Сельва не любит чужих - Лев Вершинин

Возможно, и даже наверняка за долгие прошедшие с тех пор годы мстительные мячики малость поостыли, но проверить сие у профессора Баканурски не было никакой возможности…

Отметавшись по Галактике до полного обезденежил, он более-менее успокоился, лишь забившись по контракту в плавильные примитив-мастерские Валькирии, куда кровникам не было ходу по причине неких малопонятных физиологических особенностей. И первое время доктор искусствоведения искренне благословлял Господа за то, что этические воззрения не позволяют мячикам прибегать к услугам наемных ликвидаторов.

Но первое время быстро прошло. Подонок-мастер перестал допускать Анатоля в цех, ничего даже не объяснив, и сейчас Анатоль Грегуарович с превеликой радостью и по собственной инициативе кинулся бы под плазмометы говорр-маршальцев, лишь бы только вырваться с жуткой планетки, где он, хоть и бывший, а все-таки интеллигентный человек, вынужден вот уже пятый год исполнять унизительные обязанности мэра в поселке, населенном отбросами, чьи контракты с Компанией оказались расторгнуты…

— … у-ка ты, сюда! Кому сказано! — ворвался в уши рык Искандер-аги.

Вот это уже, безусловно, относилось либо к нему, либо к гражданину Бабаянцу, но скорее к нему, и мэр Нового Шанхая, шустро перебирая коротенькими кривоватыми ножками, заспешил на зов, поскольку Искандер-ага за промедления серчал.

— Та-ак, Проф, — задумчиво сказал Баркаш, осмотрев застывшего Анатоля Грегуаровича. — Вот тут говорят, ты у нас мальчиков любишь, а?

«Все. Сейчас глумиться станет», — с горестной безнадежностью подумал доктор искусствоведения.

Мальчиков он не то чтобы уж очень сильно жаловал, но что ему, мужчине здоровому и относительно нестарому, оставалось делать? Заводимые жены выгоняли его почти сразу же, попрекая короткими ногами и не только, и так восемь раз подряд, а жить-то хотелось еженощно. И только в общем бараке для холостых мэру-грамотею перепадала иной раз толика тепла и любви, хотя и не так часто, как хотелось бы. Правда, не задарма. Ради того, чтобы добиться желаемого, знатоку народного творчества приходилось долго и мучительно заслуживать внимание избранника, исполняя и переисполняя на «бис» подхлопы с прискоками аборигенов Говорр-Маршалла, заунывно вытягивая напевы ледогрызов снежной Йуджумбурры и отчекрыживая с переборами огнепальное, бередящее душу навизгивание подземников далекой, безнадежно затерянной в жутких глубинах Большого Магелланова Облака Мбабаны…

Tempora mutantur, увы, с этим ничего не поделаешь, et nos mutamur in illis[3], но, Боже милостивый, даже если так, то кому дано право вмешиваться в личную жизнь одинокого, лишенного счастья любить и быть бескорыстно любимым человека?

— Люблю мальчиков, — подтвердил Анатоль Грегуарович, поскольку Искандер-ага в ответах уважал предельную четкость и откровенность. — Мальчиков люблю, ваш-ство!

— Эт хорошо, Проф, — дружелюбно одобрил Бар-каш. — Вот мы сейчас с тобой тут и устроим мальчишник…

«Хором глумиться станут», — с пугающей уверенностью понял доктор искусствоведения.

Он был прав, но не совсем. Баркаш пока еще ничего не решил окончательно, просто он находился в прекрасном расположении духа и жаждал расслабиться.

Больше того, Искандер Баркаш со всей ответственностью полагал, что имеет на это полнейшее право.

Долгий и донельзя обрыдший объезд с инспекцией по выселкам, всем этим похожим один на другой Новым Шанхаям, Великим Сахалинчикам, Тяпляпам-на-Валькирии, Буэно-Поскотам и прочим сточным канавам, почитай, завершен.

Слободки проверены. Все, способные держать оружие, переписаны поименно. Правда, чего ради запонадобилась Александру Эдуардовичу вся эта шушваль, этого Искандер-ага Бутрос-оглы Баркашбейли, начальник департамента здравоохранения и трудовых ресурсов Генерального представительства Компании на Валькирии взять в толк не мог, но не его, в общем-то, было дело. Господину Штейману виднее…

Главное, все задачи решены, все исполнено и улажено.

Даже непростой вопрос с этим самым Бабаянцем, вздумавшим — ни фига себе! — без согласований выставлять свою кандидатуру на предстоящих в марте выборах мэра вольного поселения Новый Шанхай.

Кстати, насчет мэра…

— Слюшай, дарагой, — распуская узел галстука и принимая совершенно неформальный вид, проворковал Ис-кандер-ага, и выпуклые очи его сделались совершенно масляными, — а скажи ты нам, а как ты их лубишь, аи?

