Дочь гипнотизера - Дмитрий Рагозин

«Мерю», — услышал Тропинин, когда, оторвавшись от работы и высунувшись из окна своей виллы, спросил у сидящего на корточках мальчугана, что тот делает в его саду.

Тропинин был не в духе. Каждая встреча с Циклопом была ударом по самолюбию. К счастью, такие встречи, как сегодня днем, случались крайне редко и только при чрезвычайных обстоятельствах. Ночной налет на ресторан «Тритон» был вполне веской причиной. Тропинин давно уже догадывался, что в делах Циклопа не все обстоит блестяще, но он был уверен, что, пока сохраняется видимость благополучия, беспокоиться не о чем, поскольку видимость благополучия и есть решающее условие покоя всех и каждого. После нападения на ресторан, совершенного так вызывающе дерзко, от видимости не осталось и следа. Надо срочно действовать. Оптимальным было бы вычислить, кто приказал совершить набег, и немедленно перейти на его сторону. Но до сих пор все его попытки обличить этого «кто» ни к чему не привели. Не гипнотизер же, в самом деле, мутит воду! Не желая признаваться в своем бессилии, Тропинин сваливал вину на недостаток информации. Пока же он вынужден был по первому зову бежать к Циклопу, этому бездарному, жестокому, неуравновешенному увальню, и пытаться ободрить, обнадежить того, кого уже считал обреченным. «Ничего страшного, труппа бродячих сумасшедших, проказы балбесов, скоро мы их всех выловим по одному и уничтожим!» А в это время голый дебелый Циклоп ловил себя на том, что ему хотелось бы поговорить с Тропининым не о ночном нападении, а о подсевшей в машину покойной супруге, но сдержался. Он только спросил Тропинина, как бы между прочим, о живущей в гостинице тяжело больной Розе, давней подруге его жены, и о ее муже, писателе. Он не сомневался, что приезд на курорт этой странной пары и появление Раи были как-то связаны. Жизнь и смерть неразлучны: он был уверен, что эта мысль принадлежит ему одному.

Тропинин вернулся от Циклопа не в духе и, вот проклятое совпадение, обнаружил, что кто-то из гостей стащил из ниши глиняную птичку. Тропинин был убежденным, уверенным безбожником, но не одни только боги вторгаются в ход нашей жизни, неодушевленные предметы, идеи, теории, сны, предсказания порой влияют на исход задуманного дела сильнее, чем прячущийся под сенью мирта Сатир или отзывающееся на шепот Эхо. Эта птичка из красной глины, когда Тропинин обращался к ней за советом или с просьбой, не прикидывалась глухой. Достаточно свистнуть в нее, чтобы быть услышанным. И вот чья-то равнодушная рука прикарманила, скорее по врожденной склонности, чем из корысти, то, что высвистывало его судьбу. Есть от чего быть не в духе!

А когда Тропинин был не в духе, он садился за свою старенькую пишущую машинку и, заправив лист бумаги, начинал отбивать очередную статью. То были самые плодотворные часы. В кабинете ничто не отвлекало внимания. Стол, стул и пишущая машинка. Ни книг, ни журналов, ни картин. Время от времени Тропинин вставал и подходил к распахнутому в знойно синее небо окну. Эти несколько шагов обычно одаривали его именно тем эпитетом, которого не хватало для того, чтобы фраза ожила. Он вспомнил то, что сказал Хромову, когда они давеча гуляли по набережной: «Книге заказано быть полной, законченной, неизменной. Она должна при внимательном (вдумчивом и ревнивом) чтении распадаться, разлагаться, истлевать…». Хромов согласился, не уловив скрытой критики в свой адрес. Вопреки публично хвалебным отзывам, Тропинин был невысокого мнения о прозе Хромова. Он считал его книги растянутыми, напыщенными, неподвижными. Первая книга, правда, ему понравилась, все последующие вызывали только разочарование. Но к тому времени Тропинин познакомился с женой Хромова, влюбился и, зная, как трепетно она относится к творчеству мужа, не смел даже намеком высказать критику. Выскажи он свое истинное мнение, оно было бы воспринято любым, посвященным в треугольник (а Тропинин постарался посвятить в интригу всех своих знакомых), как продиктованное его личным интересом, далеким от литературы. С тех пор, как он встретил Розу, он не мог быть беспристрастным. Он расставлял сети. Он был уверен, что стоит стать чуть-чуть посмелее, и она уступит. И вдруг — эта болезнь… Во всяком случае, Хромов, объясняя, почему он перестал принимать у себя гостей и почему появляется везде один, без Розы, называл в качестве причины болезнь. На вопрос: «Почему вы скрываете от нас свою жену?» — делал скорбное лицо и отвечал: «У нее пошатнулось здоровье…», а на вопрос: «Когда же мы ее увидим?» — говорил: «Нескоро!». Ходили разные слухи. Кто-то договорился до того, что Хромов свою жену убил из ревности и прячет у себя дома препарированный труп. Тропинин слухам не верил, но, за исключением ритуальных фраз, перестал расспрашивать Хромова о его лучшей половине. Он вдруг разом осознал, как глупо себя вел в последнее время. Теперь он был не связан ничем и предвкушал разгром, который учинит новой книге Хромова. Тропинин не сомневался, что она будет еще бесперспективнее, чем все предшествующие. Он уже почти завершил черновой вариант рецензии, оставалось дождаться, когда книга появится, чтобы взять из нее пару стилистически сомнительных цитат и бегло пересказать сюжет, продемонстрировав натяжки и неувязки. Какое счастье быть искренним, быть беспристрастным!

