Лабиринт розы - Титания Харди

Еще бы не интересно! Что же случилось на Кампо де Фиори — пресловутой площади Цветов — в конце шестнадцатого века? О нем в первую очередь упоминалось в документе, но, невзирая на свою сообразительность по части кроссвордов и анаграмм, Уилл понятия не имел, какое отношение ко всему этому имеет его ключ. После нескольких недель разъездов и поисков у него в голове стала понемногу вырисовываться некая картина, хотя Уилл по-прежнему не знал, что делать с осаждавшими его бесчисленными фактами, которые могли — хотя и не обязательно — иметь отношение к делу.

Накануне он провел день в Риме, посылая на свой электронный адрес снимки предположительно значимых мест и целые страницы информации о местном политическом климате шестнадцатого столетия. На «Амазоне» Уилл заказал целый список книг, которые должны были дожидаться его у Алекса по приезде. Больше всего его интересовали Ченчи,[3] Бруно и Галилео. Ему хотелось на досуге еще раз внимательно все пересмотреть, но порой размышления уводили его тайными тропами мимо смутных и мрачных образов, вовлекая в некое подобие манерно-куртуазного танца. Уиллу не раз казалось, что с ним словно кто-то забавляется: часто тропы оборачивались тупиками, оставляя в душе жутковатое и неуютное ощущение. Рим то и дело побуждает вас оборачиваться на ходу, хотя за спиной никого нет — кроме вашей паранойи.

Несмотря на ограниченный шлемом обзор, Уилл за много миль заметил волнующий воображение мираж — Шартрский собор, плывущий над плоской долиной. Стремительно приближаясь, громада подавляла невыразимым величием. Уилл представил, каким ничтожным чувствовал себя на его месте средневековый пилигрим, и пришел к мысли, что эта завораживающая картина — великолепный собор, вознесшийся над округой, — никогда не утратит над ним своей власти, как и все, что связано с этим образом.

Он свернул за угол и резко сбавил скорость. Мотоцикл сразу стал менее поворотливым, и Уилл сосредоточил все внимание на дороге, медленно пробираясь сквозь путаницу средневековых улочек. Ему пришлось дважды заглушать двигатель, вникая в городские хитросплетения: стоило ему лишь на минуту отвлечься, как машина начинала капризничать. Уверенно миновав участки с ограниченным движением, словно коренной житель этих мест, Уилл проигнорировал предупреждение парковаться только в установленных местах и покатил в сторону церковных шпилей. Промчавшись по площади Бийяр и затем по улице Менял, он грохотом двигателя «Тестастретта» разрушил монастырскую тишину Шартра.

Пристроившись у края тротуара с южной стороны собора, Уилл оставил мотоцикл на площадке со счетчиками автоматической оплаты. Судя по всему, приближался полдень: из бистро напротив доносился густой аромат moules marinieres[4] и лукового супа, напомнив ему о том, что после посещения собора неплохо бы чем-нибудь подкрепиться. Нормально поесть удастся еще не скоро.

Он посмотрел вверх, на два хорошо знакомых всем шпиля, неравных по длине, и, сдернув шлем куртуазно-рыцарским жестом, прошел под сумрачный свод величественного западного портала. В соборе было темно, словно во чреве, и, пока его глаза немного пообвыкли к полумраку, уши успели уловить доносящиеся со всех сторон приглушенные разговоры. Группы разноязычных туристов с разинутыми от восхищения ртами неподвижно взирали на бесподобный цветной витраж, расположенный прямо над головой Уилла. И хотя сам он, как ему казалось, тоже приехал сюда именно за этим, его внимание тут же привлекло то, чего он ни разу не замечал в предыдущие посещения — а их за все годы набралось уже больше десятка.

Большинство сидений были убраны, и взгляд Уилла оказался прикован к черно-белому мозаичному узору в форме круга, выложенному из мраморных плит на мощеном полу просторного готического нефа, между колоннами. Лабиринт, подсвеченный яркими бликами драгоценного витража, охватывал собой все пространство огромного собора. В его центре с закрытыми глазами стояла девушка, но Уилл и так прекрасно разглядел цветок в самой середине рисунка. Вероятно, он не раз наступал на него, когда подходил к алтарю, ни разу не взглянув при этом себе под ноги.

Рядом юная француженка вела экскурсию, приглушенно объясняя что-то своей группе на приличном английском. Уилл улыбнулся: летняя подработка для студентов.

