Наш добрый друг - Григорий Полянкер

Быстрой стремительной походкой вошел лейтенант Самохин, взводный командир. Увидав на бруствере непрошенного гостя, он от удивления глаза раскрыл:

– Что тут происходит? Что за чучело? Кто здесь дурака валяет?

Все молча глядели на расстроенного комвзвода, не решаясь слово сказать, а он сердито оглядывал нас, стараясь Угадать виновника этого представления.

– Короче говоря, чтоб я эту тварь больше тут не видел. Поняли? Игрушку, забаву себе нашли. Весьма подходящее время для забав… Где мы находимся – в детском саду или на переднем крае? Ты посмотри только, как он разлегся… Блаженствует. Прогоните его к чертовой бабушке!

– Товарищ лейтенант, а товарищ лейтенант, – отозвался Шика Маргулис, – пусть останется с нами Джулька. Гляньте, какая красотка… Жаль. Куда вы ее прогоните, когда вокруг пустыня? Жаль. Пропадет ни за что… Живое ведь существо…

– А нас не жалко? – сердито взглянул Самохин на Шику. – Нашего старшины Михася, который под огнем тащит сюда к нам термосы и котелки с пищей – не жалко? Жизнь его висит на волоске, а он тащит нам харч. Так что ж, прикажешь ему тащить и для вашего пса? Придет сюда Михась, он сразу прогонит его! Ему только лишнего едока не хватает!…

– Товарищ взводный… – попытался успокоить его дядя Леонтий. – Вы ведь не такой грозный, как хотите казаться… Пусть остается здесь пес. Он никому не мешает…

Самохин укоризненно покачал головой, пронизывая взглядом солдата:

– И вам, батя, не стыдно такое говорить? Вы бывалый солдат, еще в ту войну, кажется, воевали… Где, скажите, в каком таком уставе сказано и где вы читали, что собака может быть на переднем крае?

– Мало что в уставе не сказано! – вмешался Профессор. – Разве в уставе все можно учесть? Мне кажется, что вся эта война идет не по уставу, дорогие мои синьоры…

– Ну ладно, прекратить дискуссию! – в сердцах сказал Самохин. – Придет старшина и решит… Как он скажет, так и будет. Захочет таскать на своем горбу жратву для вашей, как ее, Джульки, тогда она останется, пока начальство к нам не нагрянет и не прогонит. Кто захочет кормить ее…

– Да Джульку не надо кормить. Она сама будет кушать, если дадут, – вставил Ашот Сарян, лукаво улыбаясь.

Не иначе, как сама Джулька поняла, что сыр-бор разгорелся из-за ее персоны. Со страхом посматривала на разозленного начальника, сжалась, стараясь быть незаметнее, слегка вздрагивая. Она, видно, чувствовала, что решается ее судьба, и то, что этот человек так жестикулировал, бросал на нее уничтожающие взгляды, означало, что могут прогнать.

А ей здесь так понравилось с этими добродушными солдатами! И возле них не страшно, когда стреляют.

Собака немного успокоилась, когда Самохин приказал всем разойтись по местам, а сам отправился в другой конец траншеи.

После затишья, воцарившегося у нас на какое-то время, с наступлением сумерек снова все вокруг загрохотало. Над траншеей неистово свистели мины, выли снаряды, долетая со стороны леса, где находились немцы.

Они, видно, заметили, что кто-то сюда, к нам пробирается, и встретили его бурным концертом.

Но кто же в такое время может к нам добираться? И вскоре ясно стало, что пытается прорваться к нам неустрашимый старшина Михась Зинкевич. Не в его привычке оставлять нас на длительное время без еды.

Немцы били по проселочной дороге из минометов. Густые облака пыли веером вздымались над полем. Мы основательно проголодались и с нетерпением ожидали прибытия нашего доброго кормильца, но, видно, этот огонь его задержит надолго, а может и повернуть обратно. Подумав о старшине, вспомнили о голоде. Ни у кого не осталось и сухаря. Все, что имели, вернее, что осталось от неприкосновенного запаса, отдали Джульке. Но для нее, видно, этого было недостаточно. Она никак не могла насытиться.

Прижавшись к стенке траншеи, ребята следили за частыми разрывами мин и снарядов, за фонтанами земли, вздымающимися позади нас, на дороге, в поле. И никто уже не сомневался, что это фрицы встретили такой музыкой нашего старшину и, возможно, подносчиков патронов.

