Окассен и Николетта - неизвестен Автор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ради бога, – сказала она.
Потом простилась с пастухами и ушла.
19
Теперь поют
Николетта хоть не скоро,
Но добилась после спора
С пастухами уговора,
И уже не сводит взора
С леса темного она.
В путь! Тропа едва видна.
Вдруг – распутье: семь дорог
Вдоль идут и поперек.
Стала бедная гадать,
Как бы другу весть подать?
Нарвала она лилей
Со стеблями подлинней,
Наломала и ветвей, –
Вместе все она плетет, –
И шалаш уже растет!
«Окассен сюда придет, –
Сладко думается ей, –
Он шалаш увидит мой,
Отдохнет в тени густой.
А ему не будет рад,
Сам он будет виноват».
20
Теперь говорят и сказывают-рассказывают
Николетта устроила шалаш, как вы уже слыхали и поняли. Он был очень красив и приятен и убран внутри и снаружи цветами и листвой. Сама же она спряталась за шалашом, в густом кустарнике, чтобы узнать, что будет делать Окассен.
А повсюду в той стране пошел шум и молва, что Николетта исчезла. Одни говорили, что она бежала, другие – что граф Гарен приказал убить ее. Если кто-нибудь и радовался ее исчезновению, то вовсе не Окассен. Граф Гарен Бокерский велел выпустить сына из темницы, созвал со всей страны рыцарей и знатных дев, приказал устроить пышный праздник, думая развлечь этим Окассена. Хотя праздник был очень веселый, Окассен терзался и вздыхал, прислонясь к колонне. Все были исполнены радости, но Окассену было не до веселья, ибо не было перед ним той, кого он любил. Один рыцарь заметил это, подошел к нему и окликнул по имени.
– Окассен, – сказал он, – я страдал тем же недугом, что и вы. Я вам дам хороший совет, если вы захотите довериться мне.
– Большое спасибо, господин мой, – сказал Окассен. – Я дорого оценю хороший совет.
– Сядьте на коня, – продолжал тот, – и скачите вдоль того леса, чтобы развлечься: ведь вы увидите и цветы и травы, услышите пение птиц. Может быть, услышите вы и словечко, от которого вам станет легче на душе.
– Господин мой! – сказал Окассен. – Большое вам спасибо! Я так и сделаю.
Он покинул залу, сошел с лестницы и отправился на конюшню, где стояла его лошадь. Он велел оседлать и взнуздать ее, вдел ногу в стремя, вскочил на нее и выехал из замка. Скакал до тех пор, пока не достиг леса. Он подъехал к ключу и застал там пастухов как раз в начале девятого часа. Они разостлали плащ на траве, ели свой хлеб и весело болтали.
21
Теперь поют
Пастушки собрались все:
Эсмере и Мартине,
Фрюэлин и Жоанне,
Робешон и Обрие.
Говорит из них один:
«Окассен, наш господин,
Спору нет, хорош на взгляд,
Но и та, что в лес ушла,
Белокура, весела,
Тонок стан, глаза горят.
А какой на ней наряд!
Три денье она дала:
Купим ножик и рожок,
И свирели, и свисток,
А в придачу – пирожок!
Боже, дай ей счастья!»
22
Теперь говорят и сказывают-рассказывают
Когда Окассен услыхал песню пастухов, он вспомнил о Николетте, нежной подруге, которую так любил, и подумал, что это она была там. Он пришпорил коня и подъехал к пастухам.
– Да поможет вам бог, милые дети!
– Да благословит вас господь! – сказал тот, что был поречистее остальных.
– Милые дети, – продолжал Окассен, – повторите песню, что вы пели сейчас.
– Мы не повторим ее, – сказал тот, что был поречистее остальных, – и да будет проклят тот, кто споет ее вам, прекрасный господин.
– Милые дети, – сказал Окассен, – да знаете ли вы меня?
– Конечно, мы отлично знаем, что вы – Окассен, наш молодой господин, но мы принадлежим не вам, а графу.
– Милые дети, спойте, я вас прошу.
Ах, черт побери! – воскликнул пастух. – Зачем я буду петь для вас, если я не расположен. Ведь во всей стране нет, кроме графа Гарена, столь сильного человека, который застал бы моих быков, коров и овец на своих лугах и осмелился бы их прогнать без опаски, что ему выцарапают глаза. Так для чего же я буду вам петь, если я не расположен?
– Да поможет вам бог, милые дети, вы сделаете это! Со мною десять су, – вот, возьмите.
– Деньги мы возьмем, господин мой, но петь я не стану, потому что уже дал клятву. Но я вам все расскажу, если вы желаете.
– Ради бога! – воскликнул Окассен. – Чем вовсе молчать, хотя бы расскажите!
