Тоуд-триумфатор - Уильям Хорвуд

Статья пестрела яркими и трагическими подробностями. Председатель суда давно привык к демагогии прессы, но если эти факты правдивы… Он был потрясен. Мадам выходит замуж за дворецкого, вот в чем суть! До него только сейчас дошло, какое благородство и мужество скрывались под маской преступника, которую носил мистер Тоуд.

— Он, должно быть, знал или в последнюю минуту догадался о ее шашнях с Прендергастом и, будучи слишком джентльменом, чтобы обнародовать свои подозрения, предпочел бежать, — сказал себе Председатель суда. И еще подумал, что мистер Тоуд, конечно, имеет больший опыт общения с дамами, чем он, Председатель, но даже он не устоял против ее французского шарма. Даже он поверил кажущейся надежности Прендергаста. — Графиня и дворецкий! Мы не можем и не станем вешать джентльмена за нарушение обязательства, данного такой даме!

Машина Правосудия, как верно отметил Барсук, заводится долго, но потом ее трудно остановить. Но не тогда, когда скандал разражается в высших сферах, и не тогда, когда одним махом подрываются Мощь Закона, Справедливость Правосудия и Мудрость Церкви! И кем? Всяким сбродом. И где? В желтой прессе. Тогда колеса Правосудия останавливаются мгновенно и тут же начинают вертеться в другую сторону.

И все же, поразмыслив, решил Председатель суда, когда все формальности были уже улажены, то есть приказу о помиловании мистера Тоуда, подписанному самим Председателем суда, епископом и начальником полиции, был дан ход, и все же, как ни шокирует этот побег двух любовников, пожалуй, Прендергаста недооценили. А вдруг этот самый побег — придуманный дворецким способ вынуть его хозяина из петли?

— М-м, — протянул Председатель суда и улыбнулся. Он вынужден был признаться себе, что, насколько он знает Прендергаста, дело обстоит именно так. — Так как же мы все-таки поступим с мистером Тоудом? Ведь кое в чем он все же виновен.

Тут раздался стук в дверь и секретарь объявил о посетителе. Это оказался юный Граф.

— Ага!.. — выжидающе протянул Председатель суда.

— Меня послал к вам месье Прендергаст, мой новый папа, — начал юноша, и вид у него был очень усталый и жалкий.

— Так они действительно поженились?

— Да, месье, сегодня утром их поженил капитан корабля, на котором они отплыли в тот самый час, когда мистера Тоуда гильотинировали.

— Повесили, — поправил Председатель суда. — Но он жив.

— Формидабль! Великолепно! — воскликнул Граф с облегчением.

— Он помилован, — сообщил Председатель суда.

— У меня письмо от месье Прендергаста, — сказал юноша, вручая его чести листок, исписанный давно знакомым ему почерком.

«Ваша Высокая Честь,

надеюсь, Вы извините меня, если я сошлюсь на наши с Вами давние деловые отношения, в ходе которых Вы любезно дали мне понять, что рады были бы сделать для меня что-нибудь, если это будет в Вашей власти. Я всегда считал Вас добрым и справедливым человеком. И лишь из гордости я до сих пор не воспользовался Вашим любезным обещанием. Однако думаю, что мое бегство с Мадам во многом изменило положение вещей. Во всяком случае, очень надеюсь, что изменило, потому что мистер Тоуд добр в глубине души, но… В общем, следует положиться на случай и на прессу. Сейчас я хотел бы поговорить о сыне Мадам и о болезненном вопросе надлежащего наказания для мистера Тоуда, в том случае если высшая мера будет отменена…»

Далее шло все в том же ключе, и довольно долго, а в конце Прендергаст выдвигал смелое и очень находчивое предложение, подсказавшее его чести, как лучше поступить. Он перечитал письмо еще раз и лишь тогда перевел взгляд на юношу, который уже весь изнервничался.

— Так вы не захотели отплыть в Австралию вместе с вашей матушкой?

— Нет, месье, — не колеблясь ни секунды, ответил Граф.

— Может, вы хотели бы вернуться во Францию, к родственникам?

— Нет, месье. Мне никто из них не нравится, — сказал он еще тверже.

— Тогда, может, вы располагаете средствами, чтобы зажить своим домом?

— У меня есть деньги, месье, но я не хотел бы жить один. Месье Прендергаст сказал, что вы укажете мне, что делать.

— Вот как? — сказал Председатель суда, и тонкая улыбка тронула его губы.

— Он был уверен!

— Гм-м. Ну что же… — И его честь посмотрел на Графа долгим и пристальным взглядом.

Наконец он сказал:

— Я вам задам один вопрос, и от вашего ответа будет в значительной степени зависеть ваше будущее, и не только ваше. Скажите мне, только прежде хорошенько подумайте, какое время в вашей жизни было самое счастливое?

