Еврейский вопрос - Иван Аксаков

Найдутся, пожалуй, такие господа, которые обвинят нас в желании разжечь взаимную ненависть христиан и евреев, возбудить религиозный фанатизм и т. д. Этим господам несравненно привольнее пребывать в каком-то смутном состоянии, в какой-то сырой неопределенности мысли и чувства, не разрешая противоречий, не отдавая себе ясного отчета ни в чем, не подвергая логической пытке внутренний мир своего сознания. Таким безобразным смещением, такой путаницей понятий особенно страждет наша российская общественная современность, прикрывая плащом прогресса, гуманности и т. д. – свою тощую логику. Русское общество закидано кругом таким множеством блестящих фраз, так называемых «последних результатов науки» и «аксиом всего просвещенного мира», что от них, кроме сумбура, ничего в головах и не остается. Если Пушкин, говоря про одного генерала, сказал: «Он чином от ума избавлен», то едва ли не с большим правом можно применить это и к нашим господам, красующимся в чинах либералов, гуманистов, прогрессистов и проч. Главная задача людей мыслящих и искренно любящих Россию, в наше время, должна бы состоять в критической поверке всего того умственного и нравственного хлама, который накопился в русских людях вследствие ложного, несамостоятельного развития нашего просвещения, – в строгом разборе тех ходячих фраз, которыми пробавляется значительная часть нашего общества, и едва ли не преимущественно в высших его сферах. Никогда разъяснение истины не приведет ко лжи и злу, никогда свет не создаст мрака – напротив, точнее и отчетливее определит настоящие отношения жизненных явлений между собой. Что же касается до евреев, то всякое разъяснение этого вопроса – с одной стороны, поможет только еще более разогнать мрак фанатического неразумия и слепой ненависти, а с другой – способно, может быть, будет и воздержать несколько от потворства лжи, от излишней и грешной любезности с нею, от вредного притупления нравственного чувства и от опасных уступок в ущерб русской народности.

Мы хотели бы уяснить для сознания самих евреев всю полноту противоречия, представляемого иудаизмом в мире христианском. «Иудей, – говорит Хомяков в своих „Исторических записках“ после Христа, есть живая бессмыслица, не имеющая разумного существования и потому никакого значения в историческом мире»… Логический выход из такого положения возможен только один: отречься от жидовства и принять те начала, которые составляют закон всего современного просвещенного мира. Это честный, прямой и вполне плодотворный выход, но есть и другой – путь отрицательный и более комфортабельный – путь безверия: перестать быть жидом, не отрекаясь от жидовства, но не делаться и христианином, а чем-то средним, какой-то нравственной и умственной амфибией. Это то, что прогрессисты – евреи, называют: примкнуть к общечеловеческой цивилизации. По нашему мнению, это значит повиснуть на воздухе, но не так ведь думают прогрессисты, и мы желали бы, чтобы сами эти евреи объяснили нам – что это за почва, на которую они предполагают стать, отрешившись от религиозных предрассудков своей народности и не пристав к религиозным убеждениям той или другой европейской народности, среди которой они живут? Они не евреи и не христиане в смысле верования что же они такое? Философы… Какие? Какой из школ – ведь им нет числа? Да и какая из них вполне закончена, представляет вполне установившуюся систему, не отстраняемую дальнейшим прогрессом мышления? Не пришли ли наконец эти школы в своем логическом развитии и в попытках утвердить абсолютную истину на чистом логическом основании – вне религии, к отрицанию всякой абсолютной истины, подставив, так сказать, человечеству под ноги вечно колеблющуюся почву истин относительных? К тому же вообще современная философия едва ли может быть понята совершенно отвлеченно, независимо от всякого религиозного и даже христианского сознания: она возится с ним, борется или отрицает, старается разрешить вопросы, им поставленные, внести критику разума в целый мир представлений неизвестных дохристианскому историческому миру, и неразлучных с человеческим сознанием – с наступлением христианского периода истории… Посмотрим теперь на другую сторону общечеловеческой цивилизации по отношению к еврею – на нравственно-бытовую. Влияние христианства как начала общественного и бытового пребывает в человеке, принадлежащем к быту христианского общества, и действует в нем – непосредственно, нередко даже без его ведома и сознания, и хотя бы даже он умственно и отрицал христианство. Но не таково положение еврея. Он чужд или иметь притязание быть чуждым влияния христианства как общественного и бытового начала. Если бы даже еврей и уверял, что мыслью своей он принадлежит к школе того или другого философа, то пришлось бы все-таки спросить каждого еврея – к какой школе он принадлежит в своем быту, каким общественным нравственным началом он руководствуется? Мы не предложим этого вопроса даже нигилисту-христианину, ибо убеждены, что разрыв его с христианством чисто внешний и что есть нравственные пределы, чрез которые не позволит переступить ему его совесть, – которая, будучи раз просвещена христианским сознанием, никогда не может снизойти до спокойного состояния совести язычника. Она всегда будет предъявлять запросы, на которые надо будет приискивать успокоительные ответы. Мы, конечно, разумеем здесь не тех падших, загрубелых злодеев, которые случаются и в христианском обществе: мы говорим о нормальном состоянии совести и нравственной природы человека. От христианского нравственного сознания невозможно отделаться человеку – раз, когда оно его коснулось, – непосредственно ли, или посредством общества, среди которого он возрос и воспитался. Но еврей, имеющий притязание стоять вообще вне всякого христианского сознания и Действительно пребывавший в постоянном разобщении с христианским духовным миром через свои религиозные верования, – еврей, отрекшись от этих верований и, следовательно, от обязательности бытового еврейского нравственного закона, – каким новым нравственным, общественным и бытовым законом будет управляться в частном и общественном быту Законом личной совести, на сердцах написанными Но сердце человека подвижно, и почему же может быть обязательно для человека слушаться своей совести, как скоро она не освещена и не освящена христианским вероучением, раскрывшим человеку всю полноту нравственного закона, в нем пребывающего, и призвавшим его к бесконечному совершенствованию? Вне христианского света, внесенного во внутренний мир совести человека, совесть блуждает в потемках, естественное сознание естественных законов совести неясно, шатко и зыбко; и к тому же его очевидно недостаточно для человека, уже вышедшего из состояния естественности. Что же касается до внешних, формальных законов тех государств, в области которых приходится еврею жить, – то как бы строго ни подчинялся им еврей, эти законы нисколько не отстраняют нравственной высшей истины и не простираются на область частного и общественного быта. Внешняя правда, ими выражаемая, не только недостаточна сама по себе, но и немыслима без восполнения ее законами внутренней правды, живущими в христианском сознании общества. Государство, конечно, не есть церковь; но общество, которому государство это служит щитом и органическим внешним покровом, – есть общество христианское.

Одним словом, еврей, отрешающийся от веры отцов своих и желающий в то же время стоять вне христианства, является пред нами человеком не только без веры, но и без всякого нравственного закона, который бы управлял его внутренним миром и его отношениями к обществу, – он стоит вне тех общественных и бытовых начал, на которых созиждено, стоит и которыми управляется современное общество, которые образуют воздух, атмосферы этого общества, живут и действуют в его членах, несмотря даже на личное отношение их мысли к этим началам: в этом именно и заключается нравственная гарантия внутренней безопасности для общества. Впрочем, в большей или меньшей степени то же самое может быть сказано не только о христианском, но и о всяком другом обществе, руководящемся каким-либо религиозно-нравственным верованием. Когда вам говорят про общество магометанское, иудейское, буддийское, вы знаете, каким нравственным законом оно управляется, и члены его в пределах этого общего, ими признанного закона считают себя нравственно обеспеченными. Но как скоро вам рекомендуется человек, ссылающийся, вместо нравственно-религиозного закона, на общечеловеческую цивилизацию, то вы, естественно, зададите себе вопрос где же общий кодекс нравственных прав и обязанностей этой цивилизации, поставляющей себя вне религии как догмы и как бытового начала? Здесь что ни человек, то особый кодекс, и каждого сына таковой цивилизации пришлось бы поневоле подвергнуть особливому допросу и справке на счет его нравственных правил. Общего кодекса не оказывается. Можно было бы, например, предполагать, что общечеловеческая цивилизация выработала убеждение, что красть – не следует и что это дело скверное. Но вот вам учение, объявляющее себя последним новейшим словом общечеловеческой цивилизации, которое низводит человека до скота, освобождает его от нравственной вменяемости преступлений и торжественно объявляет, что человек имеет полное нравственное право красть, если это ему нравится. (Один из публицистов «Русского слова» объявил, что он не крадет по тому же самому, почему не любит тухлую говядину, но что если он может получить вкус из тухлой говядины, то вправе получить вкус и к воровству, в чем не будет состоять никакого нравственного преступления), Пусть же те, которые не признают для себя других основ, кроме «общечеловеческой цивилизации», определят и обнародуют нам, что именно из нее будет выбрано, выжато, процежено ими – что именно они принимают за обязательный для себя кодекс? Но на чем же будет основана эта обязательность? На личном вкусе и произволе: она не коренится в глубине духа, она не связана в сознании со всем, что есть заветнейшего для человека, с началом начал и причиною причин всего сущего – одним словом, с идеей Бога…