– Господин мой, мы были здесь между первым и третьим часом и ели наш хлеб у этого ключа, как делаем это теперь. И пришла сюда девица, прекраснее всех на целом свете, и мы подумали, что это фея, и весь лес озарился от нее, и она нам дала много денег, и мы ей за это обещали, если вы придете сюда, сказать вам, чтобы вы поохотились в этом лесу: будто здесь живет зверь, от которого вы и частицы не отдадите, если сумеете только его поймать, ни за пятьсот серебряных марок, ни за какие другие сокровища. А у зверя есть такое лекарство, что, получив его, вы исцелитесь от своей болезни. А должны вы взять зверя за три дня, иначе никогда больше его не увидите. Теперь охотьтесь, если желаете, а не желаете – не надо! Я же исполнил то, что обещал ей.
– Милые дети, – молвил Окассен, – вы мне достаточно сказали, и бог да поможет мне найти зверя!
23
Теперь поют
Окассен внимал рассказу,
Словно тайному приказу
От подруги светлолицей,
Исполнять готовый сразу,
С пастухом спешит проститься,
Подгоняет скакуна.
Окассен все дальше мчится,
Песенка его слышна:
«Николетта дорогая,
В эти дебри проникая,
Не оленей, кабанов –
Ваших я ищу следов!
Стройный стан ваш, блеск очей,
Сладость ласковых речей –
Мне утех любых милей,
Вас я в чаще отыщу
И уже не упущу,
Милая подруга!»
24
Теперь говорят и сказывают-рассказывают
Окассен поехал по лесным дорогам, и быстро нес его конь. Не думайте, что репейник и шипы щадили его. Вовсе нет! Они раздирали его платье, не оставляя ни одного живого места, и кровью покрыты были его белые руки, все тело, и ноги, и струилась она из тридцати или сорока ран, так что по следам крови на траве можно было узнать, где проехал рыцарь.
Но он так был погружен в мысли о Николетте, своей нежной подруге, что не чувствовал ни боли, ни огорчений, и все искал ее, но напрасно. Когда же увидел, что близится вечер, то стал плакать, что не нашел ее. Он свернул на старую, заросшую травой дорогу, и посредине пути огляделся, и заметил человека – такого, как я вам опишу. Он был высокий, чудной и безобразный.[10] Громадная голова чернее угля, между глазами поместилась бы добрая ладонь; толстые щеки и огромный плоский нос с широкими ноздрями; большие губы краснее сырого мяса, зубы – широкие, желтые, страшные. На ногах чулки и башмаки из бычьей кожи, подбитые лыком и доходящие до самых колен. Он был завернут в двойной плащ и опирался на огромную дубину.
Окассен подъехал к нему и испугался, разглядев его.
– Да поможет тебе бог, славный брат!
– Да благословит вас господь, – ответил тот.
– Что ты тут делаешь с божьей помощью?
– А вам что до этого? – спросил тот.
– Да ничего, – отвечал Окассен, – но я ведь от чистого сердца спрашиваю.
– А почему вы плачете? – спросил тот. – И почему у вас такой печальный вид? Вот уж если бы я был таким богачом, как вы, ничто в мире не заставило бы меня плакать.
– Вот как! Вы знаете меня? – спросил Окассен.
– Да, я отлично знаю, что вы Окассен, графский сын, и если вы мне скажете, почему вы плачете, я вам скажу, что я делаю здесь.
– Конечно, – ответил Окассен, – я вам все готов сказать. Я охотился сегодня утром в этом лесу, и у меня была с собой белая левретка, прекраснейшая в мире, и я потерял ее. Поэтому я плачу.
Ого! – воскликнул тот. – Что за господские прихоти! Вы плачете из-за дрянной собачонки. Проклятье тому, кто вас похвалит за это. Ведь во всей этой земле нет такого богача, который охотно и даже с радостью не достал бы вам десять, пятнадцать или двадцать собак, если ваш отец ему это прикажет. Это мне вот следует плакать и горевать.
– А тебе о чем, братец?
– Господин мой, я вам расскажу. Я был нанят богатым крестьянином обрабатывать его землю плугом. У него было четыре быка. Три дня назад со мной случилось большое несчастье: я потерял лучшего из этих быков, Роже,[11] лучшего изо всей упряжки, и теперь бегаю в поисках. Я ничего не ел и не пил вот уже три дня, потому что не смею вернуться в город. Ведь меня посадят в тюрьму: мне нечем заплатить за быка. Все, что у меня есть на свете, вы видите на мне. А еще у меня есть больная мать, у той не было ничего, кроме скверного тюфяка, но и его вытащили у нее из-под спины, и теперь лежит она прямо на соломе, и о ней я горюю еще больше, чем о себе. Добро появляется и исчезает, и то, что я потерял теперь, я заработаю в другой раз и верну деньги за быка, когда смогу, и потому я не плачу. А вы льете слезы из-за дрянной собачки. Да проклятие тому, кто похвалит вас за это!
