Наш добрый друг - Григорий Полянкер

Джулька, постояв несколько секунд на месте, поглядев на хозяев, побежала следом.

Через несколько минут Васо и Шика добрались к траншее, втащили немца и облегченно вздохнули.

Вокруг еще свистели пули, но ребята уже были у себя под надежным прикрытием матушки-земли.

Джулька тут же, обессиленная, свалилась на плащ-палатку.

Кто-то из солдат поднес ей банку с водой, и она жадно стала пить, приходя медленно в себя, затем стала дышать ровнее, облизывать рану.

Мы смотрели на нее, измученную, окровавленную, а санитар стал ее ощупывать, желая обнаружить место, откуда сочилась кровь. Он занялся нашим бесстрашным другом, а остальные окружили чуть живого немца.

Самохин осветил фонариком пленного и увидел на изодранной куртке знаки фельдфебеля, толкнул его ногой и обернулся к Джульке:

– Что ж ты, милая, натворила? Не могла уже притащить живого? На кой бес нам эта дохлятина? Приволокла бы сюда нам живого, мы бы тебя поблагодарили!

Сделав шаг к собаке и увидав, как она тяжко дышит, ранена, опустился на корточки, придвинув ближе к ней банку с водой.

– Пей, дорогуша, хоть дисциплину нарушила, без приказа бросилась в бой, но придется на этот раз тебя простить. – И нежно погладил по окровавленной шерсти: – Ты уж гляди за ней, санинструктор, приведи в полный порядок…

А сам подошел к немцу, нагнулся над ним, прислушался.

– Дышит, товарищ взводный! – махнул рукой дядя Леонтий, дымя цигаркой. – Черт его не возьмет! Здоровый как бык. Очухается скоро.

И в самом деле, через несколько минут фельдфебель открыл мутные, залитые кровью глаза, что-то стал мямлить.

– А ну, Профессор, подойди поближе, переведи, что этот молодчик брешет… – кинул Самохин.

– Так он же без сознания. А ну-ка, ребята, – сказал Ашот, – откройте форточки, нечем дышать… Гад испортил начисто воздух…

Он снял баклажку, откупорил ее и хлюпнул немного воды на немца.

– Скорее проснись, не придуривайся!

– Брызни еще немного! – кинул Шика Маргулис. – Кажется, жив…

– Да, хорошо Джулька его обработала. На всю жизнь запомнит, – добавил Васо. – Вот это у нас «санитар» – настоящий! Ну и Джулька!

Саша Филькин опустился на колени возле немца, приложил ухо к его изодранной Джулькиными зубами груди и поднялся:

– Жив, сволота, жив, мои дорогие, мои славные синьоры. Сам черт его не возьмет!

Санитар стал хлестать фельдфебеля по щекам, приводить его в чувство. Приподнял, прислонил к стенке, поднес к его губам консервную банку с водой.

– Пей, пей! Гут пей! – сказал Самохин, глядя на оживающего фельдфебеля. – Пей! Нам нужен живой фриц, а не дохлятина. «Язык» нам нужен до зарезу. Понял?

– Гут… гут… – промычал немец и стал жадно пить из банки воду.

Санитар и Саша Филькин приводили немца в божеский вид. Они вытерли тряпкой кровь с лица, причесали его взлохмаченные, грязные патлы, кое-как перевязали, помыли и сделали его немного похожим на человека.

Надо сказать, что мы еще никогда так не старались, как в те минуты, спасти немца. Взводный по телефону передал комбату о нашем неожиданном трофее, а тог передал выше, и стали звонить телефоны: начальства требовало чем поскорее доставить пленного в штаб, только живого, целого. Не приведи бог, если тот отдаст черту душу. А воинам взвода объявлялась благодарность за то, что захватили фельдфебеля.

Самохин все это выслушал с улыбкой, не зная, как быть: рассказать начальству о фельдфебеле, поведать всю правду, как к ним попал этот эсэсовец, или лучше умолчать?

И Самохин умолчал, ни словом не обмолвился о необычном происшествии. Выделил двух бойцов-автоматчиков, которые отведут пленного в штаб. Он приказал ребятам ничего не говорить о том, как поймали фашиста. Сдать под расписку и немедленно назад. Ясно?

– Конечно, ясно. Приказ есть приказ.

Санитар и Профессор облегченно вздохнули, когда мы поползли с пленным к штабу батальона. Они стали приводить в порядок Джульку, мыть, смазывать ей раны йодом, перевязывать. Остальные пытались накормить ее, отдавая последние куски, которые приберегли для себя на всякий случай. А она постепенно успокаивалась, стала свободнее дышать. Заметив, как ребята выволокли пленного фельдфебеля из траншеи, из последних сил вскочила на ноги, бросилась к нему, норовя схватить за штанину, но ребята ее удержали. Только этого нам не хватало, чтобы Джулька доконала насмерть перепуганного фельдфебеля и чтобы мы не добрались с ним до штаба.

