Ратибор. На арене Кузгара - Александр Фомичев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ратибор же, стиснув зубы, молчал и терпел. В этот миг перед его глазами рваной вереницей проплывали родные, безумно дорогие ему лица. Любимая Марфушка; от её обворожительной, озорной улыбки с образовывающимися на румяных щёчках милыми ямочками он всегда таял, как снежок под тёплыми лучами весеннего солнца. Именно ей, этой лукавой, задорной смешинкой русоволосая красавица и пленила молодого богатыря в своё время. А ещё бездонными зелёными очами, в коих ершистый русич всегда тонул, как в таинственном, манящем, глубоком омуте. Далее привиделись Буреслав с Властой, его маленькие, обожаемые, шаловливые рыжекудрые топтыжки, своенравные да упрямые, как и их отец. И такие же неугомонные. Следом проплыл Емельян, этот непутёвый конопатый летописец. Зачастую бестолковый, надоедливый, наивный и безмерно раздражающий своим высокомерием, чванливостью да творимыми глупостями. И вместе с тем подкупающий поистине детскими ребячеством, непосредственностью да искренностью. Рядом с ним обозначилась его сестрёнка Злата, такая же дерзкая, гордая и норовистая; чуть поодаль примостилась скромная, обаятельная Жилька, с которой княжий племянник нежданно-негаданно для всех связал свою судьбу. Эх, так и не въехали они в новую избушку… А вот возникли и образы Мирослава, Яромира, Святослава, его друзей с малых лет, братьев по оружию.
«М-де, а ведь ещё за ними маячат Светозар, Добролюб, Перенега!.. Кто виноват в их погибели? — рыжебородый витязь лишь слегка морщился от страшных ударов опускавшегося ему раз за разом на спину жгучего хлыста, никак более не реагируя на безжалостные „поцелуи“ плети. Похоже, Ратибор наказывал таким образом сам себя. — Я и повинен в смерти близких, к ворожее не ходи! Кто только не указывал мне на несдержанность, да разве я слушал!..»
— Ты что, мул рыжезадый, боли не чувствуешь⁈ — по левой щеке могучего гиганта, прервав его тяжкие, горестные думы, прилетела звонкая пощёчина. Недобро прищурившись, молодой богатырь сумрачно вперился яростным взором в неожиданно возникшую прямо перед его физиономией растерянную обрюзгшую ряшку Гюрхуна. Знатно приложив по спине огнегривому бойцу с десяток раз своим, многократно проверенным в деле бичом, потный садист маленько ошалел оттого, что не наблюдает не то что ожидаемой, а вообще какой-либо видимой реакции на начатую им экзекуцию. Недоумённо осмотрев верный, никогда ранее не подводивший своего хозяина хлыст, а после и порядочно разлупцованные кровавыми сечками широченные лопатки молчаливого пленника, глава надзирателей не придумал ничего лучше, кроме как поинтересоваться у скованного варвара, не занижен ли у него просто-напросто болевой порог. О данной, очень редко встречающейся у людей особенности организма, Гюрхун как-то слышал за кружкой эля в одной из портовых таверн от порядком набравшегося собрата надсмотрщика. И по мнению колобастого садюги, подобная причудливость, будь она свойственна рыжекудрому воину, всё объяснила бы! Ну и влепленная пред тем непокорному дикарю хлёсткая оплеуха, по опыту тучного истязателя, на пару с последующим воплем в рыло подходили идеально, дабы, так сказать, быстренько привлечь к себе внимание безмолвного витязя, явно находящегося мыслями вне этой галеры. На «Бешеной пантере» Гюрхун мог творить что ему вздумается, ведь здесь он был царь и бог для своих подопечных: несчастных рабов и каторжан, в подавляющем большинстве до конца их недолгой жизни вынужденных грести, пока есть силы.
«Кто посмеет мне перечить⁈» — самодовольно кумекал про себя главный мучитель. Стоило ли говорить, что ответ на свой вопрос он получил тотчас, как только имел неосторожность приблизиться к Ратибору на расстояние вытянутой руки.
— А ну, иди сюда, помётец куриный! — рыжебровый великан, мгновенно взбесившийся как от прилетевшей по щеке затрещины, так и от возникшей перед ним отвратительной, оплывшей «поросячьей» хари, прервавшей его тягостные измышления да душевное самобичевание, молниеносно сцапал расслабившегося главу надсмотрщиков за мясистую, жирную шею и тут же сжал стальные пальцы на его гортани. Ошарашенный происходящим Гюрхун, силясь вдохнуть хоть толику воздуха, в отчаянии забил короткими толстыми ручонками по могучей длани рассвирепевшего русича, но это было так же бесполезно, как безысходные трепыхания попавшей в паутину глупенькой мошки; железные тиски гиганта лишь ещё пуще сжались.
— Тебе, свиное рыло, как я погляжу, людей истязать нравится⁈ Попробуй-ка ты так же поизгаляться над рыбёшкой, а мы все вместе погогочем над твоими смешными потугами!.. — Ратибор, с секунду-другую полюбовавшись выкатившимися из орбит, очумевшими от происходящего мутноватыми глазищами рыхлого негодяя, взял его второй рукой за загривок да жёстко приложил огорошенной рожей об угол скамейки, на которой восседал в гордом одиночестве по велению ещё недавно бывшего таким напыщенным мучителя. От страшного удара на лбу у того мигом образовалась налившаяся кровью, здоровенная ссадина, а в очах оказавшегося в состоянии грогги изверга пропали зачатки разума. Тем часом огнекудрый исполин встал; одновременно с этим взмыл в воздух и обрюзгший надзиратель; Ратибор легко поднял его тучные телеса ввысь да живо перебросил через борт корабля, аки куль с навозом. Оглушённый ударом об лавку, грузный Гюрхун, даже не успев толком пискнуть, с шумным всплеском бултыхнулся в черняво-синеватые воды Тёмного моря и тут же камнем пошёл ко дну. По рядам рабов пронёсся еле слышный, одобрительно-восхищённый вздох, полный неприкрытого облегчения и злорадства; садиста-надсмотрщика ненавидели лютой ненавистью все гребцы без исключения.
— Не уразумел… Что произошло⁈ — Илхамин, отвернувшийся буквально на минутку для того, чтобы справить малую нужду за борт галеры, шокированно осматривал палубу, силясь понять, что за сильный всплеск раздался за бортом и куда нежданно-негаданно испарился его начальник. — Где уважаемый Гюрхун⁈ — наконец, обескураженные зенки молодого надзирателя испуганно вытаращились на Ратибора, присевшего назад, на «банку» и как ни в чём не бывало взявшегося за весло.
— Кажись, он, ента, за морскими сокровищами нырнул, — своевольный рус исподлобья мрачно уставился на враз оробевшего юного угнетателя. — Ежели подойдёшь поближе, негораздок, я, так уж и быть, подскажу по доброте душевной, как можно шустренько, наикратчайшим путём отправиться вслед за ним. Там, на дне, наверняка найдётся и для тебя сундучок с драгоценностями, лепёха ослиная, да чтоб ты гадил только
