Сердце Анубиса - Юрий Бригадир

Я:

— Я раньше девочек молоденьких любил. Идет она такая пышная, ранняя, бутончик, одним словом и тень за ней особенная, перламутровая и глаза свежие, влажные и кожа — под ней видно как пульс бьется тоненькой жилочкой. Красиво, да? Ерунда все это, это я лет только в 25 понял — ни черта в них нету, и ходить они не умеют — походки еще нет, нет, понимаешь ты, походки. Знаешь, как в поговорке — не идет, а пишет. Женщина совсем другое дело. Она смотрит по-другому и глаза у нее не просто влажные — чувственные у нее глаза, усталые. От того, что жизнь скотская и времени у нее уже осталось — до перекрестка дойти, а там уже и кожа дряблая и мемуары только писать. Она, когда женщина, 25 лет там, 30 лет — такую походку вырабатывает — плакать хочется, и такая в тебе сексуальность просыпается, что идешь ты за ней, как за редкостью музейной и душа твоя, как новая российская монетка с двуглавым, неизвестно откуда вылетевшим орлом. И истина, паря, не в том, чтобы с ней переспать, а в том, что тень от нее тяжелая по земле плывет и мятой перечной пахнет. Тихо, тихо, петь не надо, еще и не рассвело даже. Вот лифт включат, тогда и попоем. Причем тут лифт? А хрен его знает… когда лифт работает — вроде уже день. Что-то ты уже тяжелый. Вообще я знаю несколько степеней опьянения. Что значит «легкая», «средняя», «тяжелая»? Мы с тобой не в трезвяке козлам в погонах заясняем. Первая, собственно, возникает еще до принятия, потому что желудок начинает вырабатывать соответствующий фермент, который должен эту молекулу разложить вдребезги, но он сам уже действует как грамм сто — сто пятьдесят. У нас, когда я еще студентом сельхоза был, все время за столом непьющий парень отирался и просто-напросто от этого фермента через пару часов косел до неприличия. Вторая степень мозг не трогает и выражается лишь в покраснении либо побледнении хари. Ее отличительная особенность (степени, конечно, а не хари) заключается в непреодолимом желании выпить еще. Третья степень — самая интересная. Интересна она тем, что, например, подавляющее число философских произведений написано именно в этой степени. Ты в ней искрометен и свеж, талантлив и красноречив, любопытен и в меру развязен, тебе ничего не надо придумывать — все твои речи боговдохновенны и точны. Однако, буквально через грамм двести — триста начинаются ужимки с прыжками и дальнейшая градация теряет смысл. Так что целью Homo Sapiens является продление и всяческая защита именно третьей степени опьянения, как наиболее творческой…

Утро мы встретили у открытого настежь двустворчатого окна — я, Вася и Карат. Два человека курили, а собака, поставив передние лапы на подоконник, задумчиво смотрела вдаль, изредка кося на нас карими глазами…

— Слушай, Вася, тебе не на работу?

— Не. Мне хуже. Мне сейчас к Светке на разбор полетов. Где был, что делал, когда это прекратится… песня номер раз. Когда у тебя хозяин приезжает?

— Должен через неделю. Да скорей бы, надоело, что я тут, собака что ли, дом охранять! Да и Карату в лесу куда интереснее. Что он тут говном дышит?..

Карат с готовностью повернул голову в мою сторону, услыхав свою кличку. Я потрепал его по голове и погладил. Холодный нос ткнулся в ладонь.

…Я жил в этой квартире на правах старого уже не друга, но еще хорошего знакомого Федора, восходящей научной звезды, отправленного на два месяца изображать ученого в Англию. Почему он остановил свой выбор на мне, я не знаю, но мне было ближе до работы, и я согласился. В квартире у Федора еще было почти пусто — он заселился незадолго перед отъездом, мебель старую оставил на месте, а новая была в проекте. Так что две табуретки и единственная новая вещь — диван в комнате были почти всей мебелью. Была еще одна причина моего здесь проживания — квартира эта была не совсем чистая и, чтобы не попасть под случайность, Федор был вынужден поселить человека с нужной в данном случае легендой. По легенде я был дальний родственник с криминальным прошлым и настоящим. Вид мой его, в этом смысле, вполне устраивал, поскольку незадолго перед моим переездом сюда я в пьяном виде ударился об косяк переносицей. Уснув вечером со сносной физиономией, к утру я проснулся с удивительными и абсолютно симметричными синяками под обеими глазами. Два дня гематомы набирали интенсивно-фиолетовый цвет, а после цвет пошел на убыль, сделав из меня великолепный образец сюрреализма. Улыбаясь, я показывал золотую коронку на правом клыке и, в сочетании с цветными тенями вокруг глаз, внушал если не ужас, то, во всяком случае, небольшой шок. Перед отъездом Федор огласил мою легенду всем нужным и ненужным людям и в полном спокойствии отбыл к берегам туманного Альбиона. Небольшое недоумение у меня вызвал тот факт, что легенда вкупе с моим новым имиджем произвела впечатление даже на людей, отлично меня знавших. Магия, однако! Но Вася был настолько далек от иллюзий и неврозов, что даже не улыбнулся, увидев меня и мы сразу начали обживать пространство с помощью водки. Через неделю у квартиры была самая восхитительная в мире репутация, а после того, как на шум были вызваны менты и одним из них оказался все тот же Васин брат, жилье обрело в довесок и славу непотопляемости, потому как в пьянку был вовлечен весь наряд милиции и даже недовольные соседи. Магия, однако, еще раз! Забегая вперед, должен сказать, что пятно позора расстроенный Федор смывал не один год.

