Наталия Гончарова. Михаил Ларионов - Илья Михайлович Зданевич

все имеющее значение в жизни и начинает владычествовать сюжет это ново-примитивизм – я бы их назвал соответствующим творчеству Анри Руссо, введшему фабулу в живописную формулу.

Лучизм, провозглашенный Ларионовым, был им разработан совместно с Гончаровой, хотя эта теория едва ли может быть ей особенно близкой. В этом направлении ею были написаны «Лучистые кошки», «Тюльпаны и лилии», «Море» и друг. В этих вещах отмечен доминирующий цвет давление той или другой краски.

Кроме того за последние годы ею было сделано многое для росписи церквей, много скульптур для домов (например, московские дома Синицына, Васильева, на которых помещены ее украшения и декоративные фризы), декоративных панно, эскизов для декораций в восточных стилях к различным пьесам, например, для «Свадьбы Зобеиды» Гофмансталя; декоративные панно в консерватории («Бал прессы»), декоративных листов современного лубка для народа, как жанровых, так и религиозных, в которых она с удивительным мастерством изобразила жития святых, например, жизнь великомученицы Варвары, святых Флора и Лавра, и, наконец, проиллюстрировала несколько книг молодых поэтов, в которых выразила новый взгляд на отношение внешности книги к содержанию, и которые являются началом новой эпохи в истории русской

Таково искусство Наталии Гончаровой. Оно глубоко национально и синтетично. Поэтому так преображались французские влияния.

Но так синтез в сущности не мог быть революционным: в нем слишком много составных элементов взято из прошлого. А между тем нужна была сила, которая подобно вихрю обрушилась бы на стоячую заводь русской живописи и разметала покойную воду; нужен был человек аналитического мышления. Таковым и явился Михаил Федорович Ларионов, хотя синтетические основы в нем всегда были и есть.

После долгого затишья, после долгого господства дешевого эклектизма в конце XIX века в русских городах, после того как русские художники совершенно утеряли всякое знание, всякое мастерство, – появление Ларионова (он выдвинулся ранее Гончаровой) на поле живописи, нового человека, прекрасного выученика французов, неутомимого художника, смелого и сильного, явилось неожиданным и вместе своевременным, пожалуй более неожиданным, чем обусловленное множеством исторических причин появление Гончаровой.

Добавим его энергичность и организаторский талант, столь у русских художников редкие и станет понятно почему именно он, а не кто иной, стал вождем молодежи, собрал столько талантливых мастеров и организовал «Ослиный хвост» и «Мишень», обещающие пышное цветение русской живописи.

Ларионов прошел трудный путь от импрессионизма до футуризма и, наконец, провозгласил лучизм, занимательную теорию, свидетельствующую о большом понимании природы освещения и формы, и задач живописной передачи предмета.

Но было бы ошибочно утверждать, что он вырос исключительно на французах и близок лишь им. Другой стихией его творчества явилось искусство вывесок и всевозможная живопись стен и заборов разных безвестных гениев, искусство высокой ценности, которое мы назвали бы «провинциальным», ибо оно характерно для русской провинции, являющееся синтезом чисто русских национальных вкусов с наносными пережитками городов, совершенно не изученное, и пока все призывы к его исследованию встречаются одними насмешками. Вывеска с ее основами была ближе Ларионову, чем лубок или икона и одна из его многих заслуг в том, что он первый сумел ее оценить, понять ее достоинства и воспринять достижения безвестных вывесочных мастеров.

Михаил Федорович Ларионов родился 22 мая 1881 года на юге Бессарабии, близ городов Тирасполя и Одессы. Его отец был военным фармацевтом из города Архангельска, с крайнего севера, а дед – старовером, человеком большого практического ума, из простого матроса сделавшимся городским головой Архангельска. Мать художника была из семьи Петровских полу-польского, полумалорусского рода, бабка с ее стороны – гречанкой Негрескуло.

Двенадцати лет Ларионова перевезли в Москву, где он учился сначала в реальном училище Воскресенского, а потом в училище Живописи, Ваяния и Зодчества, в которое поступил в 1896 году, а в 1909 г. кончил, получив звание художника и медаль.

Первая выставка его произведений относится к 1898 году, когда он участвует на конкурсной выставке, где дебютирует полотном «Дети у камина». В следующем году выставляет вновь на этот раз две пастели, одну изображающую игру вь карты, а другую, называвшуюся «Арап и женщина», которая была найдена порнографической и снята. С этого начинаются злоключения юноши.

Так как участие на конкурсных выставках ему ничего не дает, он устраивает самостоятельную, в одном из классов школы и удостаивается большой похвалы своего преподавателя г. Иванова.

В 1901 году он получает доступ на эскизные выставки и вывешивает сразу до 1-50 холстов, заняв ими почти все помещение, из-за чего происходит раздор с инспектором училища и с учениками старших классов. В этих холстах чувствуется влияние Александра Иванова, французов XVIII века и барбизонцев, впервые появившихся в том году в России. 3 полотна Ларионова, из которых одно изображало господина и балерину, были опять признаны порнографическими и совет преподавателей исключил его из училища на один год. Но Ларионов, и не имея возможности, и не желая проводить время вне школы, продолжал появляться в ней. Тогда совет предложил ему выехать из Москвы, а так как он исполнить этого не пожелал, ему купили билет, посадили в поезд и отправили на юг, домой.

Вот он опять в Тирасполе. Познакомившись в этом году с работами Монэ, Дегаза, Гогена и Сезанна, он начинает писать в их духе, являясь одним из первых импрессионистов в России.

Осенью он возвращается в Москву, принятый обратно в училище, но официально занимается мало, делая в год лишь по рисунку и одному этюду красками, всегда получавших вторую категорию, но много работает дома над эскизами. С юга он привозит с собой серию «Розовый куст» и «Угол сарая» изображенные в разные моменты дня и ночи.

В 1903 году он вновь в Тирасполе, на этот раз вместе с Гончаровой, где работает под влиянием Гогена, Сезанна и Ван-Гога. Мотивами картины были сады, рыбы, купальщицы, море, открытые окна и т. п.

Наступала тяжелая пора. Началась японская война, полная поражениями, глубоко язвившими национальное самолюбие. Поднялась революция. Правительство поспешило заключить мир, чтобы направить силы на борьбу с внутренним врагом. Начались репрессии, вспыхнули забастовки. Учебные заведения закрылись, а с ними и училище.

Ларионов вновь в Москве. Но общая неурядица не делает его бездеятельным На одной из устраивавшихся тогда выставок он выставляет «Розовые кусты» и «Углы сарая», по сорока полотен каждый мотив, изображая часы ночи и дня, подобно тому как Гокусай писал гору Фуджи-яма и Клод Монэ стога сена. Картины произвели впечатление. Александр Бенуа отметил их. В. Немирович-Данченко в пьесе, шедшей в Московском Малом театре, вывел художника, говорящего, что он пишет часы дня – так назывались полотна Ларионова в каталоге, напр., «Угол сарая», час такой-то. Некоторые