Проклятые - Чак Паланик

И что это мне дало? Посмотрите на меня: умерла от передоза марихуаны, скатилась в ад и теперь расчесываю себе щеки до крови, пытаясь убедить соседку по клетке, что страдаю псориазом. А вокруг валяется миллион миллионов кусков поп-корна. Правда, есть и плюсы: в аду ты больше не раб своего тела, и для некоторых чистоплюев это хорошая новость. Как бы объяснить поприличней… Больше нет надобности в постоянной скучной кормежке, а также прочистке и опорожнении разных дырок, необходимых для поддержания физического тела в функциональном состоянии. Если вы окажетесь в аду, в вашей клетке не будет ни туалета, ни воды, ни постели, но нехватки их вы не ощутите. В аду никто не спит, разве только вам не захочется свернуться калачиком, чтобы не смотреть еще раз «Английского пациента».

Конечно, мои родители действовали из лучших побуждений, но, согласитесь, сложно спорить с тем фактом, что я заперта в ржавой железной клетке с видом на бурный водопад экскрементов — я говорю о настоящем дерьме, а не только об «Английском пациенте». Впрочем, я не жалуюсь. Уверяю вас, меньше всего в аду нужен еще один жалобщик. Вот уж как в Ньюкасл со своим углем ездить.

Да, я знаю слово «экскременты». Я сижу в клетке, мне скучно, но мозг у меня еще при себе.

Между прочим, именно папа с мамой посоветовали мне высвободить напряжение и поэкспериментировать с легкими наркотиками.

Да, так нечестно, но худшее, чему они меня научили, — это надежда. Если ты сажаешь деревья и собираешь мусор, говорили они, то все будет хорошо. Только не забывай делать компост из своих пищевых отходов и покрывать крышу солнечными батареями, и тебе не о чем будет беспокоиться. Возобновляемая энергия ветра, биодизель, киты — вот что должно было стать нашим духовным спасением. Когда мы видели квинтиллион католиков, бросающихся благовониями в гипсовую статую, или миллиард миллиардов мусульман, которые шеренгой вставали на колени лицом к Нью-Йорку, мой отец говорил:

― Что за темный народ! Бедняги…

Ну ладно, пусть мои родители все из себя такие светские гуманисты, пусть они рискуют своими бессмертными душами. Но зачем было рисковать моей? Они делали ставки с полной уверенностью в собственной правоте — а проиграла я.

По телевизору иногда показывали баптистов, которые машут куклами, насаженными на палки и залитыми кетчупом, перед клиникой какого-нибудь врача. Так и вправду можно поверить, что религии мира совсем одурели. Мой отец, с другой стороны, проповедовал, что если я буду есть достаточно клетчатки и сдавать на вторсырье пластиковые бутылки, то со мной все будет в порядке. А мама, если я спрашивала про рай или ад, давала мне таблетку ксанакса.

Вот только теперь — сюрприз! — я жду, когда демоны выдернут мне язык и поджарят с беконом и чесноком. Или начнут тушить у меня под мышками сигареты.

Поймите меня правильно. Ад не так ужасен, особенно по сравнению с экологическим лагерем и тем более со средней школой. Можете считать меня циником, но мало что сравнится с восковой депиляцией или пирсингом пупка в супермаркете. Или с булимией. Хотя я не похожа на всяких анорексичных мисс Стерв фон Стервски.

Больше всего меня беспокоит надежда. В аду надежда — это очень-очень плохая привычка, вроде курения или обгрызания ногтей.

Надежда — это жесткий и приставучий репей, который нужно от себя отодрать. Это пагубная страсть, от которой надо избавиться.

Да, я знаю слово «пагубный». Мне тринадцать, я разочаровалась во всем и страдаю от одиночества, но я не тупица.

Как бы сильно я ни пыталась задушить в себе надежду, я еще мечтаю, что у меня будет первая менструация. Я хочу такую же большую грудь, как у Бабетт из соседней клетки. Или найти в кармане юбки-шортов ксанакс. Я скрещиваю пальцы: а вдруг какой-нибудь демон бросит меня в котел кипящей лавы, и я окажусь голой рядом с Ривером Фениксом, и он скажет, что я хорошенькая, и захочет меня поцеловать?

Проблема в том, что в аду надежды нет.

Так что я собой представляю? Как сказать это в тысяче слов — понятия не имею. Знаю только, что сначала надо оставить надежду. Пожалуйста, Сатана, помоги мне! И я буду очень-очень счастлива. Пожалуйста, помоги мне отказаться от пристрастия к надежде! Спасибо…

4

Ты там, Сатана? Это я, Мэдисон. Сегодня мне показалось, что я тебя видела. Как обезумевшая фанатка, я махала руками, пытаясь привлечь твое внимание.

Ад демонстрирует мне все новые захватывающие стороны, и я даже начала немножко изучать демонологию, чтобы не вечно казаться идиоткой. Если честно, и скучать-то по дому некогда.

