Крик дьявола - Уилбур Смит

— Я бы попросил вас выйти, сэр, — стараясь говорить отчетливо, произнес он, возвышаясь над своим старшим собеседником, — чтобы мы могли подобающим образом разрешить этот спор. — Картина достойного выступления была несколько подпорчена низким потолком каюты, заставившим Себастьяна произнести свои гордые слова в ссутуленном состоянии.

— Да я сожру тебя с костями!..

— Как вам угодно, сэр. Но должен вас предупредить, что я имел весьма неплохую репутацию среди боксеров полутяжелой весовой категории.

— Ну и черт с ним, — капитулировал Флинн, устало качая головой. — Какая разница, как мы назовем это обожаемое местечко. Садись ты, ради Бога! И давай-ка лучше выпьем за то, как бы ты его ни назвал.

Себастьян сел на ковер и взял протянутую ему Флинном кружку.

— Мы назовем это место… — он сделал театральную паузу, — мы назовем его «Новый Ливерпуль». — Он поднял кружку.

— Знаешь, — отозвался Флинн, — а ты не самый плохой представитель Британского королевства. — И остаток ночи они провели, отмечая рождение новой колонии.

На рассвете строители империи причалили к острову на долбленке, управляемой двумя оруженосцами Флинна.

Мягко подплыв к узкому илистому берегу Нового Ливерпуля, каноэ, сев на мель, резко остановилось, оба потеряли равновесие и повалились на дно челна. Чтобы оказаться на берегу, им пришлось прибегнуть к помощи гребцов.

По такому случаю Себастьян счел необходимым одеться официально, но застегнул жилетку не на ту пуговицу и всякий раз, оглядывая себя, стремился ее одернуть.

Сейчас, в самый разгар прилива, Нью-Ливерпуль казался около тысячи ярдов длиной и раза в два меньше шириной. Его самая высокая точка была футов на десять, а то и больше выше уровня Руфиджи. Здесь, почти в пятнадцати милях от устья реки, вода была уже чуть солоноватой, а мангровые заросли, значительно поредев, уступали место высокой и густой слоновой траве и изящным бутылочным пальмам.

Оруженосцы и носильщики Флинна, расчистив небольшое место над берегом, соорудили вокруг одной из пальм дюжину травяных хижин. Пальма была мертвой и давно потеряла листья. Флинн неуверенно ткнул в нее пальцем.

— Флагшток, — невнятно буркнул он и, взяв Себастьяна за локоть, повел его к дереву.

Продолжая одной рукой одергивать жилетку, а другой сжимая всученный ему Флинном узел с британским флагом, Себастьян скользнул взглядом вверх по пальмовому стволу и почувствовал в душе эмоциональный подъем.

— Отцепись, — пробормотал он, стряхивая с себя положенную по-отечески руку Флинна. — Надо все сделать как полагается. Это торжественный момент, очень торжественный.

— Выпей, — посоветовал Флинн, протягивая ему бутылку с джином. Себастьян отмахнулся от бутылки, и тогда Флинн приложился к ней сам.

— Нельзя на параде, — осуждающе нахмурился Себастьян. — Не подобает.

Поперхнувшись крепким напитком, Флинн постучал себя свободной рукой по груди.

— Надо построить людей в каре, чтобы салютовали флагу, — не унимался Себастьян.

— Послушай, дружок, давай побыстрее покончим с этим, — проворчал Флинн.

— Надо все сделать как следует.

— Будь оно неладно, — уступая, буркнул Флинн и отдал на суахили какие-то команды.

Несколько озадаченная команда Флинна нестройными рядами окружила флагшток. В этом весьма любопытном сборище из пятнадцати человек, одетых в обноски европейской одежды, оказались представители с полудюжины разных племен. Около половины из них были вооружены древними крупнокалиберными двустволками, с которых Флинн тщательно сточил напильником серийные номера, чтобы они никого не могли вывести на его след.

— Отличная команда, — расплылся, глядя на них в алкогольном благодушии, Себастьян. Жестами и интонацией он бессознательно копировал военного бригадира, принимавшего кадетский парад в Рагби.

— Давай-ка не будем отвлекаться, — напомнил Флинн.

— Друзья, — начал Себастьян, — мы собрались здесь сегодня… — Речь оказалась несколько затянутой, но Флинн добросовестно выдержал ее до конца, периодически незаметно прикладываясь к бутылке с джином. Когда Себастьян наконец приблизился к завершению, его голос звенел от пламенного накала, а от переполнявших эмоций к глазам подступали слезы. — … И вот перед Господом и человеком я объявляю этот остров частью славной империи его величества, Георга Пятого, короля Англии, императора Индии, защитника веры… — Его голос дрогнул — он пытался вспомнить, как следовало достойно завершать подобные речи, — и конец получился несколько скомканным: —…ну и все такое прочее.