И вот, когда, зависнув на полуслове («недо-лет, недо-могание, недо-умение, недо…»), он встал, потягиваясь, поводя руками, как затекшими крыльями, и подошел к окну, его внимание привлек мальчуган лет двенадцати-тринадцати с плоской кожаной сумкой на боку. Мальчуган некоторое время деловито ходил вдоль стены, потом перешел ближе к дому, к бассейну, и теперь, не обращая внимания на загорающую в шезлонге длинноногую девицу, оставшуюся после вчерашнего раута, медленно вышагивал вдоль изогнутого бортика, время от времени присаживаясь на корточки и делая какие-то отметки в блокноте. Шпионит, решил Тропинин, памятуя разговор с Циклопом, но тотчас сам удивился нелепости своих подозрений. Мальчуган вовсе не думал прятаться, он ходил так, как будто ему положено было здесь ходить.

«Меришь?.. Но зачем?» — спросил Тропинин.

Он быстро спустился по лестнице, прошел через залу, где уборщица, бросив гудящий пылесос, с брезгливостью поселянки рассматривала модный журнал, и вышел к бассейну, в котором плавал, скрашивая уныние блестящей глади, желто-зеленый мяч.

«Потому что у меня есть линейка и циркуль», — соврал Савва.

Для пущей убедительности он предъявил инструменты, которые всегда имел при себе, но которыми редко пользовался, полагая, что лучшие инструменты — шаг, рука, глаз.

«Мне кажется, ты занимаешься не своим делом».

С детьми надо быть настороже. От них все беды, все недоразумения. Их не проведешь. У них на все есть готовый ответ, готовое решение. Они придерживаются неукоснительных правил, которые не так-то легко разгадать. Они впереди своего времени. Их любовь к куклам, маленьким зеркалам, орудиям убийства… Прикинувшись слабыми, беззащитными, глупыми, они всегда достигают поставленной цели. Если надо, идут напролом, но чаще крадутся обходными тропами. Дети тянут туда, откуда с таким трудом удалось выбраться. Есть только один способ борьбы с ними — половое воспитание.

Медленно обойдя бассейн, Тропинин подошел к мальчику. Он постарался придать лицу черты ласковой озабоченности:

«В твоем возрасте, о котором не хочу сказать ничего дурного, полагается строить песчаные крепости на берегу, анатомировать бабочек, подглядывать в женские раздевалки… Видишь ли, мой молодой друг, — Тропинин удивился своему дидактическому тону, — для каждого возраста природой определен круг занятий, выходить за который не следует ни в коем случае, если, конечно, не ставишь своей целью причинить вред себе и окружающим».

«Я соблюдаю осторожность», — сказал Савва, насупившись и глядя себе под ноги.

Савва презирал взрослых, кичащихся нажитым опытом и при этом готовых поверить самой дикой ахинее, лишь бы оставаться в уютной темнице предрассудков. Когда я вырасту и стану таким же легковерным, решил он, ни за что на свете не буду заговаривать с детьми, чтобы не попасть впросак.

«Осторожность? — перебил его мысли Тропинин. — Но в таком случае лучше сразу отказаться от задуманного! Разве ты не знаешь, что соблюдать осторожность значит заранее признать свое поражение. Мерить — занятие, достойное всяческих похвал, но только после того, как сам дорастешь до отмеренных судьбой пределов. В противном случае ты рискуешь своими замерами нанести миру невосполнимый урон!»

«Урон?»

Савва почесал затылок.

«Ущерб. Ты же не хочешь быть испорченным мальчиком?» — вкрадчиво, почти шепотом сказал Тропинин.

«Думаю, это лучше, чем быть испорченной девочкой!»

Савва чувствовал, что теряет терпение. Ограниченность этого долговязого господина превзошла его ожидания. Было бы правильно молча повернуться и уйти, отложив разметку и необходимые замеры до следующего раза.