Цветок пустыни - Кэтлин Миллер

После завтрака наступало время для выгула скота. Я с шести лет в полном одиночестве водила на выпас в пустыню отару овец и стадо коз – около семидесяти голов. Это было несложно, животные охотно шли за мной. А на случай, если кто-то отобьется от стада, у меня была наготове длинная палка.

Выходить нужно было как можно раньше, чтобы найти хорошее место с водой и травой. Особенно важно побыстрее найти воду, пока до нее не добралось чужое стадо. Пустыня непредсказуема, следующий источник воды мог попасться на пути через неделю, а то и две. Поэтому я всегда ревностно следила, чтобы мои овечки и козочки напились вдоволь. В Сомали пастбища никому не принадлежат, поэтому я могла пасти свое стадо где угодно. Найти лучшее место мне помогали природные инстинкты – перед дождем обострялись все органы чувств настолько, что я могла предсказать его по особому запаху или дуновению ветра.

На пастбище приходилось внимательно следить за хищниками – около стада всегда вьются гиены. Особенно я боялась львов и диких собак, потому что они охотятся стаями. Вернуться домой нужно было засветло, но я частенько ошибалась и гнала свое стадо обратно к стоянке в кромешной тьме. Вот здесь гиенам было раздолье – они нападали то с одной, то с другой стороны, и нередко им удавалось утащить пару козочек или овечек. В один из таких дней я потеряла своего Билли – гиены сожрали моего любимца.

Забота о стаде всегда была для нас самой важной задачей, и ни что – война, засуха, болезни – не могло нас от нее отвлечь. Крупные города Сомали то и дело беспокоили политические инциденты. Нас в основном это не касалось, до нашей глуши редко что-то доходило. Однажды мы все-таки столкнулись с солдатами, мне тогда было девять лет. Их лагерь был совсем рядом с нашим. Их было очень много, казалось, что весь горизонт состоит только из палаток, грузовиков и людей в военной форме. Мы относились к ним с недоверием – даже до нас доходили рассказы, как они насилуют девушек, – и старались держаться от них подальше.

В сумерках было сложно бороться со сном и усталостью, глаза так и норовили закрыться. Вот тут-то со мной и случались всякие истории.

Мне они очень не понравились, и с первого взгляда я возненавидела их. Возможно, они защищали Сомали от внешних врагов, но сути это не меняло.

Вечером, когда стадо благополучно добиралось до дома, наступало время дойки. На шею верблюдам мы вешали деревянные колотушки – их глухой перестук в сумерках для кочевника слаще любой музыки. В это время небо над пустыней окончательно чернеет, и на нем всходит яркий свет планеты, возвещая, что пора запирать скот в загонах. Во всем мире эту планету называют Венера, но на моей родине это Макал Хидхид, «время прятать ягнят».

В сумерках было сложно бороться со сном и усталостью, глаза так и норовили закрыться. Вот тут-то со мной и случались всякие истории. Я засыпала на ходу и натыкалась на коз, дремала во время дойки коров, пытаясь урвать хоть минутку отдыха. Если попадешься за таким отцу – пиши пропало. Отец довольно суровый человек и в таких случаях любил поколотить меня, чтобы неповадно было.

Наконец, когда все заботы были позади, мы разводили большой костер, усаживались вокруг, болтали и ужинали верблюжьим молоком. Такие вечера – мои самые счастливые воспоминания о Сомали: мама и папа, братья и сестры, все рядышком, все сытые и веселые. Никто из нас не думал о смерти, не жаловался на тяжелую судьбу. Жизнь в пустыне требует много сил и энергии, зачем тратить их на уныние?

Хоть мы и кочевали, я никогда не чувствовала себя одинокой. Мне всегда было с кем поиграть, потому что детей в нашей семье было много. Я была средним ребенком: брат и две сестры были постарше и еще несколько младших ребят. Мы никогда не сидели на месте: играли в салочки, в крестики-нолики, лазили по деревьям, раскапывали красивые камешки или ямки для африканской игры «манкала». У нас даже был свой вариант игры в бабки, только вместо мяча-биты и металлических рюх мы использовали камни.

Но самым большим счастьем было чувствовать себя частью природы, наслаждаться запахами, видами и звуками. Мы наблюдали за семействами львов, нежащихся весь день на солнышке. Мы гонялись за жирафами, зебрами, лисами. Особенно мы любили даманов – это маленькие зверьки, дальние родственники слонов. К лесным районам мы приближались редко, но если такое случалось, мы обожали наблюдать за слонами – могли часами глазеть на них с деревьев.

Как-то раз я нашла страусиное яйцо и решила утащить его домой, чтобы посмотреть, как из него вылупится страусенок. Но в итоге мне пришлось удирать от его мамы. Поверьте, это было сложно – эти птицы развивают скорость до шестидесяти километров в час! Тогда мне и моей голове здорово досталось от страусихи.

Но со временем в наших днях было все меньше счастья. Старшая сестра убежала из дома, брата отправили учиться в город в школу. Наступила засуха, ухаживать за скотом становилось все труднее. Моя семья, да и вообще жизнь подкинули мне много поводов для печали.

Особенно тяжело было наблюдать, как на твоих глазах умирают твои братишки и сестренки. Тогда в нашей семье было двенадцать детей, а сейчас осталось только шестеро. Сначала сразу после родов умерли двойняшки, потом шестимесячная крепкая малышка. Однажды я увидела, как мама стоит перед ней на коленях – выглядела малышка как-то совсем не так.

– Варис, быстро принеси верблюжьего молока! Варис, что ты стоишь, беги!

Я же стояла как вкопанная и не могла пошевелиться, так мне было страшно. Наконец я смогла отвести взгляд от сестры и уйти за молоком, но в глубине души я понимала, что увижу по возвращении.

Так оно и оказалось. Когда я вернулась, малышка уже лежала без движения. Я снова на нее посмотрела и схватила пощечину от мамы. Она долго еще винила меня в ее смерти – думала, что во мне есть какая-то колдовская сила, которая навлекла на нее беду.

Но у меня ничего подобного не было, в отличие от одного из младших братьев. Он был очень необычным ребенком. Мы называли его Стариком, потому что, когда ему было шесть, он поседел. Старик был невероятно умен, к нам стекались люди со всей округи, чтобы попросить у него совета. Помню, сажали его по очереди к себе на колени и спрашивали: «Ну что, Старик, как по-твоему, будут дожди в этом году?»

Он правда никогда не дурачился и не вел себя как ребенок. Во всех его действиях чувствовались мудрость и степенность старика. Старик умер совсем мальчишкой. Никто не понимал, почему это случилось, но все видели в этом глубокий скрытый смысл – он же не от мира сего, по-другому и быть не могло.

Мы, как и любая другая семья, были разными. Я, например, с детства слыла бунтовщицей за поступки, которые старшим (а особенно отцу) казались непозволительными. Как-то я с младшим братом Али сидела под деревом и ужинала белым рисом с верблюжьим молоком. Али быстро справился со своей порцией, я же смаковала каждую ложку – рис мы видели не часто. В моей чашке осталось совсем чуть-чуть, и я мысленно