А сегодня я познакомилась с мальчиком, у которого шикарные карие глаза.

Строго говоря, время в аду не делится на дни и ночи. Тут постоянное приглушенное освещение с акцентами: мерцающее оранжевое пламя, пушистые белые облака пара и черные тучи дыма. Совсем как на лыжном курорте.

Слава Богу, на мне были самозаводящиеся наручные часы с календарем. Ой, Сатана, извини, я сказала слово на букву «Б»!

А вам, живым, кто ходит по земле, пьет мультивитамины, исповедует лютеранство или делает себе колоноскопию, — всем вам советую потратиться на качественные, надежные часы с функцией дня и даты. Не рассчитывайте, что в аду будет ловить ваш мобильник, не надейтесь, что предусмотрительно скончаетесь с зарядкой в руке или что в вашей ржавой клетке окажется совместимая розетка. Учтите, что надежные — это не «Свотч». «Свотчи» из пластика, а пластик в аду плавится. Не мучьте себя, вложите деньги в качественный кожаный браслет или эластичный металлический.

Если вы все-таки пренебрежете моим советом и не вооружитесь адекватным часовым прибором, НЕ НАДО выискивать какую-нибудь умную, энергичную тринадцатилетнюю девочку-толстушку в мокасинах, не надо постоянно ее спрашивать: «Какой сегодня день?» и «Сколько времени?». Эта вышеупомянутая умная-но-толстая девочка просто сымитирует консультацию с часами, а потом скажет: «В последний раз ты спрашивала меня пять тысяч лет назад».

Да, я знаю слово «сымитировать». Может, я немного раздражена и огрызаюсь, но — просите сколько угодно, хоть слезами залейтесь — я вам не юная раба для объявления времени.

Кстати, прежде чем отпускать ехидные комментарии по поводу моего душевного состояния, вроде «села на ватного коника» или «страдает от красных дней в календаре», постарайтесь вспомнить, что я мертвая и скончалась до полового созревания, а следовательно, надо мной не властны бездумные биологические императивы, которые наверняка определяют каждый миг вашей вонючей, сопящей и вибрирующей репродуктивной жизни.

До сих пор слышу, как могла бы сказать моя мать: «Мэдисон, ты покойница, так успокойся».

А еще никак не пойму, к чему же у меня сильнее пристрастие: к надежде или к ксанаксу.

В соседней клетке Бабетт убивает время, рассматривая свои кутикулы и полируя ногти о лямку белой сумки. Всякий раз, когда она косится в мою сторону, я принимаюсь старательно расчесывать шею и скулы. Почему-то Бабетт не приходит в голову, что мы мертвы, и заболевания вроде псориаза вряд ли перенесутся в послежизнь. Однако морозно-белый лак на ее ногтях подтверждает: Бабетт никто бы не назвал кандидаткой на стипендию для одаренных. Девушкой с обложки — возможно.

Поймав мой взгляд, Бабетт кричит:

― Какой сегодня день?

Почесавшись, я кричу в ответ:

― Четверг!

Вообще-то я не трогаю ногтями кожу, а скребу воздух. Иначе мое лицо быстро превратилось бы в сырую котлету. Не хватало мне еще инфекции в этой антисанитарии.

Сощурив глаза и глядя на свои лунки, Бабетт говорит:

― Обожаю четверги… — Она выуживает из своей поддельной сумки «Коуч» бутылочку белого лака. — Четверг по ощущению как пятница, но никто не заставляет тебя куда-то идти и веселиться. Это как канун кануна Рождества, двадцать третье декабря… — Бабетт трясет бутылочку. — Четверг — это как очень-очень хорошее второе свидание, когда еще думаешь, что секс может оказаться неплохим…

Из соседней клетки доносится крик. Вокруг все ссутулились в кататоническом ступоре, щеголяют лохмотьями венецианских дожей, наполеоновских маркитантов, охотников за головами маори. Вот они явно избавились от надежды: когда-то расшатывали железные прутья, сучили руками и ногами, а теперь лежат грязные, тупо уставившись в одну точку, и не двигаются. Везунчики, чтоб их.

Бабетт принимается красить ногти.

― Ну а теперь какой день?

На моих часах четверг.

― Пятница, — вру я.

― Сегодня у тебя кожа выглядит получше, — врет Бабетт в ответ.

Я парирую ответной ложью:

― У тебя очень приятные духи.

Бабетт отбивается:

― Мне кажется, у тебя немного выросла грудь!

И вдруг именно в этот момент мне показалось, что я вижу тебя, Сатана. Из темноты выступила огромная, как башня, фигура, и двинулась вдоль дальнего ряда клеток. Она раза в три выше любого, кто скорчился за прутьями, и волочит за собой раздвоенный хвост. Шкура удивительного существа сияет рыбьей чешуей, между лопатками растут огромные черные крылья — из настоящей кожи, не то что потертые «маноло бланики» Бабетт. Чешуйчатый лысый череп увенчан массивными рогами.