— Так вот, это знаменитый Шартрский лабиринт. Как мы с вами знаем, все лабиринты очень древние. Они встречаются в самых разных странах, но здесь, в средневековом соборе, этот языческий символ, несомненно, приобретает глубокий христианский смысл. Известно, что подобные лабиринты существовали и в соборе Осера, и в Амьене, точно так же, как в Реймсе, Сансе и Аррасе. Все они были разобраны, потому что люди в семнадцатом — да и в восемнадцатом — веке не понимали их назначения. Нам теперь ясно, что духовенство с подозрением относилось к тем людям, которые пытались пройти эти лабиринты! Здешний же сохранился наилучшим образом…

Уилл заинтересовался и подошел поближе к группе. Гид прервалась на полуслове и улыбнулась. Она отлично поняла, что это человек со стороны, но, видимо, ей передалось его искреннее восхищение ее знаниями, и девушка как ни в чем не бывало продолжила:

— …а создан он был в начале тринадцатого столетия. А теперь я снова попрошу вас взглянуть на то круглое окно-розетку, где изображен Страшный суд, — мы с вами только что его рассматривали. Оно относится приблизительно к тысяча двести пятнадцатому году, помните? Можно заметить, что лабиринт практически совпадает с ним по размеру и расположен на том же расстоянии от входа, что и витраж. Это наглядно иллюстрирует нам идею, что прохождение лабиринта здесь, на земле, является ступенькой по дороге на небеса. В самой широкой своей части между колоннами он насчитывает шестнадцать и четыре десятых метра, поскольку Шартрский собор, как я уже упоминала, превосходит величиной нефа другие готические святыни Франции. Общая протяженность пути, если вы последуете примеру средневековых пилигримов, составит двести шестьдесят метров. Это своеобразное «паломничество в Иерусалим», и вполне вероятно, что грешники в качестве покаяния проползали весь лабиринт на коленях, от начала и до конца. Дело в том, что на картах той эпохи Иерусалим считался центром всего мира, и даже сегодня для многих верующих Страшный суд непосредственно связан с пророчествами об этом городе и о его Великом храме. Теперь я приглашаю вас пройти со мной к витражу Адама и Евы.

Экскурсовод вскинула руку, чтобы туристам было легче не терять ее из виду, но тут Уилл осторожно коснулся ее плеча:

— Mademoiselle, s'il vous plait; je n'ai jamais vu le labyrinth comme ça — je ne l'ai apergu jusque ce jour… Comment est-ce que c'est possible?[5]

Его вмешательство ничуть ее не покоробило.

— Les vendredis seules! Chaque vendredi entre avril et octobre. Vous avez de la chance aujourd'hui, n'est-ce pas?[6]

Она дружелюбно рассмеялась и повела дальше свое «стадо».

Девушка, которая прежде стояла в центре лабиринта, теперь двигалась к его завершению, пройдя полный круг. Она казалась слегка взволнованной.

— Простите, она сказала, он открыт только по пятницам? Господи, как же мне повезло! Я пришла именно сейчас, потому что сегодня день осеннего равноденствия. С этого дня и до весны женская энергия становится доминирующей. — Это была молоденькая американка, и она открыто и радостно улыбнулась Уиллу. — Вам тоже обязательно надо, просто необходимо пройти его, это потрясающе! И время удачное, и освещение прекрасное. Я целую вечность прождала, пока схлынет толпа. Идите прямо сейчас!

Он кивнул:

— Хорошо, спасибо. Спасибо большое.

Уилл вдруг ощутил странное смущение. Он не считал себя верующим — по крайней мере, в общепринятом смысле слова. Некоторые религиозные представления у него имелись, и он осознавал, что есть на свете вещи, недоступные его пониманию, но в общем и целом он не мог серьезно относиться к идее непорочного зачатия и в любом случае был не из тех, кто готов делиться мыслями на этот счет с каждым встречным. Тем не менее оказалось, что, пока он размышлял таким образом, ноги сами привели его к началу лабиринта.

«А, ладно, — подумал он. — Пройду уж… Только по пятницам». Он улыбнулся и иронически добавил про себя: «К тому же равноденствие…» Его позабавило — без всякого, впрочем, осуждения, — что такая симпатичная девушка придает этому дню особенный смысл.

Вход в лабиринт был всего один, и Уилл двинулся вперед в направлении алтаря. Через три шага дорожка повернула влево и по изогнутой линии вывела его к плавному петлеобразному повороту вспять. Вначале ему пришлось все время смотреть под ноги, чтобы не сбиться с направления, поскольку дорожка была не слишком широкой. Уилл заметил, что она светлая, но окаймлена темным, и увидел в этом символический смысл: он шествовал дорогой света, сторонясь тьмы.