Сестра моя Боль - Наталия Ломовская

А тут тир! Яркие карусели! Ярмарочный столб, на который уже лез, кряхтя, красномордый мужичок, стремился добыть одно из сокровищ, развешанных на вершине! Шатры с аттракционами! Богатый зверинец с тиграми, пантерой и слоном! Неповторимый аромат – смесь жженого сахара, машинного масла, крепкого звериного запаха. Сахарная вата! Мороженое! Эстрадная музыка, орущая из репродукторов!

Тут и там – босоногие цыганки в ярких юбках, к подолам подвешены пробки от бутылок, много-много – ишь, как весело звенят! Цыганки продают красных леденцовых петухов и длинные конфеты в полосатых обертках с махрами, но их мальчику настрого запрещалось покупать, потому что «кто знает, из чего их делали, и вообще не смей приближаться к цыганам».

Но привлекательней всего был огромный шатер, откуда слышалось завывание и рык – «Бешеный заяц», очень загадочно. Руслан сразу потянул мать туда и не остался разочарованным. «Бешеный заяц» оказался мотоциклетным шоу, а почти весь шатер внутри занимал огромный, сквозистый, словно из металлической паутины вылепленный шар. Люди на сверкающих мотоциклах въезжали в шар, и принимались, как бешеные, летать по нему – спиралью по стенам, и все выше, выше, по потолку, над головами вопящих от восторга зрителей! На это стоило посмотреть! Сердце у мальчишки замирало – ему казалось, что ожили его странные видения о людях-птицах, не имеющих веса, легко преодолевающих земное притяжение…

Вдруг все ахнули, потому что один из гонщиков, самый отчаянный, наверное, в полете сорвал шлем и оказался совсем молодым, с длинными белыми волосами, с загорелым лицом! Тут Руслан завопил так, что у самого уши заложило, и гонщик, наверное, услышал, потому что подмигнул ему, а матери послал воздушный поцелуй.

Выходя из шатра, мальчишка задыхался от восторга и даже, забывшись, подергал мать за руку:

– Мам, а мам! Давай завтра снова сюда пойдем, а?

Тут он осекся, потому что был уже большой мальчик и примерно представлял, что именно мать может ответить или, вернее, каким взглядом молча одарить. В конце концов, он ведь мог прийти сюда и без нее. У него даже были деньги на билет. Но он привык все ей говорить. От матери к сыну словно шли невидимые нити. Он любил ее и боялся. Она была не такая, как все – в девять лет дети очень остро чувствуют инакость. Мальчик слышал, что о ней говорили в городе, его друзья охотно пересказывали слова родителей. Ее считали сумасшедшей, «чудно́й», «не в себе». Пару раз до Руслана дошло менее понятное, но и менее обидное: «ведьма». Ведьму он видел только в фильме «Вий». Она была красивая, хотя и мертвая, но мама ведь была живая и иногда, если хотела, чудесно улыбалась.

– Давай, – сказала тогда мать и улыбнулась. У нее на щеках заиграли ямочки, и все лицо, которое мальчик привык видеть потемневшим от неведомой думы, загадочным, замкнутым, осветилось этими ямочками, как солнечными зайчиками. – Давай, – повторила она. – Хочешь мороженого? Там, смотри, пломбир продают!

Прямо у шатра с «Бешеным зайцем» разместилось кафе под разноцветными колокольчиками. Странное соседство, если учесть непрерывный гул и запах выхлопных газов из аттракциона, но и логичное – в шатре было невыносимо душно, и многие, выйдя оттуда, кидались к буфету с мороженым и напитками.

Он еще не верил своему счастью, он знал, что у матери может измениться настроение, опасался – вдруг возьмет да передумает? Вдруг уйдет куда-нибудь с утра, как часто уходила – рано утром, простоволосая, а возвращалась за полночь и пахла горьким степным ветром, а руки ее были исцарапаны, исколоты до крови? Руслан так и не смог никогда понять – куда она уходила тогда и зачем?

Но она не ушла. Наоборот. Она с утра достала из шкафа платье – темно-вишневое, с глубоким вырезом и пышной юбкой. Таких черных лакированных туфелек с золотым кантом мальчик никогда еще не видел, они были совсем новые и лежали в нарядной коробке. Она встала перед зеркалом, в ее руках замелькали какие-то кисточки, пуховки, флакончики… Мама напевала про себя песню, в которой не было слов, это была жуткая и прелестная мелодия.

И с каждым куплетом она становилась все красивее, разглаживалась едва заметная рябь под глазами, волосы ложились послушно, губы и щеки становились ярче, взгляд глубже… Духи в граненом флаконе пахли, как после грозы, но Руслан готов был поклясться, что мать даже не открыла туго притертой пробки, это она сама пахла так свежо и грозно…

Впервые мальчик понял тогда, что женская прелесть страшна, что она – как полки со знаменами…

…Гул моторов смолк, и вскоре у выхода показался – надо же! – тот самый молодой и загорелый мотоциклист, что давеча послал матери воздушный поцелуй. Он непринужденно раскланялся, подал Руслану, как равному, руку и сказал в рифму:

– Привет, я Альберт. А тебя как? Ну, будем знакомы. Хочешь посмотреть, как кормят львов?

Руслан замер, не веря своему счастью, и только обернулся посмотреть на мать – мол, можно? Но та на него и не смотрела, она смотрела на Альберта, ямочки на щеках у нее переливались, и мальчик ощутил абсолютное, ничем не замутненное счастье, чистое и свежее, как колодезная вода в жаркий полдень. От первого же глотка начинает ломить лоб, но ты все пьешь и пьешь… Странно, но Альберт, казалось, чувствовал то же самое, этот избалованный вниманием женщин загорелый красавчик смотрел на мать Руслана так, словно не верил своему счастью.

Оказалось, ей хотелось смотреть, как кормят львов кровавыми кусками мяса, не меньше, чем ее девятилетнему сыну. Мать с нескрываемым удовольствием ахала, удивлялась и восхищалась. А когда старая львица Зита, чья желтая, с проплешинами шкура походила на бабушкину душегрейку, рыкнула на служащего и сослепу махнула на него стоптанной лапой, мать ахнула и прижалась к Альберту. Тот нежно поддержал ее за локоть и предложил выйти на свежий воздух.

Розовое облачко на щепочке – сахарную вату – купил Руслану в киоске возле шатра он же. До того дня мальчик ее никогда не ел, на нее наложен был непонятный домашний запрет: «Кто знает, из чего ее делают!» Приторно-сладкая, сильно отдающая жженым сахаром и слегка – акварельными красками, она, по словам матери, «портила зубы, отбивала аппетит и стоила бессмысленно дорого». Потом Альберт привел их в ресторан, где играла тихая музыка и по стенам плыли зайчики от крутившегося под потолком зеркального шара. Официанткой там работала Мариша, приятельница, а когда-то – одноклассница матери, она увидела входящих гостей и заморгала часто-часто, и опустила руки с подносом, но потом опомнилась и принесла все то, что заказал Альберт. И мороженое в прозрачных синих вазочках, и фрукты, и шоколад, а еще ситро, шампанское и даже коньяк. Мать сначала не хотела пить шампанское, отнекивалась, но потом выпила залпом полный бокал и сразу стала смеяться. Альберт пил коричневый, как крепкий чай, коньяк, и не сводил глаз с матери.