Почтенные леди, или К черту условности! - Ингрид Нолль

Время от времени, когда ее веселость переходила грань, Эвальд бормотал извиняющимся тоном:

— Ну да, без шуток никак нельзя.

Пустые слова, лишенные чувства юмора. Я бы принципиально не стала терпеть.

После хлеба с чесноком я наелась и силилась угадать по столовым приборам последовательность следующих блюд.

Эвальд наконец вытащил из горячей печи тяжелое керамическое блюдо и подал на стол. Это пироги эмпанадос, объяснила Йола, с мясным фаршем, оливками, луком, салом и изюмом, а жгучую остроту им придает перец чили. Кроме того, есть черная фасоль и вполне приличное вино из штата Риу-Гранди-ду-Сул. В общем, еда простая, к тому же возбуждающая жажду, но благодаря чужеземным пряностям и непривычно грубоватым тостам мы подпали под очарование экзотики вечера.

Мы едва проглотили черный как смоль и очень сладкий кофе, которым завершалась трапеза, как Йола встала из-за стола и с извинениями удалилась. Ей надо было рано вставать на следующий день. Но мы не должны понимать это как сигнал к уходу, заверила она. Эвальд с Андреасом понимающе переглянулись. Наверное, они с самого начала запланировали сыграть в шахматы.

Аннелиза проворчала в мою сторону:

— Вспомни Баден-Баден, Руди в дуэли с очаровательным Николаем. Такая партия может продолжаться вечность.

Мы сделали вид, будто испытываем глубокое уважение к королевской игре, а сами с Луизой пошли в зимний сад. Тяжело вздохнув, она прикурила сигарету и зажгла новые свечи.

— Знаете, — говорит она, пуская дым мне в лицо, — я очень горжусь дочерью. В отличие от меня у нее есть все немецкие достоинства — прилежание, пунктуальность, любовь к порядку. Но она строгая и хочет отучить меня от курения. Что ж, у нее смягчающие обстоятельства — она беременна и врач по профессии. Кстати, я не спросила, может, вы тоже желаете сигарету?

На самом деле мы избавились от этого порока много лет назад. Но Аннелиза хотела понравиться хозяйке и поэтому ответила:

— Сигарета — лучшее завершение доброй трапезы. А ты куришь только бразильские сорта?

Луиза, как она объяснила, сама смешивает табак и вручную крутит из него сигареты, а для любимых друзей у нее припасено кое-что особенное. И на манер ветреного Папагено[5] она выпорхнула из зимнего сада за тем, что так нахваливала.

Подождав, когда Луиза удалится на надежное расстояние, Аннелиза тихо произнесла:

— Славная, но общение с ней — испытание для нервов.

— Истинная правда! И к тому же змея! Ты видела когда-нибудь, чтобы хромая баба вертела задницей, как танцовщица самбы?

Луиза вернулась с резной коробкой.

— Но не выдавайте меня мужчинам, а тем более Йоле, — предупредила она и налила себе пятую рюмку кайпириньи.[6]

Мне стало любопытно. Свою последнюю сигарету я выкурила лет сорок назад, но не настолько же я зануда, чтобы портить людям праздник! Нельзя исключать, что Луиза облагородила свою смесь марихуаной. Почти все молодые люди, включая Руди и Кристиана, пробовали курить марихуану, и выкуренный при случае косячок никому из них не повредил. Столько разных выпитых напитков давно поколебали мои принципы, и я закурила сигарету.

— Ну как, пробирает? — с нетерпением любопытствует Аннелиза.

— Практически нет, — говорит Луиза, — скорее делает счастливой.

И она поведала о своей бабушке, бывшей жрице культа кандобле, которая обладала магической силой. Аннелиза слушала как завороженная, а мне эти истории быстро надоели. Я выкурила уже три сигареты, но никакого воздействия ни на себе, ни на других не ощущала. Все это обман, думаю, но так вроде бы неплохо. Не хватало мне на старости лет стать торчком! Не-ет, пора нам отправляться восвояси.

Я встаю и смотрю сквозь стеклянную дверь на уголок, где стоит обеденный стол и где двое шахматистов смотрят на шахматную доску. Права Аннелиза, это может длиться часами.

— А Эвальд с Андреасом хорошо играют? Вид у них серьезный, — замечаю я.

