На пути в Итаку - Сергей Костырко

P. S.

Вечером, уже в темноте, возвращаясь из Иерусалима в Тель-Авив, я устраиваюсь меж высоких спинок кресел междугороднего автобуса у окна слева, через которое мне будут показывать огненные реки автострад на подъезде к побережью. Сумку свою я положил справа на пустое сиденье. Но пролежала она там недолго — из прохода напротив моего отсека возникает солдат: низкорослый щупленький паренек в форме. Узкое лицо, бородка, усы, черная кипа на черных волосах. Черный автомат. Черный рюкзак. Он взбирается на сиденье, с которого я убрал сумку, автомат ставит слева от себя, и я чувствую его жесткость правым коленом. Солдат вытаскивает из рюкзака книгу и, привстав, нашаривает рукой на панели сверху выключатель. Книга в твердом переплете, большого формата, не слишком толстая; такими бывают детские книги, но книга явно не детская — текст плотно уложен на страницу в два столбца. Краем глаза я вижу, как задвигались усы и бородка солдата: читая, он шевелит губами. Мягко клацает дверь впереди, тихо взревывает мотор — автобус начинает выруливать со стоянки вниз, наружу, в тесную для него иерусалимскую улицу. Я открываю свою записную книжку, и именно в этот момент свет лампочки начинает гаснуть, превращая светильник в лампу-ночник. Солдат непроизвольно поднимает голову от книги, и я говорю: «Все, теперь не попишешь и не почитаешь». Он непонимающе улыбается, на всякий случай кивает и совсем низко склоняется к книге. Ну а я смотрю в черное окно на редкие огни, на отражения пассажиров через проход, дружно говорящих сейчас по мобильным телефонам, и на темную фигуру солдата с раскачивающейся вместе с автобусом головой. Постепенно амплитуда этих раскачиваний начинает увеличиваться, левая рука солдата, которой он придерживает страницу и на запястье которой наброшен ремень автомата, расслабленно сползает вниз. Солдат спит. Автобус, клонящийся на поворотах то влево, то вправо раскачивает его тело, и оно все более и более сползает вправо, к проходу. Я укладываю записную книжку в сумку, опускаю ее между колен на пол и завожу правую руку на сиденье поверх мальчика, чтобы подхватить его, когда он начнет падать в проход. Очередной разворот автобуса влево, нависшее над проходом тело спящего солдата упирается в мою руку, несколько мгновений я чувствую ладонью его расслабленную тяжесть, и тут же тело каменеет — солдат резко подается вперед, левая рука подхватывает ремень автомата и сгибается в локте, и я непроизвольно хватаю автомат свободной рукой за цевье, на секунду мы замираем в полуобъятии двух борцов — ощущение, что в руках у меня сжатая пружина неимоверной силы, особенно трудно в моей позе удерживать рвущийся вверх автомат. Солдат открывает глаза, видит, надо полагать, автобусное кресло, окно, меня и что-то хрипло говорит. Потом смущенно улыбается и начинает расслаблять тело. А я с трудом расцепляю уже свои пальцы на автомате и встречаюсь глазами с мужиком, сидящим напротив через проход, — распластавшись всем телом по сиденью, он смотрит на меня, и во взгляде его крик почти: «Что вы делаете?!! Нельзя! Их нельзя трогать!!!»

Да-да, я вижу. Я вижу, что нельзя.

Европа с черного хода

(Из разговоров с нелегалами)

Я ехал в экскурсионном автобусе по Андалусии. Посмотрите направо, посмотрите налево, говорил гид. Мы смотрели. Показывали Испанию. Голос из радиопанелей над головой рассказывал про историю городка за окном, чем занимается здесь народ, когда сюда пришли арабы, когда Реконкиста началась, когда марокканская конница генерала Франко высадилась. То есть основная тема, естественно, — Испания. Основная, но не единственная.

— Олива считается в Испании главным деревом, — говорил гид. — Не скажешь, что красивое, да? Это потому, что оливу в определенном возрасте специально обрезают. Крону формируют, чтобы сборщики могли дотянуться до каждой ветви. Это очень важно. Олива колючая, все руки обдерешь, пока снимешь все оливки. Можно, конечно, и по-другому, можно «трусить», как у нас говорят. Стелешь под деревом брезент и трясешь ветки. Но тогда оливки бьются. Их принимают другим сортом. Заработок, естественно, уже не тот.

