на игру нынче уходит. Страсть как не везет, а без игры не могу. Тут два месяца терпел, зарок давал, так поверишь, майор, едва не повесился от тоски. Даже веревку намылил, но в последний миг одумался.

Клот улыбнулся широкой розовой пастью:

— Веревку, капитан Парамонов, береги. Может и пригодится еще.

— Типун тебе на язык! Мои беды начались еще со службы в любезных сердцу покойного императора Петра Ш голштинских войсках. После его кончины матушка Екатерина нашим офицерам и мне в их числе хода не дает. Так и уйду за выслугой лет в отставку капитаном, а уж давно пора быть майором. Ну да хватит. — Он повернулся к девочке: — Поставь, Настя, нам водки и чего-нибудь найди на закуску. Огурцов, что ли, да хлеба.

Они выпили. Парамонов предложил:

— Давай Фортуну испытаю — кости бросим!

ПОШЛА НАСТЯ ПО НАПАСТЯМ

Бросили кости. Выиграл Парамонов, затем еще и еще он срывал куш. Клот матерился, стучал сапогами, хлопал по столу кулаком.

Парамонов, размягчаясь от удачи, дал денег Насте, приказал:

— Сбегай в лавку к Хорькову, купи бутылку марсалы. Да прикажи, чтоб дал самой лучшей.

Мелькнув босыми пятками, девочка поспешила выполнять желание хозяина. Вернулась она скоро, но счастье уже успело полностью отвернуться от кирасира Парамонова: он проиграл все, что выиграл прежде, проиграл и самое Настю.

Попивая марсалу, счастливый Клот говорил:

— Пусть девчонка несколько дней поживет у тебя, Парамонов. Я августа тридцатого убуду на родину и возьму ее с собой. Завтра составим купчую, чтоб все дело по закону было. Теперь тебя будут звать, — Клот повернулся к девочке, — Триной.

— Почему так? — вяло спросил Парамонов.

— Мою любимую собаку так звали, да на прошлой неделе околела. Прекрасная легавая была, да что-то, видно, съела. Будешь мне напоминать ее, — Клот потрепал за ухо девочку. — Поняла, Трина?

Настя покорно кивнула головой:

— Поняла, дяденька. Вы меня будете теперьзвать Триной.

Клот осклабился:

— Смекалистая! А где Трина, твоя мама? За девочку ответил Парамонов: