Кровь и пепел - Наталья Павлищева

Наверно, я все же заснула по-настоящему, потому что очнулась от умопомрачительного запаха и сразу поняла, что немыслимо хочу есть! Девчонка на мои открытые глаза отреагировала воплем:

– Проснулась!

У меня просто зазвенело в голове, если она на каждый мой чих будет так орать, то я оглохну куда раньше, чем выздоровею.

– Чего кричишь, Любава? Тихо!

Разумный голос принадлежал еще одной девочке, уже постарше, пожалуй, юной девушке, совсем юной.

– Насть, ты молчи, Воинтиха сказала, что она тебя пока обездвижила и голос отняла, чтобы ты силы не теряла. Ты только кивни мне, ладно? Есть хочешь?

Я кивнула, поражаясь обыденности произошедшего, их не удивляло, что человека можно на время обездвижить и отнять голос. Нормально! А что еще у них тут можно на раз-два-три? Одно хорошо: мне пока ничто не угрожало.

От мыслей об угрозе меня отвлек горшочек с каким-то варевом. Именно от него умопомрачительно пахло! Я села, спустив ноги с лавки, на коленях немедленно появилось полотенце, на нем большой ломоть хлеба, в руках ложка и тот самый горшочек. Слюни заполнили рот так, что если бы я хотела что-то спросить – не смогла бы. Мне пришлось сдерживать себя, работая деревянной ложкой, чтобы скорость поглощения варева не была слишком большой для больной-то. В похлебке не было мяса, только всяческие коренья, зелень и какие-то травки, но вкусно-о… Едва я проглотила варево, как Любава притащила большую миску с рыбой. О том, что это рыба, я догадалась только по видневшимся костям, остальное заставило задуматься, где ж они вылавливают этаких китов, потому как кусочек филе с одним-единственным позвонком тянул на полкило, не меньше. Вилки, конечно, не полагалось.

Я мысленно вздохнула: немудрено, что у моей «вместительницы» такие упитанные бока. Ладно, последний маленький кусочек, а завтра разгрузочный день. В конце концов, неизвестно, сколько времени я (или она) не ела, может, поэтому столь зверский аппетит? В глубине души понимала, что, учуяв вкусный запах, снова не удержусь и наемся, нет, нажрусь от пуза. Тут же нашлось оправдание в виде подлой мыслишки о необходимости простого восстановления сил. Мой наглый организм воспринял оправдание на ура и стал расправляться с рыбой так, словно этих сил требовалось на целую роту голодных солдат. Ой, сдается, на такой диете никакой фитнес не поможет…

Все время поглощения немыслимого количества калорий в виде куска жирнющей рыбы я слушала говор своих родственников и ужасалась, как я их понимать-то буду?! Тут никакой пары дней не хватит. Например, чей-то женский голос в соседней комнате, где за столом, видно, собралась остальная семья, вдруг завопил:

– Не, ты гля, вот пыра-то, вот пыра! Пралик тя возьми!

Что случилось, я так и не узнала, потому что женщина выскочила за дверь, и ее голос доносился уже со двора, распекая за что-то «меренья». Ну и как я должна понять все эти «пыры», «пралики» или «меренья»?

Словесные закидоны продолжались, в комнату вошла Любава и, поглаживая живот, радостно объявила:

– Настябалась я… аж пузо трещит. А ты?

Только слова про пузо помогли мне понять, что она не насмеялась, а наелась. Я кивнула:

– И я.

– Теперя ложись и спи. Воинтиха сказывала: тебе после кормежки вот енто дать, чтоб спала без просыпа до завтрева.

Я послушно выпила «вот ентот» настой Воинтихи, лучше спать, чем ужасаться своему будущему. У меня особенность – я перенимаю акцент или манеру говорить за какие-нибудь пару часов, это значит, что «цекать» и «тяперять» буду уже к вечеру. Оно мне надо? Выкорчевывай потом из себя такие умения.

Полежав немного с закрытыми глазами, я действительно задремала, но ненадолго. Проснувшись, услышала, как та самая женщина, что ругалась на «пыру», наставляет Любаву насчет меня:

– А ты все одно сиди рядом и рассказывай ей.

– Про чево?

– Про все. Про нас всех, кто кому кем доводится, про всю жизнь. Вспоминай обо всем. Воинтиха сказала, что только так ей память и можно вернуть. Пусть она спит, а ты рядышком болтай, только не ори, как нынче.

– Ага.

С этой минуты Любава стала моим раздражителем на два дня. Она действительно уселась рядышком и стала рассказывать… изложение событий и родственных взаимоотношений не отличалось ни последовательностью, ни логичностью, ни литературным языком, напротив, девчонка была весьма косноязычной, но помогла мне немыслимо.

Уже к концу дня я знала, что дядька Федор мне лично вовсе не дядька, а отец, причем любящий. Он воевода, а при малолетнем князе так и вовсе хозяин в городе. Матери у меня (то есть у Насти, внутри которой я расположилась) нет, умерла давно. Что строгая женщина Анея – Любавина и Лушкина (это девочка постарше) мать, а Федору сестра. Что они приехали из Рязани в Козельск два года назад…

При слове «Козельск» я вздрогнула. Козельск… собственная память услужливо вытащила главу из диссертации Андрея о защите Козельска от татар и о том, что он был полностью уничтожен Батыем. Батый… Батый… это же 1237/38 год и позже… Если Козельск стоит, значит, татар еще нет.

Любава заметила мои переживания и, напрочь забыв наставления матери, заорала во все горло:

– Настя вспомнила! Она Козельск вспомнила!

Я даже уши руками закрыла, ну и горластая у меня двоюродная сестричка! Дал же бог голосовые связки, такая в одиночку целый хор переорет. Девчонка, заметив мои движения, испуганно закрыла рот обеими руками. В комнату почти вбежала старшая из сестер, Лушка:

– Что случилось?

Любава только кивала на меня, все так же держа руки у рта. Я невольно рассмеялась. Луша облегченно выдохнула.

– Чего она орала-то?

– Мы в Козельске?

– Да. Ты помнишь?

Я уклончиво пожала плечами:

– Чуть-чуть.

– И то слава богу!

Но средства Воинтихи действительно помогали, причем сначала стало «восстанавливаться» как раз таки тело. Это я поняла, когда вдруг принялась ловко переплетать косу. В Москве у меня никогда не хватало терпения отпустить длинные волосы, то есть они были не больше, как до плеч, а коса… Даже не коса – косища! В руку толщиной и ниже пояса, если волосы распустить, то чуть не до колен. И волосы упругие, живые, мечта любой женщины века двадцать первого. Такую даже носить тяжело, голову назад оттягивает. Может, поэтому у них осанка горделивая?

Мои руки легко справились с непривычным занятием. За руками последовало тело, а потом и разум. Неожиданно я обнаружила, что во мне словно живут две особы – взрослая женщина двадцать первого века и юная девушка века… не знаю какого, но не позже Батыева нашествия. Причем удивительно, но они уживались легко, не мешая друг дружке. Или пока не мешая? Да уж, конфликтов внутри собственной особы, то есть откровенного раздвоения личности, мне бы не хотелось. Стало немного страшно оттого, как поведет себя эта двойная Настя. Я уже догадывалась, что моя собственная натура не преминет взбрыкнуть еще не раз. Как бы сие не вызвало нежелательной реакции со стороны окружающих…