Сам же я жил в полном смысле в лесу. В ожидании человеческого жилья молодого специалиста поселили хуй знает где — на мехдворе, в старом бараке, пропахшем мышами и пылью. Барак когда-то был чем-то вроде конторы, судя по мебели и расположению комнат. Три четвертых барака было занято семенами, лабораториями и складами. Одна четвертая была, в общем-то, тоже складом, но складом старой мебели и была наполовину пуста. В ней то и селили всяких новеньких — иногда на месяц-два, иногда на полгода-год. Я в этом смысле отличился. С завидной регулярностью меня отодвигали назад в очереди на нормальное законное жилье после очередного пьяного дебоша. И уплывала, в какой уже раз, от меня самая заветная мечта советского человека. Плюс в жилье был всего один — полное отсутствие квартплаты. Минусов было — хоть отбавляй.

Но, блядь, чем же я не молодой специалист! У каждого явления можно найти положительные стороны, даже если их нет вообще.

Барак был последним зданием в этом городке. Дальше была колючая проволока на огромных столбах и лес. Когда-то вся территория мехдвора принадлежала давно ушедшей в небытие военной части. Но часть строений, проволочное ограждение и огромное количество бетонных подземелий осталось.

Первым делом я пересортировал всю мебель, выбрал, что мне было нужно, а остальное спрессовал в угол неразъемным кубом. Минимальный набор инструментов у меня был и я за три дня забабахал себе шикарный комплект мебели под названием «Мечта студента». Там были: стол письменный, стол кухонный (повыше и прибитый к стене насмерть), стол обеденный (поменьше ростом, но побольше площадью), шкаф платяной навесной (прибил гвоздями на 250, чтобы не занимал пол), шкаф книжный, ложе (иначе не назовешь, потому как это был стандартный полутораспальный матрац на чурочках), стол журнальный (он же прикроватная тумбочка) и табуретки за неимением стульев. В соседнем складе я получил кучу старых занавесок, прибил на окна (по назначению), на стены (гобелен) и посреди комнаты к потолку (виртуальные стены). После нехитрых манипуляций я, сраный старший лаборант, оказался владельцем двухкомнатной квартиры с кухней. И запил я по этому поводу горькую весьма успешно, ибо ночью мне не мешал никто, поскольку до сторожа мехдвора было 100 метров, а до следующего человека неизвестно сколько. Вася, талантливый собутыльник, оказался в этот период на моем жизненном пути и вскоре пьянки происходили сообразно с популярным графиком всех российских сторожей «через два дня на третий». Первый день — тетя Клава (пьянка в одиночку, ибо все равно никого не пустит); второй день — дядь Коля (умеренное количество алкоголя, сам пьет из вежливости); третий день — Митрич (неумеренное количество алкоголя, ибо пьет из радости, и на баяне играет, и друзей как собак нерезаных, и здоровьем бог не обидел); опять первый день (заслуженный отдых!).

Во дворе особо менять было нечего, я только сделал незаметный лаз в проволочном ограждении для прохода в лес и там летом курил на пенечке, а зимой катался на лыжах.

Карат, конечно, там приживется еще как. Я уже видел как он носится по лесу. Проблема у нас с Каратом была всего одна — как его накормить. Мясо я себе позволить мог ограниченно. Но очень давно когда-то я вроде читал, что овчарки едят овсянку. Я посмотрел на Карата и улыбнулся.

— Слушай, Вася, как думаешь, будет он овсянку жрать?

Вася почесал за ухом.

— Да поди будет, чего ему. Слушай, а что за день сегодня?

— Говно день. Понедельник. И мы уже косые. А мне, между прочим, на работу…