Собрание сочинений в 15 томах. Том 5 - Герберт Уэллс

— Мне что-то невдомек, — пробормотал Викарий, сдвинув брови и хлопнув себя ладонью по лбу. — «Мифическое чудище»! — Наихудшим ругательством, примененным к нему за долгие годы (неким сторонником отделения церкви от государства), было «пережиток средневековья». — Так ли я вас понял? Вы меня считаете чем-то… чем-то, что вам снится?

— Разумеется, — сказал с улыбкой Ангел.

— И весь мир вокруг меня, эти корявые деревья и разлапистые папоротники…

— Все это очень похоже на сон, — сказал Ангел. — Ну совсем такое, как может привидеться кому-нибудь во сне… или родиться в воображении художника.

— Так у вас есть среди ангелов художники?

— Художники всех разборов, ангелы с чудесным воображением — они изобретают людей, и коров, и орлов, и тысячи невозможных существ.

— Невозможных существ! — повторил Викарий.

— Невозможных существ, — сказал Ангел. — Мифических.

— Но я-то реален! — провозгласил Викарий. — Уверяю вас, вполне реален.

Ангел пожал крылами и, вздрогнув от боли, улыбнулся.

— Я всегда могу отличить, снится ли мне что или я вижу это наяву, — сказал он.

— Вам и снится! — Викарий посмотрел по сторонам. — Вам снится! — повторил он. — У меня помутилось в голове.

Он протянул руку, вперед, шевеля всеми пальцами.

— Ага! — сказал он. — Кажется, я что-то себе уяснил. — Его и в самом деле осенила блестящая мысль. В конце концов он недаром изучал в Кембридже математику. — Попрошу вас: назовите мне несколько животных вашего мира… Реального мира, известных вам реальных животных.

— Реальных животных! — улыбнулся Ангел. — Что ж, есть у нас грифы и драконы… есть джаббервоки и… херувимы… и сфинксы и… гиппогрифы… и морские девы… и сатиры… и…

— Благодарю, — перебил Викарий, когда Ангел, казалось, только вошел во вкус. — Благодарю. Вполне достаточно. Я начинаю понимать.

Секунду он молчал, наморщив лоб.

— Да… Теперь я вижу.

— Что вы видите? — спросил Ангел.

— Грифы, сатиры и так далее. Ясно, как…

— А я их не вижу, — сказал Ангел.

— Нет, конечно. Все дело в том, что в этом мире их и не увидишь. Но наши люди с воображением, знаете ли, все нам о них рассказали. И даже мне иногда (здесь в деревне есть такие места, где вы просто должны все принимать так, как вам предлагают, а если нет, то это сочтут за обиду), даже мне, скажу вам, снились они не раз — джаббервоки, оборотни, мандрагоры… С нашей точки зрения, знаете ли, они создания из мира снов.

— Из мира снов! — молвил Ангел. — Как странно. Какой необычайный, удивительный сон! Все навыворот. Людей вы называете реальностью, ангелов — мифом. Это наводит на мысль, что каким-то образом должны существовать два мира…

— По меньшей мере два, — вставил Викарий.

— …Которые лежат совсем близко друг от друга и при этом все же не подозревая…

— Близко, как в книге страница к странице.

— …Проникая друг в друга, но живя каждый своею жизнью. Сон поистине упоительный!

— Да… А нам и во сне не снилось… То есть снилось только во сне!

— Да, — сказал Ангел задумчиво. — Так оно, верно, и есть — что-нибудь в этом роде. Мне теперь припоминается: иной раз, когда я засыпаю или когда задремываю под полуденным солнцем, мне вдруг привидятся странные помятые лица, вроде вашего, и деревья с зелеными листьями на ветвях, и вот такая несуразная, неровная земля, как здесь… Так оно, верно, и есть. Я упал в другой мир.

— Иногда, лежа в постели, — начал Викарий, — уже в полусне, я, случается, вижу лицо, такое же красивое, как ваше, и странную ослепительную панораму, чудесные картины, проплывающие мимо, парящие над ними крылатые тела, расхаживающие взад и вперед дивные — а иной раз и грозные — образы. И мне даже слышалась порой звучащая в моих ушах сладостная музыка… Возможно, когда наше внимание отвлечено от чувственного мира, от давящего на нас окружающего мира, — например, когда мы переходим в сумрак отдыха, то другие меры… Совсем как со звездами: звезды, эти иные миры в пространстве, мы видим, когда отступает сияние дня… Художники-сновидцы, те видят подобные вещи более явственно…

Они посмотрели друг на друга.

— И я каким-то непостижимым образом упал из своего родного мира в этот ваш мир! — сказал Ангел. — В мир моих снов, ставших явью. — Он посмотрел вокруг. — В мир моих снов.

— Умопомрачительна — сказал Викарий. — Это, пожалуй, наводит на мысль, что (гм-гм), что четвертое измерение все-таки существует. В каковом случае, разумеется, — продолжал он с жаром, так как любил геометрические умозрения и даже несколько гордился своими познаниями в этой области, — можно мыслить любое число трехмерных миров: они существуют бок о бок, и каждый для другого — только смутный сон. Нагромождены мир на мир, вселенная на вселенную! Это вполне возможно. Нет ничего невероятнее абсолютно возможного! Но удивительно, как же это выпали вы из вашего мира в мой…

— Быть не может! — сказал Ангел. — Олень и лани! Совсем, как их рисуют на гербах. Но как все это дико! Неужели я и вправду не сплю?

Он протер глаза крепко сжатыми кулаками.

Шесть или семь пятнистых оленей прошли вереницей наискось через строй деревьев и остановились, приглядываясь. — Нет, это не сон, — сказал Ангел. — Я в самом деле подлинный, осязаемый ангел; ангел в Краю Сновидений.

Он рассмеялся. Викарий стоял, рассматривая его. Его преподобие скривил по своему обычаю рот и медленно поглаживал подбородок. Он спрашивал себя, не попал ли и он в Страну Снов.

В стране ангелов, как узнал Викарий из дальнейших разговоров, нет ни боли, ни горести, ни смерти, нет женитьб и сватовства, рождения и забвения. Только временами возникают новые предметы. Это земля без холмов и долин, дивно ровная земля, где мерцают странные строения, где непрестанно светит солнце или полный месяц и непрестанно веют тихие ветры сквозь узорные сплетения ветвей, играя на них, как на эоловых арфах. Это Страна Чудес, где в небе парят сверкающие моря с плывущими по ним неведомо куда караванами странных судов. Там цветы пламенеют в небе, а звезды горят под ногами, и там дыхание жизни — услада. Земля уходит в бесконечность, — там нет ни солнечной системы, ни межзвездного пространства, как в нашей вселенной, — и воздух возносится ввысь мимо солнца в самую дальнюю бездну неба. И там все сплошь одна Красота. Вся красота наших пластических искусств — только беспомощная передача того, что смутно улавливает глаз, мельком заглянув в тот чудесный мир; а наши композиторы, самые своеобразные из наших композиторов — это те, кто слышит, хоть и еле-еле, прах мелодий, разносимый ветрами той страны. И всюду там расхаживают ангелы и дивные дива из бронзы, мрамора и живого огня.