Воцарилась всеобщая тишина, и Себастьян смущенно затоптался.

— А теперь-то мне что делать? — почти шепотом спросил он у Флинна.

— Да подними ты наконец этот чертов флаг!

— Ах да — флаг! — с радостным облегчением воскликнул было Себастьян, но тут же смутился вновь. — А как?

Прежде чем дать ответ, Флинн некоторое время поразмыслил.

— Полагаю, тебе придется лезть на пальму.

Под звонкое улюлюканье оруженосцев и чертыхание подталкивавшего и подбадривавшего его снизу Флинна губернатору Нового Ливерпуля удалось-таки взобраться по флагштоку футов на пятнадцать. Закрепив флаг, он спустился так проворно, что оборвал на жилетке все пуговицы и умудрился подвернуть лодыжку. Под его собственное пение «Боже, храни короля» надломленным от джина, боли и патриотизма голосом Себастьяна отнесли в одну из травяных хижин.

На всем протяжении стоянки на острове «Юнион Джек» — пусть и в несколько приспущенном положении — развевался над их полевым лагерем.

Прошло не менее десяти дней, прежде чем весть об аннексии, изначально разнесенная двумя рыбаками племени уакамба, долетела до аванпоста Германской империи, расположенного почти в сотне миль, в Махенге.

5

Махенге находился в буше над прибрежными низинами. В сущности, это были четыре торговых поста, которыми владели индусы, да резиденция германского районного комиссара.

Германская резиденция представляла собой внушительное каменное здание с соломенной крышей и просторной верандой, сплошь увитой пурпурной бугенвиллеей. Позади него располагались казармы и плац африканских аскари[8], а впереди одиноко торчал флагшток с реющим черно-красно-желтым стягом империи. Крохотная точка среди необъятных просторов африканского буша, местонахождение правителя территории размером с Францию. Территории, простиравшейся на юг до реки Рувумы и границы Португальского Мозамбика, на восток — до самого Индийского океана и на запад — до гор Сао-Хилл и Мбея.

Именно в этой цитадели сосредоточил свою безграничную власть комиссар Германии в южной провинции — власть средневекового барона-разбойника. Рука кайзера или, точнее, один из его мизинцев, была в ответе лишь перед заседавшим в Дар-эс-Саламе губернатором Шее. Но Дар-эс-Салам находился очень далеко, а губернатор Шее был страшно занятым человеком, которого совсем не стоило беспокоить по пустякам. И раз герр комиссар исправно собирал налоги, ему предоставлялось полное право делать это в удобной ему манере, хотя мало кому из туземцев южной провинции приходились по душе «удобные манеры» Германа Фляйшера.

В то время как гонец с вестью о британской аннексии Нового Ливерпуля добежал до колючих зарослей акации, сквозь которые уже виднелись крошечные строения Махенге, герр Фляйшер заканчивал полуденный прием пищи.

Он отличался могучим аппетитом, и его второй завтрак состоял из айсбайн — почти килограммовой свиной ножки, примерно такого же количества соленой капусты и дюжины картофелин, плававших в густой подливе. Раздразнив аппетит, он перешел к колбасе, которую еженедельно получал с курьером из находившейся на севере Додомы. Готовил ее настоящий гений — иммигрант из Вестфалии, знавший толк в шварцвальдской кухне. Колбаса с прохладным пивом «Ханса» из глиняного кувшина вызвала у герра Фляйшера сладостную ностальгию. Ел он хоть и как-то беспокойно, но методично, и поглощаемая пища, оказавшись под плотным серым вельветом гимнастерки с бриджами, выдавливала из него капельки пота, заставляя регулярно отвлекаться, чтобы вытирать лицо и шею.

Когда он наконец со вздохом откинулся назад, кожаные ремни кресла жалобно скрипнули под ним. Из его губ тихо вырвался наружу пузырек газа, пробравшийся наверх сквозь колбасу. Вновь ощутив ее вкус, Фляйшер в очередной раз умиротворенно вздохнул и бросил прищуренный взгляд с хорошо затененной веранды на ослепительно яркое солнце.

Тут он заметил «вестового». Добежав до ступенек, африканец замер в полуприсяде на самом солнцепеке, целомудренно заправив между ног набедренную повязку. Его черное тело блестело от пота, ноги запылились до колен, а грудь часто вздымалась, вдыхая жаркий воздух. Его глаза были опущены, поскольку он не имел права смотреть на Буану Мкубу до тех пор, пока тот официально не отметит его присутствие.