Книга несчастной любви - Фернандо Ивасаки

Я грезил, что самые красивые девчонки с фото звонят в мою дверь и упрашивают меня спуститься в гостиную, а я, ворча, соглашаюсь, позволяя им восхищаться собой, и развешиваю во все стороны недовольные мины, отпускаю косые взгляды и криво подмигиваю, пока подруги Марии Лилы шепчут ей на ухо, как же чудесно пахнет твой брат. Но болезненная реальность была иной, ведь я появлялся только в тот момент, когда уже звучало «Happy birthday to you, мы желаем тебе», и становился объектом шуток и полузадушенных ехидных смешков. Разве возможно, чтобы одна из этих прекрасных гадюк стала моей женой? Я стыдился спросить об этом маму.

Коллеж моей сестры был новым, и он постоянно достраивался, что вдохновляло нравоучительных и нравостроительных монашек организовывать благотворительные лотереи, вербены [24], пикники, олимпиады, и всякий такой воскресный бал-маскарад мог бы посоперничать по результатам с деяниями налоговой инспекции и налоговой полиции. Меня мутило от подобных мероприятий, но из соображений стратегической галантности я все-таки прогуливался на них – хмуря бровь, с перекошенным лицом, как если бы в глотке у меня застрял целый лимон.

Скоро я заметил, что пара других моих товарищей по коллежу – такие же братья соучениц, как я, – столь же одиноко и печально прогуливаются по дворику «Реджины Пасис»; несгибаемая атрофия нашей воли мешала нам пойти на контакт. Некоторые животные защищают от чужаков самок, которые кормятся на их территории, но человеческий самец – это единственное существо, способное защищать от чужаков пустой кусок бетона. Я убежден, что если бы мы нравились девчонкам, то никогда бы не стали друзьями.

Карлитос был добродушным и улыбчивым, и, следовательно, его тактика состояла в том, чтобы сеять улыбки направо и налево. Роберто был известен своими хорошими отметками и застенчивостью, и потому делал ставку на тоску в глазах и меланхолию. Карлитос и я были почти друзьями, потому что мы ходили в один и тот же коллеж, но и Роберто с Карлитосом также были знакомы, потому что их отцы были знаменитыми перуанскими анестезиологами, вечеринки они умели организовывать что надо – засыпали на них все подряд. Когда мы решили объединить наши гениальные способности к соблазнению, девчонки уже привыкли к нашим дежурным силуэтам, впечатанным в последний ряд пустынных трибун стадиона, и в конце концов они дали нам прозвище известных разбойников – «хороший, плохой, злой» [25] (Роберто и я бились за право считаться плохим).

В один прекрасный день мы четко осознали, что ни одна девушка не полезет на крутые трибуны школьного стадиона, чтобы признаться нам в любви и поэтому мы решили оставить свою поднебесную наблюдательную вышку и поискать какую-нибудь степную волчицу. На равнине мы оказались менее заметными и более уязвимыми – как соколы с подрезанными крыльями или выброшенные на пустынный берег киты – и вскоре рассосались в банальной анонимности толпы, где существовали только наша застенчивость и красивые женщины.

Тогда-то она и позвала нас:

– Эй, вы играете в волейбол?

По правде сказать, энтузиастки-монашки устраивали различные празднества, чтобы построить коллежу спортивные сооружения, и поэтому в конце учебной недели организовывались волейбольные и баскетбольные турниры – дисциплины, в которых «Реджина Пасис» добилась заметных успехов на национальном уровне. Однако мы всегда не отрывали глаз от девчонок, которые приходили на площадку, чтобы подурачиться и пококетничать, и презирали тех усердных девчонок, которые целый день, обливаясь потом, лупили по мячу. Кто бы сказал нам, что именно эти, усердные, и подадут нам мяч.

– Ну так что, играете в волейбол или нет? – настаивала она, нетерпеливо постукивая мячом о землю.

Волейбол был одним из самых успешных и популярных видов спорта в Перу, правда, это касалось только женского волейбола. По какой-то странной причине, которую так никто и не разгадал, наши мужские сборные никогда не завоевывали – ни в одной дисциплине – таких наград и трофеев, какие завоевывали женщины, и, честно сказать, хорошо что еще девчонки в футбол не играли, ведь тогда позорище было бы полнейшим.

– Так что, я целый день буду вас ждать! – нетерпеливо воскликнула она. – Ты, что повыше, на блок! Ты – чего смеешься – на подачу! А ты – чего вылупился – становись в центр на прием.

