Цацики и любовь - Мони Нильсон

Шорты не очень сочетались с фраком, и Цацики заметил, что некоторые показывали на него пальцем, но ему было все равно. Он смотрел вниз, стараясь сдержать слезы. Это было трудно, потому что плакали все. Сильнее всех плакала мама Элены. Цацики никогда еще не видел, чтобы кто-то так сильно горевал.

Священник и два мальчика из хора шли впереди. Певчие несли в руках красивые венки. Один был от бабушки, Яниса и Цацики. Другой — от семьи Элены. Следом несколько мужчин несли гроб с телом дедушки. В последний раз он мог взглянуть на небо.

Казалось, вся деревня, от мала до велика, идет за дедушкой в церковь, которая находилась высоко на горе.

Войдя внутрь, все, кроме Цацики, перекрестились. Цацики просто зажег свечку, потому что он не верил в Отца, Сына и Святого Духа. Зато он плакал.

Он плакал так, что едва мог дышать. Ему никогда не было так плохо.

И неважно, что он не понимал ни слов священника, ни песен, которые пели остальные. Всё было так невыносимо грустно. Зачем жить, если все равно умрешь? Все, кого он знал, однажды тоже вот так умрут: Мамаша, Янис, Йоран, его шведские бабушка и дедушка.

Цацики не мог вынести этой мысли.

Янис притянул его к себе, с другой стороны стояла Элена. Она наклонилась к нему.

— Скоро уже конец, — прошептала она. — И мы пойдем купаться.

— Только ты и я? — всхлипнул Цацики.

Элена кивнула и протянула ему носовой платок, чтобы он высморкался. Цацики стало немного легче, но он подумал, что хорошо ему уже не будет никогда.

Вдруг мама Элены бросилась к гробу и завыла как волк. Слов священника было почти не разобрать. Цацики перестал плакать, такое это было удивительное зрелище. Когда священник договорил, Янису и папе Элены пришлось отрывать ее от гроба.

Теперь и Элена плакала. Слезы тихо катились по ее щекам. Цацики взял ее за руку.

— Прощай, дедушка, — прошептала она, когда Димитриса выносили из церкви.

Распорядитель похорон закрыл крышку гроба. Цацики никогда больше не увидит своего дедушку, разве что на фотографиях.

Вот что такое смерть.

Никогда, никогда больше.

Теперь мы снова будем вдвоем

Прошло две недели с дедушкиных похорон. Цацики было совестно, что он грустит уже не так сильно, как поначалу. Более того, он неплохо проводил время: Элена была необычайно добра к нему и почти всюду брала его с собой.

Взрослые очень много спали, но постепенно жизнь вошла в свое русло. Янис вернулся на свою стройку, таверна снова открылась для посетителей.

Цацики видел, что бабушка Мария все еще скорбит. Каждый день она ходила на могилу и говорила с дедушкой Димитрисом. Цацики сомневался, что дедушка ее слышит, но всякий раз просил бабушку передать ему привет. Главным образом для того, чтобы ее порадовать.

Часто, стоя у плиты, бабушка вытирала глаза уголком фартука. Дел у нее было полно, потому что в деревню начали съезжаться туристы.

В основном немцы, но встречались также шведы и норвежцы. Во время наплывов посетителей в таверне Цацики с Эленой помогали мыть посуду, принимать и разносить заказы.

Это было здорово. Больше всего Цацики нравилось, когда приходили шведы с детьми. Он сразу чувствовал себя взрослым и очень важным человеком. Он был единственным греком в деревне, который владел шведским, а это, конечно, ценилось выше, чем знание греческого. По-гречески здесь говорил каждый.

Сегодня они с Эленой пообещали бабушке перевести меню на шведский и английский, но Элена вдруг пропала. К счастью, ее папа уже уехал в Канаду, зато мама бегала по всей деревне и искала ее. Она страшно сердилась.

Цацики знал, где Элена, но он поклялся никому не говорить. Иногда Цацики жалел, что Элена так много ему рассказывает и вынуждает его врать. Врать Цацики не любил. Чаще всего он делал вид, что не понимает, о чем его спрашивают бабушка и мама Элены.

На этот раз Элена отправилась в город с Георгиосом. Он пригласил ее в кафе на пристани, и Элена, конечно, была на седьмом небе от счастья. Но с ее стороны было нечестно так долго не возвращаться. Сейчас Цацики очень ее не хватало, потому что он не умел читать по-гречески.

Всё, что ему самому удалось перевести, это:

Кольца каракатицы во фритюре

Маринованная каракатица (Осторожно, это гадость!!!)

Бабушкины тефтельки

Шашлычки

«Цацики» можно было не переводить.

