Беглец - Алгебра Слова

Если Семеныч просто смотрел вперед, в ту сторону, куда идут его ноги, а так происходило нередко, Катенок не двигалась. Она видела, как за Семенычем захлопывается дверь в подъезде, и не шевелилась. Посидев немного, Катенок спрыгивала с дерева на землю, поднимала грустный взгляд на окна Семеныча и отправлялась прочь. Распугивала сонных воробьев, дремавших на колючем кусте. Обнюхивала увядшие цветы на затоптанном газоне. Пробовала лапой свежеокрашенную трубу. Дразнила размеренной походкой визгливую белую болонку, которая все лето не покидала балкон второго этажа и без устали лаяла, захлебываясь от зависти к Катенку, свободно гуляющей во дворе.

Люди торопились по своим домам, и постепенно все движение сходило на нет. Темнея, опускалась ночь. Во дворе становилось тише и чернее. А за домом, на широкой дороге загорались яркие краски: рекламные плакаты, мигающие бегущие строчки вывесок, разноцветные витрины магазинов, фары машин, которые сливались с нисходящим светом уличных фонарей…

Повеселевшая Катенок забиралась на дерево повыше и смотрела в окна домов, на витрины, на красивые блики от проезжающих машин, на небо, если были видны звезды. Чуть позже, спохватившись, с надеждой забегала в свой двор и заглядывала в любимые окна: нет, не видно было Семеныча. Не курил он на балконе. Да и свет в его окнах быстро гас. Хорошо, ночи были еще теплыми. В такие дни Катенок оставалась на улице.

«Ладно!» – Катенок устраивалась на толстой ветке дерева и представляла себе утро, когда Семеныч выйдет чуть раньше обычного и внимательно осмотрит двор, а его глаза будут теплыми. Тогда Катенок подойдет к нему, чтобы проводить его до знакомого угла несчастные несколько метров. Зато Семеныч обернется, и день у Катенка будет замечательный! Будет интересно во дворе! А вечером, вечером Катенок побежит за ним, Семеныч возьмет ее на руки и понесет домой…

Катенок очень любила вечер, когда они оставались вдвоем. Семеныч, переодевшись, ходил по комнате и негромко разговаривал, обычно что-то рассказывая Катенку. Скорее всего, он рассуждал сам с собой. Сам себя спрашивал, и сам себе отвечал. А если ответов не имелось, Семеныч с легкостью придумывал их, чем чрезвычайно веселил Катенка: абсурдностью ли мысли, шутливой ли интонацией, легким ли прикосновением руки к ее маленькому тельцу.

Затем он ужинал, и, включив телевизор, ложился на диван, прихватив с собой айпад. Довольная Катенок устраивалась рядом, чаще – на его левой ладони. Еще не все слова понимала Катенок, но жадно слушала. Чтобы было о чем думать потом, когда Семеныч вновь скроется за углом на целый день.

Ей очень хотелось пойти с ним. «Нельзя», – Семеныч оборачивался и взглядом останавливал ее на углу дома. На улице Семеныч практически никогда не выражал своего отношения к Катенку. Не говорил с ней, не звал ее. И только дома, отдав одну руку в лапы Катенка, другая вечно чем-то была занята, объяснял: «Что ты? Я – взрослый мужик, а тут ты – пушистая мелочь, смешно же».

Разговаривая с Катенком, Семеныч ухмылялся сам над собой. С одной стороны ему казалось странным, что он понимает кошку, с другой – это было так естественно, словно иначе и быть не могло.

Катенок привыкала. Ей нравилось находиться рядом, когда Семеныч лежал на диване и невольно засыпал под убаюкивающий гул телевизора. Из озорства Катенок могла начать покусывать его руки на запястьях или, переступая лапами с выпущенными коготками, балансировать на его ногах. Разбуженный Семеныч непременно и резко шевелил ими так, чтобы Катенок, оступившись, падала. Он смеялся, а Катенок со временем научилась группироваться так, что как бы неожиданно Семеныч не дернул ногой, то есть опорой, Катенок оставалась в прежнем положении: на его ноге. Семеныч вставал с дивана, убирал айпад и перемещался в другую комнату на постель. Взобравшись за ним, Катенок сворачивалась в клубок около подушки, успокаивалась и затихала.

Нравилось Катенку и смотреть на то, что читал или писал Семеныч. Поначалу он отпихивал ее, а потом перестал, устраиваясь так, чтобы Катенку было все видно: экран айпада или страницы книги. Катенок могла бесконечно долго наблюдать за его бегающими по экрану пальцами, а также, что немало удивляло Семеныча, долго смотреть на строчки текста.

– Ты понимаешь, что написано? – интересовался Семеныч. – Понимаешь?

Катенок неопределенно поводила ухом и не отвечала. Клала голову на его ладонь, и ее кроткий взгляд казался Семенычу задумчиво-грустным. Неясная грусть тут же проникала и в Семеныча, и он умолкал, поглаживая Катенка. Он словно утешал ее своими движениями пальцев, перебирающими мягкую шерстку. Катенок прерывисто и тяжело вздыхала, будто отпуская смутное чувство тоски, но уже через несколько минут ее взгляд снова приобретал свое привычное любопытство.

Иногда, отрываясь на пару мгновений от своего занятия, Семеныч ласково смотрел на Катенка. Иногда смотрел дольше и тяжелее – сквозь Катенка.

Разные были утра, разные вечера. Хорошие и плохие. Радостные и грустные. Только дни были – без. Без Семеныча. А его сильно не хватало Катенку. Так сильно, что приходилось ей о чем-то постоянно думать, чтобы этот недостаток не проявлял себя так явно.

Существовали и еще одни редкие, но крайне неприятные «чужие» вечера. Катенок толком не понимала, что в них содержалось такого ужасного, но оно было, без всяких сомнений. Хотя, Семеныч и приходил почти вовремя, и глаза его искали Катенка во дворе. Даже нагибался Семеныч к Катенку, бросал несколько веселых полуфраз-полуутверждений, брал ее и нес домой в руках. Но запах…

Посторонний запах. Не машиной пах Семеныч, ни летней пылью, ни работой, ни усталостью, ни дождем. Он пах чем-то другим.

…Или кем-то. Катенку не нравилось ощущать этот запах, эти запахи…

Они бывали разными, иногда повторялись в течение какого-то времени, но общее у них имелось – они были чужими. И Семеныч становился чужим: шутил и смеялся, с хорошим аппетитом уплетал ужин, не ложился на диван, не брал айпад и не смотрел телевизор, а сразу шел в спальню, где мгновенно и крепко засыпал.

А в глазах у него искрилось то чужое, чем он пах. В такие вечера Катенку хотелось убежать на улицу, но она не могла открыть дверь, а будить Семеныча своим мяуканием под дверью – ей казалось унижением. Она, кроме мурлыкания или недовольного урчания, никогда не издавала звуков кошачьей речи, считая их примитивными для себя.

Маленькая стрелка на часах показывала на четверку, и мокрый нос коснулся щеки Семеныча. За окном оживало утро. Семеныч открыл глаза и в первые секунды пытался сообразить, где он находится.

Частые командировки, когда он просыпался в гостиницах, и крепкий сон, который внезапно прерывался, постоянно сбивали Семеныча с толку. Но присутствие радостного и вечно неспящего котенка означало дом и кучу времени до начала рабочего дня.

Семеныч вздохнул: скорее всего, он больше не уснет. Виновница раннего пробуждения мгновенно поняла это, встрепенулась и, потеревшись головой о его правую руку, прикусила безымянный палец чуть ниже массивного кольца с треснутым сапфиром. Катенок этот палец то ли выделяла своим вниманием из всех остальных, то ли недолюбливала – но то, что он не оставлял ее равнодушным – было заметно невооруженным взглядом по следам от небольших царапин и неглубоких укусов. Семеныч спрятал его в кулак. Катенок, урча, попыталась носом поддеть руку, чтобы все-таки достать палец. Семеныч поддался, и Катенок победно схватилась за кольцо зубами, таща палец вверх.

Семеныч, глядя на возню Катенка, задумался. Вернее, он не совсем еще проснулся, поэтому его мысли были тягучими, медленными и обволакивающими. Необычность того, что он каким-то образом понимает Катенка, со временем стерлась, как любое необычное стирается временем, превращаясь во что-то привычное и естественное.

«Подумаешь, котенок, мало ли таких по дворам бегает? С первого взгляда – обычный котенок. А во второго? Почему на нее хочется смотреть дольше и внимательнее? Что в этих таких некошачьих глазах – волшебного? Даже цвет толком непонятный: синий, голубой, зеленый, серый. Но они притягивают, завораживают, обещают будущее, возвращают в прошлое, меняют настоящее, зовут за собой…» – Семеныч вспомнил, как первое время пытался ее покормить.

…Набрал в супермаркете всевозможных кормов для котят, но Катенок и к миске не подошла. Семеныч налил молока – бесполезно. Сырая рыба, мясо, каша – мимо. Катенок равнодушно отворачивалась, словно это и не являлось едой, и недоуменно поглядывала на Семеныча, точно не понимая, что он от нее хочет. Прошла не одна неделя, как он старательно заполнял миски едой по вечерам, и на следующий день выкидывал все в мусорное ведро. Чем и где питалась Катенок, для Семеныча так и осталось загадкой. Да и лоток с наполнителем для естественных нужд также остался ни разу не тронутым. Эти небольшие странности служили для Семеныча лишним доказательством необычности Катенка. Не раз мелькала мысль запереть ее в квартире на несколько дней и проверить, начнет ли она питаться и ходить в туалет, как нормальные кошки. Но, собираясь по утрам в коридоре, Семеныч наблюдал такое же деловитое поведение и у Катенка, точно она тоже уходила по делам. Это умиляло и останавливало Семеныча от желания запереть Катенка в квартире.