Юноша удивленно замолчал, может быть вспоминая, как много подарков ему дарили, какие приятные сюрпризы устраивали, по каким экзотическим местам возили, как баловали. Председатель суда наблюдал, как тени многих воспоминаний прошли по его лицу, но счастья или хотя бы удовлетворения на нем не отразилось. И вдруг, как будто солнце выглянуло наконец из-за туч, в глазах подростка засветилось счастье.

— Итак?

— Однажды он…

— Кто? — мягко переспросил Председатель суда.

— Месье Тоуд. Мы с ним удили рыбу, но…

— Да-да. Не стесняйтесь, рассказывайте, у нас много времени.

— Дело было даже не в самой рыбалке, а в том, как он учил меня насаживать, подсекать, выбирать мух для наживки… и…

— Ну-ну?

— Он научил меня привязывать крючок! Да, это было самое счастливое время. Мне так понравилось! А потом, месье, мы…

И Председатель суда выслушал подробный рассказ о том дне и вечере, о рыбалке, о запомнившейся навсегда ухе, о скользящей мимо реке.

— А как бы вам понравилась идея, — спросил Председатель суда, дослушав рассказ, — пожить с мистером Тоудом? Как вы думаете, он будет заботиться о вас?

Юноша подумал немного, потом улыбнулся и сказал:

— Я думаю, он будет очень, очень стараться, месье.

— Да, — согласился его честь, — я тоже так думаю.

Теперь нужно было отдать необходимые распоряжения и подготовить надлежащие документы, содержавшие множество слов вроде «попечительство», «опека», «законным порядком» и тому подобных. Затем пригласили Тоуда и объявили ему его участь, и, с точки зрения Председателя суда, она была пострашнее виселицы. Ведь у юноши будет много требований, и чем дальше, тем больше. Так что Тоуду понадобится терпение святого. А все как один сходились на том, что мистеру Тоуду придется очень много работать над собой, чтобы приблизиться к святости хоть на дюйм.

Вот как оно получилось. Прендергаст пожертвовал собой ради Тоуда и, представив покинутую благородную даму бесстыжей французской авантюристкой, чьи страсти довели ее до буфетной и даже дальше, спас жизнь своему хозяину. Итак, Прендергаст остался при жене, чье счастье в браке могло сравниться лишь с его собственным, а юный Граф — при Тоуде, который должен был теперь заменить ему родителей. И кто знает, может, со временем Тоуд научится делать для другого то, что никогда не мог делать для себя самого!

Поэтому совершенно естественно, что Тоуд распевал песни, восхваляющие Прендергаста, по пути из Города в Тоуд-Холл, и его спутник, отныне порученный его заботам, делал то же самое. Но от старых привычек отвыкаешь не сразу, если вообще отвыкаешь, и Тоуд не мог не подумать о том, что, знай он, как все обернется, можно было бы и речь заготовить. Уже въехав в автомобиле в ворота Тоуд-Холла и увидев друзей, собравшихся поприветствовать его, а может, и похвалить, и сказать ему, какое он умнейшее животное, он опять подумал, что речь пришлась бы кстати. Ведь ему было что сказать! И пока друзья пожимали ему и его спутнику руки, Тоуд уже начал потихоньку важничать и в уме готовить речь.

— Как насчет торжественной церемонии? Мы ведь должны открыть статую, правда? Думаю, прямо сейчас. Немедленно!

Воспитанник Тоуда, сразу оказавшийся в тени, совершенно растерялся и бродил как неприкаянный, прячась то за Крота, то за Барсука. Он чувствовал себя очень неловко и не знал, что ему делать. Столько шума, столько народа и все так счастливы видеть месье Тоуда! Они вышли на террасу, а оттуда в сад, где недавно была воздвигнута статуя Тоуда, готовая к открытию. Мадам постаралась на славу. Художественное решение было такое смелое, что у грядущих поколений могло создаться совсем другое представление о Тоуде, чем у тех, кому довелось знать его лично. Бронзовое изваяние высилось на пьедестале гордо и победоносно, как статуя Цезаря. На нем были развевающиеся одежды римского императора, а на ногах — кожаные сандалии, пригодные для гораздо более сухого и теплого климата, чем здешний. Голову (а надо отметить, что волосы у статуи были гораздо гуще и пышнее, чем у оригинала) венчал лавровый венок триумфатора. Рука с атрибутом императорской власти — скипетром — поднята вверх. Скульпторшу, по-видимому, так захватила модель, что она совершенно отказалась от мысли изобразить Крота, Барсука и Рэта в виде верных легатов, к их большому, надо думать, облегчению.