Бабушка ободряюще ущипнула его за щеку и поставила перед ним блюдо с арбузом. Как и раньше, она все время пыталась его накормить. Бабушка, видно, обожала упитанных детей. Таких, как младший брат Элены — Никос. Вот уж кому приходилось без конца сносить ее щипки и колючие поцелуи.

Цацики услышал, как где-то вдалеке остановился скутер Георгиоса, скоро в таверну вошла Элена и уселась напротив него. Вид у нее был злющий.

— Что, плохо съездили? — спросил Цацики.

— Плохо. Он — каракатица.

— Ты же любишь каракатиц, — напомнил ей Цацики.

— Я люблю их есть, — ответила Элена. — Но мне не нравится, когда каракатица хочет съесть меня!

В таком настроении расспрашивать Элену не имело смысла. Но Цацики стало страшно любопытно. В каком смысле — каракатица? Что такого Георгиос натворил?

Элена слопала остатки арбуза, потом перевела несколько пунктов меню и, улыбнувшись, посмотрела на Цацики.

— Теперь мы снова будем вдвоем — только ты и я, — сказала она. — O boy[5]! у меня такие планы!

Месть Элены

Было не позднее половины шестого, когда Элена растрясла спящего Цацики. Они тихонько спустились по лестнице.

— Мы едем ловить каракатиц? — с надеждой спросил Цацики.

— Нет, мы идем мстить Георгиосу.

— Мне-то он ничего не сделал, — запротестовал Цацики.

— Может, ты мне больше не двоюродный брат?

— Ну почему, — смутился Цацики.

— Тогда нечего ворчать!

В руке она держала нож, и у Цацики сердце ушло в пятки. Его кузина спятила. К счастью, выяснилось, что она не собирается нападать на Георгиоса, как сначала подумал Цацики. Она хотела просто порезать шины на его скутере. Наверняка это было незаконно. Еще более незаконно, предположил Цацики, чем воровать арбузы, как они делали прошлым летом.

Георгиос гордился своим скутером. Если он на нем не ездил, то обязательно либо мыл, либо чинил его. Заметь он Элену с Цацики, он наверняка мог убить их обоих. Цацики все же очень надеялся, что его кузине хватит ума вовремя остановиться.

— И все-таки что он сделал? — спросил Цацики.

— Распустил руки, — коротко ответила Элена.

Цацики слышал о том, что мальчишки иногда распускают руки, и что это вроде как пошло. Но вряд ли из-за этого надо резать шины. Он бы с удовольствием расспросил Элену поподробнее, но говорить с чулком на голове было непросто.

Он сам не понимал, как это случилось — как он натянул чулок себе на голову, хотя раньше не мог и прикоснуться к ним без содрогания. Даже сейчас это была настоящая пытка. Отвращение не проходило и, вероятно, не пройдет уже никогда.

Цацики чувствовал, как волосы у него на голове поднимаются дыбом и вылезают сквозь крошечные дырочки в эластичной ткани.

Он пробовал протестовать, но Элена даже слушать его не хотела — она утверждала, что они обязаны скрыть лица, чтобы их никто не узнал. Точь-в-точь как воры-домушники.

— Но мы же не воры, к тому же в Швеции чулки надевают, только когда грабят банк, — попытался возразить Цацики. Но Элена была непреклонна.

Они стащили старые бабушкины чулки из корзины с грязным бельем. Чулки ужасно пахли. Цацики попробовал дышать ртом, но так было только хуже: казалось, будто ты ешь этот запах. Цацики чуть не стошнило. Он попытался не дышать вовсе, но тут увидел жуткое лицо Элены, расплющенное под чулком, и затрясся в припадке нервного смеха.

— Заткнись, — прошипела Элена и открыла голубую калитку, которая вела во двор, где жил Георгиос.

Петли пронзительно заскрипели, мимо скользнула серая кошка, до смерти напугав Цацики.

Во дворе на каждом шагу стояли цветы в глиняных горшках и старых голубых канистрах. Над головой буйно цвела розовая бугенвиллея. Такая росла у бабушки на подоконнике в Швеции.

Элена даже не взглянула на цветы — она сразу прокралась к скутеру и вонзила нож в колесо. Ей пришлось воткнуть лезвие довольно глубоко, прежде чем шина полностью сдулась.

Потом Элена приступила к следующей. Она так увлеклась своей работой, что не услышала, как в доме зашумела вода в уборной.

— Элена! — прошептал Цацики. — Давай скорей!

Но Элена продолжала отчаянно орудовать ножом, как шинный маньяк-потрошитель. Цацики даже испугался за нее. Зато теперь он знал, как опасно распускать руки — он на это в жизни не пойдет.

— Бежим! — нервно шипел он, отступая назад, к выходу.