В один миг она отструктурировала нашу жизнь на три часа, и пока Роберто скакал, блокируя удары противника, а Карлитос подавал, сея улыбки игрокам команды противника, я потонул в бурном потоке очарования, которое излучала эта неукротимая и решительная девчонка – нечто среднее между Жаной д'Арк и греческой богиней. Она умело раздавала указания, будто брызгала нежными словами, ее смех был самым красивым и искренним, какой я только слышал, она была элегантна, как импала, газель или любая из тех прекрасных антилоп, которые летали по воздуху в документальных телевизионных фильмах.

В мои тринадцать мне было сложновато подобрать точное сравнение красоте и чувственности, и поэтому в голову мне лезли классическая мифология и «National Geographic». И как было тут не искать сравнений, если она зависала в воздухе, если каждое ее движение напоминало мне музыкальную круговерть дождя, а сама она была единственной и уникальной, как те виды фауны, что стоят на грани уничтожения? Я восхищался, видя, как она укрощает самые опасные удары, околдовывает мяч и превращает его в невесомый пузырь или сверхзвуковую ракету, как взмахивает руками, нежными, будто перья, и беспощадными, будто хлыст. Какие следы оставили бы на моем теле ее ласки? – испуганно спрашивал я себя, покрываясь от страха гусиной кожей. Когда после того волшебного вечера мы топали на остановку, я высказал Роберто и Карлитосу самый возвышенный комплимент, какой только можно было придумать в нашем возрасте: «Эта девчонка красивей, чем Надя Команечи [26]».

Вечером воспоминания о ней непрерывно осаждали меня, и на память приходили будоражащие образы цирка, где кошачья упругость хищников восхищала меня так же, как волнообразные и великолепные тела гимнасток на трапеции и помощниц иллюзионистов, вечно опутанных кружевами и парчой. Я подумал о тех женщинах, которые почти голыми извивались на крупных лошадях, и заснул, ощущая безудержное движение лошадиных хребтов, гарцуя на стремительных крупах и поглаживая ухоженные гривы, свободные от сбруи и лент.

Через два дня моя сестра поведала мне, что одна из ее подружек сказала ей, что я хороший парень. «Кто сказал?» – спросил я, не зная, огорчаться мне или разом спустить с тормозов все свое тщеславие. «Таис, – ответила она. – Она также сказала, что ты должен учиться играть в волейбол». Мы помчались в ее комнату, чтобы она показала мне Таис на фото из комода, и я едва не помер от учащенного сердцебиения и лихорадочной дрожи, потому что Таис – это была она; Таис – женщина-антилопа; Таис – укротительница кровожадных животных; Таис – Команечи в форме коллежа «Реджина Пасис».

Много лет спустя я понял, что никто не влюбляется в кого бы то ни было только потому, что он «хороший парень», но тогда та многообещающая фраза оказалась для меня каким-то колдовским заклинанием, и я был просто счастлив знать, что такая красивая девчонка поверила, что я – «Блохастый красавчик» – был также и «хорошим парнем». Таис не сказала мне, что я нравился ей, не сказала даже, что ей приятно мое общество, но это все ерунда, ведь я был слепо убежден, что раз я ей показался «хорошим парнем», то рано или поздно она станет сохнуть по мне.

Я втайне и надолго – на года – полюбил последние дни учебной недели, и никогда не пропускал всех этих глупых, организованных монашками мероприятий, куда ходил только для того, чтобы увидеть ее, чтобы улыбнуться ей, и из-за нее я стал еще более улыбчивым, чем Карлитос. Мама была права, мне было суждено жениться на подруге Марии Лилы. Единственное «но» – Таис еще не знала об этом.

Любовь к ней заставляла меня чувствовать себя как-то по-особенному, поскольку любить девочку по имени Таис, живя в окружении глорий, патрисий, сусан, габриэлей и всяких там марий, – это возносило меня над банальностью существования. Но откуда взялось имя Таис? Я перерыл «Эспасу» и «Ларусс», «Сокровище юности» и «Всемирный альманах», жития святых и энциклопедии и вытащил таким образом наружу небывалый этимологический инвентарь: в IV веке до Рождества Христова Таис была афинской гетерой, которая заставила Александра Великого поджечь Персеполис; в греко-латинских комедиях ненасытные куртизанки были известны под именем Таис; на скалистом дне в Северной Атлантике водилась красивая ракушка с названием Таис, в перламутровых лабиринтах которой эхом откликалось море. Но Таис – прежде всего – была египетской проституткой, раскаявшейся и впоследствии канонизированной, вдохновившей Анатоля Франса [27] на создание романа, а Массне [28] – на написание оперы. Мне уже казалось, что в моей Таис было что-то от кариатиды, от наяды и от исстрадавшейся святой.