Протянув к полу руку, он поймал взвизгнувшего щенка и, сосредоточенно осмотрев животик зверушки, поднес его к самому лицу Анатоля Грегуаровича.

— Ай, какой малчик, вах-вах, — закурлыкал Баркаш под аккомпанемент смущенного подхихикивания слободских, — нэт, ну ти толко пасматри, дарагой, какой харо-ший малчик, э?..

Искандер-ara начинал шалить и резвиться вовсю.

И претерпеть бы нынче приготовившемуся к наихудшему Анатолю Грегуаровичу многие и тяжкие поругания, не раздайся за дверью сперва невнятный крик, а затем и ясный, откровенно перепуганный вопль…

Тут же дверь распахнулась настежь и в комнату ввалился совершенно никем не вызванный и абсолютно никому незнакомый человек, и слободские, вскочившие было, осели обратно на скамейки, а Искандер Баркаш, мгновенно собравшись, резко затянул узел галстука, ибо был этот человек, взъерошенный и перемазанный дорожной грязью, не чем иным, как сгустком хрипящего, тяжко дышащего, невероятно прилипчивого и заразительного ужаса!

— Деды-ы-ы! — он рухнул на колени перед столом, даже не заметив инспектора, и на черном лице его звездно сияли выбеленные смертной тоской глаза. — Деды-ы, спаси-ите!

Он поперхнулся и умолк.

— Ты… это… кто? — запинаясь, спросил один из слободских.

— Спа. Си. Те, — отчетливо ответил вошедший. — Де.Ды!

Еще один из тех, кто сидел за столом, озадаченно присвистнул.

— Погодь-ка… Да я ж его, кажись, признал. Слушай, ты часом не Егорушка-то Квасняк?

Стоящий на коленях часто-часто закивал и пополз к скамейке.

— Спаси-ите, деды… Ваше-ство, спасите! — Наконец он удосужился заметить Искандер-агу и, ухватив его за ногу, быстро и страстно покрывал поцелуями тяжелый, заляпанный глиной и навозом полусапожек. — Вы ж меня знаете… я ж, если помните, вам в Козе представлялся…

Теперь Баркаш вспомнил.

Действительно, Коза, «Два Федора», пару недель тому.,.

Возникла проблема с инженериком, Александр Эдуардович велел проконтролировать разработку лично, и ему, Искандеру Баркашу, пришлось сходить в кабак под видом подрядчика; Коба подводил людей, представлял, а Искандер-ага опытным глазом определял достоинства и недостатки потенциального исполнителя. Понятное дело, парням его представляли совершенно отвлеченно, и он, малость поболтав, просил записать контактный компофон и отпускал ребят с миром…

Да, конечно, он помнит этого паренька; тогда он показался Искандер-are одним из наиболее перспективных, о чем и было сказано Кобе; усатый, помнится, ухмыльнулся и сказал, что Живчик плохих людей в фирме не держит…

— Ты, Егор, успокойся, — начал было кто-то из слободских, но Баркаш жестом приказал ему заткнуться. Затем вытащил из-за пояса тяжелый пистолет самопального производства, пороховницу, свинцовую пулю. Не спеша, тщательно демонстрируя Егорушке каждую из осуществляемых процедур, зарядил немудреное, но грозное оружие. Со скрипом взвел курок.

— Молчать. Отвечать на вопросы, — сказал Искандер-ага будничным и даже несколько отеческим тоном, приставляя дуло к переносице парня. — Ясно, нет?

Крупные желтоватые зубы Егорушки выбили дробь.

— Считаю до трех. Раз. Два. Тр…

— Все-яс-но, — отчетливо сказал парень. — Не-на-до-по-жа-луй-ста…

— Не-бу-ду, — в тон ему отозвался Искандер-ага, откладывая пистолет на стол и жестом указывая обитателю вольного поселения Новый Шанхай Егору Квасняку на ближайший к себе табурет. — Садись. Рассказывай.

— Да пускай выпьет сперва, — подсказал кто-то особо сердобольный из слободских. — Все будет легче…

Баркаш кивнул.

Сделав три-четыре крупных глотка из высокого бутыля, перенек заметно успокоился; глаза его стали более-менее похожими на человеческие, хотя губы по-прежнему были серыми и сморщенными, словно подсохшая глина.

— Я… ну… значит, Живчик, ну… и я ведь тоже, что антиресно… а мохнатые, и так, мол, и так… а если креды, думаем, нормальные, так чего ж… все равно никому не плохо, так ведь?., нет?., а Живчик, опять же, ну, и пошли… что мы, не местные, что ли?., и ведь все ж сделали, ну… как договаривались… а они-то телегу пригнали, вот, тут все, как говорится, честь по чести… мы, значит, считать, чтоб все конкретно, ну… а они, они… и Живчик — рраз, и голова…

— Что — голова? — резко спросил Баркаш, буравя парня взглядом, силу которого довелось проверить на многих.

— Нет головы! — отчетливо сообщил парень. — Совсем!