Мы теперь думали только о старшине. Жалели его. Как невероятно трудно приходится ему! Сто смертей переживает, пока пробивается к нам. Столько опасностей сопровождает его каждый раз! Каждому из нас тяжело. Смерть все время подстерегает. Но ему, Михасю, кажется, во сто крат тяжелее. Мы находимся как-никак в укрытии, и матушка-земля нас заслоняет от опасности, а он, старшина Михась, пробирается к нам открытым полем, и любой паршивенький осколок может для него оказаться последним. Но он сам вызвался готовить и носить нам пищу. Он не боится опасности. Где сложнее – там Михась. Ребята в шутку его назвали многостаночником. Он отлично действует противотанковым ружьем, пулеметом, а вот теперь…

Хотя каждый из нас не прочь позубоскалить, подшутить над старшиной, высмеять его рыжеватые усы, торчащие, как у кота, большую круглую, как тыква, лысоватую голову, которая скорее подходила бы ученому человеку, нежели обыкновенному бывшему кооператору из Минска, но все же мы его искренне любили и даже прощали ему чрезмерную подчас строгость и другие слабости, привычки.

Хоть бы скорее добрался он к нам живым и невредимым!

Время шло. Сумерки все более сгущались. Казалось, что Михась не рискнет полезть к нам под таким сосредоточенным огнем. Как обидно! Ведь он был так близко. Мы уже улавливали сладостный запах горячего борща, жареного мяса, щекочущий аромат крепкого чая. Опять доведется нам тут сидеть и клацать зубами.

Снова близится тревожная ночь. Каждый из нас стоял на своем посту – кто у пулеметов, кто с противотанковыми ружьями, до боли в глазах всматриваясь в ту сторону, откуда шла стрельба.

Напряжение нарастало.

Ребята снова погрузились в свои солдатские думы и заботы. Час назад только на какое-то время отвлеклись мы от войны, опасности, тревог, и причиной тому была Джулька. Из-за нее каждый вспомнил мирные дни, свои гражданские профессии, подумал о послевоенных планах и замыслах.

Тревога, овладевшая нами из-за сильного вражеского обстрела дороги, ведущей к нашим позициям, длилась, однако, недолго.

Джулька, прижавшаяся к брустверу траншеи, вдруг засуетилась, насторожилась, стала ворчать, нервничать. Она уставилась в противоположную сторону, туда, где рвались мины, хотела было броситься туда, залаять, но мы ее придержали.

Но собака все же не переставала напряженно вглядываться в ту сторону и вела себя беспокойно.

Обратили и мы свои взоры туда же, стараясь разглядеть, кого Джулька там увидела, почему так насторожилась.

И через несколько минут отчетливо услышали сквозь ночную мглу негромкий звон термосов, посуды, частое сопение человека, тихую ругань, знакомый голос.

Старшина добирается к нам! Вот какой человек. Дождались-таки! Донесся знакомый свист ночной птицы – это нам сигналит Михась Зинкевич, наш дорогой кормилец. Он притащил нам еду!

И необычная радость охватила всех.

Ну и молодчина! Таки прорвался сквозь этот бешеный огонь!

Мы; уже видели ползущего к нашей траншее Михася, навьюченного термосом, сумками. Он то и дело останавливался и, осматриваясь по сторонам, продолжал ползти.

Все очень обрадовались, но Джулька не была с этим усатым человеком знакома и порывалась залаять, броситься на него. Но ее успокоили, уложили на место, прикрикнули – свои, мол!

Да, только этого нам теперь не хватало, чтобы она вдруг залаяла или еще того хуже – бросилась на такого долгожданного и желанного гостя!

Человек приближался к траншее, и в глазах у нас посветлело. Вот он, долгожданный наш друг. Почти два дня без малого его нетерпеливо ждали, изголодались, измучились. И вот наконец…

В траншею ввалился невысокого роста, коренастый, запыхавшийся человек, с длинными торчащими усами, насквозь промокший, в каске, сдвинутой на затылок.

Он, возможно, с первой минуты мог показаться суровым, даже мрачноватым, но это только с первой минуты.

Тяжело вздохнув, вытерев рукавом гимнастерки мокрую голову и обросшее рыжеватой щетиной лицо, он выругался в адрес трижды проклятых фрицев, которые сопровождали его таким страшным огнем, снял с себя термос, сумки, наполненные всяким съестным добром, автомат и воскликнул:

– Что, ребятушки, заждались кормильца? Коли ваша ласка, то извиняйте. Сами видели, какой сабантуй пруссаки учинили. Думал – хана! Но, слава богу, выкарабкался… А ну-ка, подавайте котелки, гостинцы вам притащил…

Он искренне сожалел, что не мог раньше к нам пробиться. Знал: все очень проголодались. Но что поделаешь, когда немцы не давали головы поднять.

Ребята стали готовить котелки, глядя, как старшина раскладывает свое немудреное хозяйство, открывает термос, и по траншее разносится вкуснейший дух борща.

А он, Михась, озабоченный своим хозяйством, ни на кого не глядя, достал черпак из сумки, пахучий хлеб, отстегнул фляги с «горючим» и сказал: