Семейная тайна - Виктор Каннинг

О похищении архиепископа были поставлены в известность только его родные и буквально еще несколько человек из высшей церковной иерархии – они по положению обязаны были знать правду. В прессе появилось сообщение о том, что архиепископ болен простудой и в течении нескольких дней должен соблюдать постельный режим. Все ранее назначенные на это время публичные выступления и встречи тем самым отменяются.

Буш вынужден был с досадой признать, что события разворачиваются именно так, как запланировал преступник. И даже если каким-то чудом ему в ближайшие два дня удастся установить его личность и выяснить, где он скрывает архиепископа, все равно – руки у него связаны до тех пор, пока не будет выплачен выкуп, и архиепископ в целости и невредимости не вернется в лоно семьи. На сей счет Грандисон высказался со всей определенностью: ни шага, ни даже полшага, если при этом хоть на минуту жизнь архиепископа подвергнется риску.

Так. На архиепископа напали, когда он совершал послеобеденную прогулку по Ривер-парку – точнее, когда он либо входил в часовню, либо выходил из нее. Замок на воротах, выходящих на проезжую дорогу, был сломан; письмо опущено в сторожке у главного входа, когда похититель удалялся уже с места преступления. Не считая шефа Скотленд-Ярда, ни один полицейский в стране ни сном, ни духом не ведал о похищении архиепископа.

Когда Грандисон ознакомил Сэнгвилла и Буша с положением дел, Буш заметил:

– Все так просто – удивительно, как раньше до этого никто не додумался.

Грандисон покачал головой.

– Не только просто – это смело и дерзко. Мы снова как болваны будем сидеть в вестибюле и дожидаться, пока кто-то, мужчина или женщина, придут забрать свои полмиллиона. Потом он – или она – спокойненько уйдет, и на этом все. Конец, Больше мы их не увидим и не услышим.

– Если только?… – Сэнгвилл сдвинул очки на лоб и устало протер глаза.

– Что на это ответить? Вы сами знаете. Разве вы не выжали из вашего компьютера все, что могли? Разве вы не загрузили в его хваленый мозг целые тонны информации? Но оракул безмолвствует. Остается только молиться. Я это Бушу давно советовал. А он упрямится, не хочет становиться на колени, не желает унизиться до жертвоприношения… Что ему, жалко пары цыплят, чтобы умилостивить какое-нибудь языческое божество?! Подумайте: человек, который все это затеял, готов пожертвовать собой, если вдруг небесные покровители от него отвернутая. Впрочем мало шансов, что они отвернутся – если только вы или кто-то еще сумеет подкупить их жертвой побогаче. Повесомее, чем дерзость и самонадеянность нашего имярека.

Буш понимал: Грандисон выдал эту тираду, чтобы скрыть свое подавленное состояние; он понимал, что шеф задет и уязвлен сильнее, чем он сам, – кто-кто, а Грандисон никогда бы не принял ультиматум преступника, отверг бы все его наглые требования и даже, если надо, рискнул бы архиепископом. Вслух он сказал:

– Но что мы можем предложить? Чем мы располагаем?

Грандисон улыбнулся:

– Всегда найдется, чем задобрить темные силы, которые распоряжаются временем и всякими случайностями. Придумать для них что-нибудь этакое…, простенькое, но завлекательное. Или попробовать откровенно сыграть на присущем им чувстве иронии.

– По-моему, вы говорите всерьез! – со смехом сказал Сэнгвилл.

– Разумеется всерьез. Нас может спасти только внезапное вторжение хаоса, крохотный сбой во времени, один шанс из миллиона. Мутация, аномалия, сменяющая норму. Вот о чем нужно молиться. Если какая-нибудь случайность не придет нам на помощь, нам останется только сидеть и наблюдать, как неизвестное лицо прикарманит полмиллиона и растворится в темноте на века вечные.

На следующий день, в понедельник, газета «Дейли телеграф» в колонке частных объявлений поместила условленный текст: «Феликс! Дома все в порядке. Ждем известий. Джон».

В тот же день, часов в десять утра, работник с фермы, проходя через лесок в нескольких милях от Солсбери, обнаружил среди деревьев, в сотне ярдов от дороги, машину, за рулем которой сидела мертвая женщина. Окна в машине были плотно закрыты, и только в заднем правом стекле оказалось маленькое треугольное отверстие. В это отверстие был пропущен конец резинового шланга. Другой его конец был насажен на выхлопную трубу и примотан к ней проволокой.

Работник не стал открывать автомобиль, а сразу вызвал полицию. Приехала патрульная машина, и один из полицейских опознал Бланш. Она сидела, навалившись на руль, в своей дорожной замшевой куртке и в перчатках. На перчатках были пятна грязи и ржавчины – по-видимому, она выпачкала их, когда прилаживала шланг к выхлопной трубе. На земле возле трубы валялись плоскогубцы из дорожного набора инструментов и рядом обрывок проволоки. Туфли Бланш были покрыты слоем засохшей грязи – очевидно, пока она возилась со шлангом, ей пришлось долго простоять на раскисшей от дождя земле. Лихорадочный румянец у нее на лице полицейских не удивил: они не раз видели людей, погибших от отравления угарным газом. Следы от колес машины на пути от дороги в глубь леса и следы ног у машины основательно размыло дождем.

За два последующих дня Джордж не хватился Бланш. Она всегда приезжала к нему, когда вздумается – иногда звонила заранее, но часто являлась без предупреждения. И если он в это время не работал по ее заданию, они могли не видеться по неделе, а то и больше, так что в этом двухдневном перерыве для Джорджа не было ничего особенного.

Мать Бланш тоже не хватилась ее. В субботу утром дочь сказала, что уезжает покататься, за город. Бланш никогда не посвящала мать в свои профессиональные дела и ничего не говорила о клиентах. Когда вечером она не вернулась домой, миссис Тайлер решила, что она ночует у Джорджа. В понедельник, в середине дня, местная полиция известила миссис Тайлер о смерти Бланш, и на полицейской машине ее повезли опознавать тело. Согласно заведенному порядку, вечером было произведено вскрытие.

В тот же вечер архиепископ приготовился провести третью ночь в подвале. До сих пор ему так и не удалось увидеть тех, кто держал его в заточении. Он жил, подчиняясь командам, которые периодически раздавались из громкоговорителя. Он прекрасно понимал, с какой целью его похитили, поскольку был наслышан о похищении Арчера и Пейкфилда. С Пейкфилдом он даже познакомился на каком-то приеме – уже после его вызволения. Выслушав историю Пейкфилда, он, помнится, отметил про себя смехотворно низкую сумму назначенного выкупа. В этой связи было бы, пожалуй, любопытно узнать, сколько запросят за него самого – как-никак, это все-таки оценка его общественного веса; если же говорить серьезно, его очень беспокоило то, что уплата выкупа, большого или малого, нанесет урон церковной казне. Страха за свою жизнь он не испытывал. На все воля Божья, а пока что Бог дает ему достаточно времени, которое можно посвятить молитве, обретая в ней утешение и укрепляя дух. Кормили его отменно, а вино, которое подали к ужину на второй день, не стыдно было бы поставить на стол в собственном доме. Прежде чем отойти ко сну, он прочитал молитву, не забыв упомянуть в ней своих похитителей. Множественное число он употребил совершенно сознательно: несомненно, его похитили те самые мужчина и женщина, которых он заметил на крыльце часовни: Да, мы живем в непонятном, жестоком мире. Впрочем, мир во все времена был непонятен и жесток. И только спасительная вера помогает найти в нем какой-то смысл.

В ту ночь – с понедельника на вторник – мисс Рейнберд спала из рук вон плохо. В пять утра она проснулась с ужасной головной болью Она не могла толком вспомнить, что ей снилось – что-то тревожное, что-то, связанное с мадам Бланш. Не в силах больше уснуть, она сокрушалась по поводу этой новой напасти – мало ей было Гарриет, так теперь еще и мадам Бланш стала являться ей во сне. Как тут голове не разболеться! А боль была не шуточная – голова буквально разламывалась. И тут она вспомнила, как мадам Бланш однажды избавила ее от приступа мигрени и сказала, что снять боль можно и самостоятельно – если хорошенько постараться.

Она закрыла глаза и, погрузившись в темноту, попробовала себе представить, будто мадам Бланш стоит сзади, у изголовья кровати, и кончиками пальцев поглаживает ей лоб. Она усиленно внушала себе, что та действительно рядом с ней; мысленно видела, как в такт ее движениям покачивается жемчужная нитка, чувствовала терпкий запах ее духов. И скоро ощутила кожей прикосновение ее пальцев – легких, почти невесомых. Да, конечно, мадам Бланш особа меркантильная, но в ней что-то есть – некий дар, таинственные способности, не поддающиеся рациональному объяснению… Удивительная женщина!

Мисс Рейнберд уснула. А когда через час снова проснулась, боль исчезла.

Рано утром во вторник Джорджу позвонила мисс Тайлер и сказала про Бланш. Положив трубку, он долго стоял и смотрел в окно. В траве на лужайке показались первые нарциссы и подснежники. Земля, почувствовав дыхание весны, начала расцвечиваться новыми красками, природа вновь пробуждалась к жизни. Волнистые попугайчики, перепархивая с места на место, сливались в одно мелькающее желто-синее облако. Нет, не может быть, твердил он себе. Только не Бланш. Бланш – это же сама жизнь. Теплая, пылкая, земная. Жизнь всегда била в ней через край. Да, был и спиритизм, и всякие потусторонние идеи, но меньше всего можно было ожидать, что Бланш покинет этот мир по собственной охоте, раньше срока. Невозможно поверить, что Бланш никогда не войдет больше в этот дом, и он больше никогда не поджарит ей гренки (а она будет ворчать, что они пригорели), не отнесет ей завтрак в постель. Никогда уже не увидит, как она дожидается его, облокотившись на подушки – потрясающая, роскошная женщина! – не услышит, как она возмущается, что в спальне вечно торчит собака… Не услышит ее смеха, не увидит, как меняется вдруг выражение ее лица, когда она, отключившись от внешнего мира, начинает общаться с миром иным… Генри, храм Астродель… Бедная Бланш. Не видать ей своего храма, разве что на том свете…