Да, сегодня Джулька выросла в наших глазах. Все толки и пересуды, споры, – нужно ее держать или прогнать, – прекратились окончательно.

Надо собаку беречь и не позволять ей самовольничать.

Тем временем огонь со стороны немецких окопов усилился.

Визжали мины, свистели пули, осколки. Видимо, кое-кто из немецких разведчиков все же уцелел и добрался к своим, рассказал начальству, что произошло. И немцы засыпали нас минами, бушевали, никак не могли примириться с провалом операции. Они вели сильный огонь еще и по той причине, что под прикрытием стрельбы пытались подобраться к зеленой балке, дабы перетащить трупы своих солдат. Но наши пулеметчики тоже не дремали, снайперы тем паче, и каждая новая попытка оканчивалась для противника ничем.

Да, нельзя сказать, чтобы фельдфебель, который так нежданно-негаданно попался в наши сети, был в большом восторге оттого, что ему кивнули многозначительно, указав при этом на автоматы, и приказали ползти по-пластунски вперед. Мы дали ему понять: при первой же попытке скрыться он получит несколько пуль, а если будет себя прилично вести, ему подарят жизнь и свободу после войны. Не очень понравилось ему и то, что запихнули ему кляп в рот. Он кривился и жестами показывал, мол, это не по правилам, не гуманно. Он не согласен: как же это с ним, фельдфебелем гитлеровской непобедимой армии, к тому же обладателем железного креста и прочих жестянок, обходятся так сурово. Но ему пришлось-таки ползти туда, куда ему указывали.

Когда мы вытолкнули его из траншеи и на него снова хотела наброситься Джулька, лежавшая на своей плащ-палатке и не сводившая с него грозного, свирепого взгляда, он обомлел, весь съежился, задрожал, что-то промямлил, но мы его успокоили: в обиду, мол, не дадим – пусть ползет спокойно. А Джульке кивнули, что ей нечего больше волноваться, ее пленник – в надежных руках, она может мирно отдыхать, приходить в себя, так как свое дело исполнила блестяще, сработала чисто, аккуратно, дай бог и дальше не хуже, и большое-пребольшое ей спасибо за труды. Под воем мин и осколков мы ползли, укрываясь то и дело в воронках, которые зияли на нашем пути, во впадинах, канавках, опасаясь, возможно, не так за свою жизнь, Как за жизнь этого верзилы в изодранном и окровавленном мундире.

Он все время махал руками, мимикой просил остановиться, где-то спрятаться от огня. Стреляют хотя и свои, – считал он, – но пуля дура, она не разбирается и может его убить. А у него дома, мол, жена и теща, и они даже еще не видели его креста, который он только недавно заслужил. К тому же ему обещало начальство, что, если хорошо проведет эту операцию по захвату «языка», получит второй крест и будет произведен в офицеры. Так на тебе! Беда обрушилась на его голову, попался, как кур в ощип и потерял весь свой бравый вид!

Он, смертельно напуганный, заплакал, что-то мычал сквозь кляп, был до предела жалок.

Фельдфебель полз, лихорадочно дрожа от страха, сокрушался, посматривая на небо, где сверкали нити трассирующих пуль, вспыхивали ракеты, то и дело оглядывался в ту сторону, где виднелась наша траншея.

Он уже не так сильно боялся осколков, как Джульки. Ему все время мерещилось, что она вырвется из траншеи и помчится сюда, снова бросится на него и доконает, как она уже это сделала с другим его коллегой, который шел выполнять боевую операцию по захвату «языка».

Да, были причины для страха!

Раны мучили фельдфебеля, и он с каждой минутой все больше кряхтел, стонал.

А Джулька там, в траншее, все еще лежала на видавшей виды плащ-палатке, облизывая свои раны, и уже не сопротивлялась, когда заботливый санитар и Профессор-очкарик так ласково ухаживали за ней.

Осколок вонзился ей в ногу в тот самый момент, когда она уже была близко от нашей траншеи. А этот проклятый фельдфебель оказался таким тяжелым и грузным, что собака совсем выбилась из сил, пока дотащила его.

Правда, некоторая заминка все же произошла, когда молодой санитар достал из сумки бинт и хотел перевязать Джульке лапу. Ей это явно не понравилось. Она с недоверием взглянула на парня и сердито зарычала, да так, что тот отскочил от нее. Профессор и Шика попытались это сделать сами, тогда она смирилась, протянула им больную лапу и терпеливо наблюдала, помахивая хвостом.

– Вот так, дорогуша, – сказал Маргулис, – теперь ты уже обстрелянная, пороха нюхнула и выдержала солдатский экзамен на пять с плюсом. Отныне ты полноправный воин нашего гвардейского взвода. Теперь, родная, никто не посмеет тебе сказать, что ты даром переводишь солдатский хлеб. Молодчина!