Вот это уже интересно. Я начал косить глазом в сторону гида. Русский. Лет тридцати, плюс-минус. Высокий. Худощавый. Стройный. В белой свободной рубахе, в синих вытертых как бы джинсах, с загорелого лица светят глаза и белые зубы — картинка с рекламного разворота в журнале. Стоит впереди, в проходе, правой поднятой рукой упирается в стойку над кабиной шофера, в левой — микрофон, который он подносит к губам жестом рок-звезды. И действительно поет — речь его течет свободно, с шуточками и лирическими отступлениями, вдохновенно почти. В паузах перебрасывается с шофером какими-то фразочками, демонстрируя свой испанский. Видно, как нравится ему стоять вот так перед нами, смотрящими на него снизу вверх, нравится объяснять нам, направлять, вразумлять:

— Обычно русские считают испанцев скупыми. Это потому, что вы приезжаете сюда отдыхать и тратить деньги. А люди здесь еще и работают. Вы попробуйте представить себя, скажем, на монтаже опалубки фундамента в котловане при тридцати пяти градусах жары…

На одной из остановок я подошел к нему: «Ну а вы тут как — живете или только работаете?» — «И живу и работаю». — «Давно?» — «Шесть лет». — «А по образованию — историк?»

— По образованию — одессит. Работал стюардом на международных линиях. Был заход в Барселоне, пустили на берег погулять. Прошелся я по Рамблас, кофейку попил, коньячку глотнул, вокруг посмотрел и понял, что Испания — это как раз для меня. И через полгода перебрался сюда. Вначале, конечно, помыкался, но теперь, как видите, все о'кей. Работа — дай бог каждому такую. Вид на жительство уже получил. Осталось гражданство получить.

Через пару дней я продолжил этот разговор с Йорданом, болгарином из турфирмы, опекавшей меня.

— Да, — сказал он, — русских тут много. Русских, украинцев, болгар. Испанская молодежь выбирает сейчас туристический бизнес — языки учат, менеджмент, гостиничное дело и проч. Соответственно, возникают проблемы с трудовым ресурсом на сельхозработах и на строительстве. Это уже работа для нелегалов. Ну а кто из приезжающих не может или не хочет, те работают на Танжер.

— А это что такое?

— Черная дыра. Марокканский канал. Наркотики, проституция, угон и транспортировка через Гибралтар машин и так далее. В прошлом году я домой на месяц уезжал, в отпуск, машину возле дома оставил. Вернулся — нет машины.

— И что?

— А ничего. Полиция даже не стала делать вид, что будет искать. Безнадежно — девяносто процентов, что машина уже переправлена паромом в Танжер. Акт для страховой компании составили, я получил деньги и новую купил.

Разговор этот случился вечером в холле моего отеля в Беланмадене, курортном пригороде Малаги. Слушая Йордана, я накладывал на произносимый им текст картинки, еще не стершиеся с сетчатки моего глаза. В тот день я гулял по Малаге, домой возвращался с железнодорожного вокзала и, ожидая электричку, курил на верхней платформе и рассматривал двоих русских. Парня и девушку. Смотрел, естественно, на девушку. Уж очень хороша была: тоненькая, стройная, с темной кудлатой головкой, в позе, в жестах — грация балованного подростка, но завораживало меня другое — сочетание тяжести в ее взгляде и легкой хрипотцы в голосе с юностью и красотой. Слишком видно было, что — не туристка, что Испания вокруг — не объект любования или хотя бы любопытства, а среда жизни. Жизни достаточно специфической. Она стояла в трех шагах от меня, потому я не только смотрел, но и слушал: «Ничего я этим уродам не обещала. Честно. Но этот мудило решил, что мы согласны… Ты скажи своим, что я не виновата. Скажи, что они сами вцепились». «Ладно, не парься, — говорил ее спутник. — Отмажем тебя. И насчет козла твоего… Я Стасу позвоню. Он сделает». Профессиональная принадлежность парня угадывалась легко — по шрамам на лице и следам на плече, оставшимся от безуспешной попытки свести тюремные наколки.

Что оказалось для меня неожиданным в Испании, так это густота и плотность нашей, вполне российской жизни. Чтобы найти русских в той же Малаге, напрягаться не надо, просто уши надо пошире раскрыть, и тут же справа: «Ну, Дим, сколько раз говорила, не покупай сметану у цыганок, только у испанских бабушек. Неужели до сих пор не научился их различать?» — по набережной среди гуляющих в субботний предвечерний час шествует классическая молодая семья с ребенком в коляске.

— Не скажете, как отсюда добраться до автовокзала?

— Скажем, отчего же не скажем, — легко отвечают они. — А вы здесь давно? Как там дома?

И уже через пару минут — вполне оживленный разговор, параллельно с которым я составляю очередную выжимку для записи: Дима. Русский. 26 лет. Из Краснодара. Работает на стройке — столяр, плиточник и, если надо, сантехник. 1000 баксов в месяц. «Вроде как большие деньги, но здесь и траты большие. Только за квартиру 280. Дома получаешь меньше, но и тратишь меньше. Так на так получается». «Но, пока молоды, надо мир посмотреть», — вступает жена Таня. Ей 21, и видно, что мир она намерена смотреть еще долго. Ребенку скоро годик. Мальчик. Таня, естественно, не работает, она — при ребенке.