Лапсанг Сушонг - Михаил Харитонов

— Ты же знаешь. У неё макраме, — скривился отец. Увлечение своей супруги рукоделием он крайне не одобрял и даже считал чем-то вроде измены семье. В этом вопросе Саша был с отцом согласен: в конце концов, он сюда мотается из Москвы, тратя практически весь выходной, а она не может пропустить какой-то там кружок. Но Настасья Павловна упорно ходила на занятия, жертвуя ради них визитами сына.

— Главное, на собеседовании не запорись, — затянул своё отец. — Знаешь, у нас вот одну сотрудницу в Болгарию отправляли. Вроде бы курица не птица, Болгария не заграница, анкета чистая, в общем всё в порядке. А на комиссии её спросили, какова площадь территории Болгарии. И не пустили. Вот так.

— Ну, значит, не поеду, — пожал плечами сын.

— С ума сошёл? Это же Англия! Знаешь, я тебе завидую. Всю жизнь мечтал съездить, увидеть... — Саша сжал зубы: отцовский скулёж на эту тему надоел ему хуже горькой редьки, но надо было терпеть. — Так и не выпустили. Вторая форма допуска, вот и сидел как пёс на цепи. Вот настоящий мир и не посмотрел. Хоть ты. Расскажешь потом.

— Папа, если честно, поездочка так себе. Во-первых, Эм-Ве-Де говорил, что Эдинбург этот у них считается дырой. Во-вторых, конференция непредставительная. В-третьих, пять дней. Посмотреть ничего не успеваю. Привезти тоже ничего не смогу. Знаешь, сколько мне денег полагается на обмен? Тридцать пять фунтов на всё про всё. За такие деньги там ничего не купишь.

— Саша, — вздохнул отец, — ты ни фига не понимаешь. Ты в Англию летишь! В Ан-гли-ю! В настоящую страну с настоящей жизнью, а не в соцлагерь сраный! Ты богу молиться должен, чтобы тебя с поездки не сняли. Даже если тебя отвезут на один день в самое ихнее захолустье. Главное — вырвешься.

— Ну и что я там увижу? — сын нетерпеливо поёрзал на табуретке, пристраивая тощий зад на твёрдом сиденье.

— Свободу, — веско сказал отец. — Они свободные люди. Вот что.

— Папа, ну сколько можно. — Саша досадливо закусил губу.

В последнее время папа сильно сдал. Уход на пенсию не пошёл ему на пользу, как и регулярное слушание «Би-Би-Си», к которому он пристрастился года полтора назад.

— Они там вольные, — отца в очередной раз несло, — а мы живём как всегда в этой стране жили. Широка страна родная, а свободы в ней — не было и нет. Мы же воздухом настоящим никогда не дышали. Ни-ког-да. Что начальники нам сверху напукают, тем и дышим.

Саша молча встал, открыл окно. Холодный воздух сунулся было в комнату, но отшатнулся от хлынувшей наружу табачной вони, в которую с торжествующим жужжанием вонзилась огромная муха, бог знает откуда взявшаяся посреди холодного времени года.

— Закрой окно, — тут же среагировал отец. — Продует. Не пройдёшь медкомиссию.

— Дай подышать настоящим воздухом, — не удержался Саша.

— Не умничай, — нахмурился отец. — Закрой.

Саша ещё немного потянул, потом всё-таки закрыл: снаружи и в самом деле была не весна.

Чайник самодовольно фыркнул, плюнул из-под крышки кипятком. Плита негодующе зашипела. В ту же секунду затрезвонил телефон. Папа поднялся было к трубке, но аппарат подавился трелью и затих.

— Пап, а ты не пробовал белый кипяток? Я тебе колбу принесу с работы…

— Дурь всё это, — нахмурился отец. — Вода — она и есть вода. Всю жизнь так заваривал.

— С белым кипятком лучше. И сахара класть не нужно, — в который раз попробовал объяснить Саша. — От сахара диабет.

— Вот сам и пей без сахара. — Отец демонстративно плюхнул в стакан полную с горкой ложку и второй ложкой усугубил.

Напористо жужжала муха и отчаянно металась по потолку. Саша почему-то вспомнил модестову байку про то, что греческие философы сравнивали тело с червяком, а душу с бабочкой. А наши души, подумал он вдруг, после смерти станут мухами. Крылатыми и противными.

— Как у тебя с Валей? — перешёл папа на семейную жизнь.

— Нормально, — пожал плечами сын.

— Ну, хорошо, если нормально, — разочарованно сказал отец. — А вообще-то я тебе вот что скажу… Чужой дом, — это папа выделил голосом, — он и есть чужой дом. Раньше как было? Мужик свою бабу к себе в дом приводил. А наоборот — не дело это.

— Папа, ну зачем Вале ехать из Москвы в Подольск? У меня работа в Москве, у неё тоже…

— Вот пусть от работы вам квартиру дадут! — Отец знал, что это нереально, и поэтому рассуждал смело, как всякий теоретик. — А то как получается? Зятёк-то, знать, примак! — Старинное слово прозвучало веско и основательно. — А к примаку разве уважение? Вот тёща тебя уважает? А тесть?

— Папа, ну я же сто раз говорил. Мы их раз в полгода видим. Нормальные совершенно люди.

— Люди-то, может, и нормальные. А думаешь, им нравится, что ты в их доме живёшь? — Отец гнул своё. — И у нас бывать перестал. Ездишь раз в год по обещанию, разве ж это по-семейному?

— Каждую неделю езжу! И, кстати, на Западе твоём любимом дети от родителей аж в другой штат уезжают, — припомнил Саша слышанное от Модеста. — Для самостоятельности.

— Это кто тебе сказал? На партсобрании, небось? — переключился отец в прежний режим. — Ты им верь больше, пропагандистам. Они всегда врали, и сейчас врут. Враньё на вранье, больше ничего не умеют. И врать-то не умеют ни фига. Своей жене дома, небось, вкрутить ничего не могут.

— Папа, я не партийный, и ты прекрасно это знаешь.

Снова тренькнул телефон и снова заткнулся.

— Предупреждают, — отец показал подбородком на телефон. — Что ж, спасибочки. Только мы пуганые. И не такое видели.

— Кто предупреждает? Ты чего? — Саша снял с подоконника тяжёлую кастрюлю и устроился на её месте сам.

— Слазь, — распорядился отец, — ну что за привычка у тебя, сто раз говорил… Кто надо, тот и предупреждает. Чтоб мы, значит, с тобой языки зря не распускали… Сегодня днём вот тоже звонили. Я радио слушаю, они звонят. Ну я-то ладно, мне они ничего не сделают. Я чего: вдруг у тебя неприятности будут? Ну, что я радио слушаю. Им же наверняка известно. Могут учесть.

— Могут, — нахально заявил сын. — Пап, пока меня не выпустят, не слушай ты эти голоса ихние, а?

Отец пожевал губами, прикидывая масштабы предполагаемой жертвы.

— Посмотрим, — сказал он уклончиво. — Ты чего не куришь-то?

— Не курю, — в который раз признал очевидное Саша, примащиваясь на подоконнике поудобнее.

— И не начинай, — в сотый раз посоветовал папаша, вытрясая из коробка последнюю спичку. — У меня от этого табака внутри всё спеклось.

Чайник жирно булькнул и выплеснул на плиту струю воды, через пару секунд обратившуюся белым вонючим паром.

Телефон снова затренькал — на сей раз настойчиво, неотвязно.

1984 год, декабрь. Москва-Эдинбург.