— Без понятия, однако для них это единственная форма положительного общения, — считает Луиза. — Мы с Йолой нередко спорим и болтаем о своих проблемах, иногда я забываюсь и перехожу на португальский, и тогда Андреас надолго перестает нас понимать. Кроме того, ему весь день приходится говорить с пациентами, отчего вечером он предпочитает лишний раз не открывать рта.

— Но с Эвальдом он мог бы найти интересные темы для беседы, — произносит Аннелиза.

Луиза усмехается:

— Думаешь? Да, мы, женщины, пожалуй, но только не мой зять.

Некоторое время Луиза молча смотрела на Аннелизу, а затем воскликнула:

— У тебя очень красивые украшения! Такие крупные изумруды могут быть из Бразилии, но тебе они, вероятно, достались от бабушки.

Аннелиза гордо кивнула и стала отстегивать брошь. Затем она проворно сняла браслет и серьги, только с кольцом не вышло — уж очень крепко оно сидело.

— Можешь примерить, тебе они больше к лицу, чем мне.

Так оно, собственно, и было. На смуглой коже Луизы зеленые камни по-настоящему заиграли. Я снова присела и внезапно почувствовала головокружение. Зимний сад стал то увеличиваться, то уменьшаться, как в лихорадочном бреду.

— Пожалуйста, откройте окно, — прошу я, — здесь хоть топор вешай!

Луиза сверкает глазами и хихикает, как кобольд. Этот желтоватый блеск напомнил мне глаза животных, которые внезапно выныривают на обочине дороги прямо перед машиной и дикими прыжками летят на противоположную сторону. В таких случаях надо прибавлять газу.

27

Аннелиза хоть и была под хмельком, но все же позаботилась обо мне. Наверное, я выгляжу как зомби.

— Не проветрить ли помещение? — спрашивает она.

Глупая гусыня! Какую чепуху она несет, мне бы сейчас в постель, и гори все синим пламенем! У меня хватает сил лишь на то, чтобы кивком выразить готовность двинуться с места, когда Луиза с Аннелизой попытались меня поднять. Не пересечь комнату было невозможно, однако наши шахматисты не удостоили нас и беглым взглядом. Не переставая хихикать, Луиза влезла в красные сапоги на высоких каблуках. Теперь она похожа на дьяволицу. Мы втроем топчемся на пороге, и я стараюсь дышать как можно глубже.

— Пойдемте-ка, сестрички, прогуляемся немного, — предлагает Аннелиза. — Поглядите, как празднично светится огнями город, как мирно Некар несет свои воды в долину!

Луиза закрыла за собой дверь. Ее костыли остались внутри.

— В горку и вниз я могу только потихоньку, — предупреждает она, — но, если взять машину Йолы, мы могли бы быстро спуститься и погулять по берегу.

Послышался звон ключей, и она открыла «Мерседес» дочери.

— Тебе не следует садиться за руль, — предупреждаю я, — мы все выпили лишнего.

— А, ерунда, — улыбается она, — под горку тачка сама пойдет, она знает дорогу с закрытыми глазами.

Машина не лошадь, думаю сама, но решила не перечить и тихо забралась на заднее сиденье. Самое опасное сиденье спереди, где вальяжно расположилась Аннелиза. Луиза ведет автомобиль плавно, даже элегантно, да и ехать недалеко.

Внизу у реки она оставляет тяжелую машину там, где стоянка запрещена, прилепляет к лобовому стеклу пластмассовой присоской табличку «За рулем инвалид» и выходит.

Мимо нас идет компания горланящих молодых людей. Они, не стесняясь, громко отпускают в наш адрес недвусмысленные насмешки.

— Три старые клячи, а накачались под завязку, — говорит один.

Остальные оборачиваются и злорадно аплодируют нам.

В более неприятной ситуации я еще не оказывалась, но Луиза мгновенно приходит в бешенство и орет вслед парням:

— На себя посмотрите, нажрались, говнюки!

— Закрой пасть, ты, черная чума! — раздается в ответ оскорбительный крик.

Луиза успевает крикнуть только:

— Нацистские свиньи!

Остальные ругательства остаются при ней, потому что у нее подворачивается нога, и она воет как собака, которой наступили на лапу. Взбешенная Аннелиза хочет броситься вдогонку за парнями, и у меня едва хватает сил, чтобы удержать ее.

— Будем надеяться, что у нее не перелом, — шепчу я.

Однако бразильянка со стоном опускается на бордюр, снимает сапог и, потирая больное место, громко ругается.

— Что с ней? — спрашивает Аннелиза, а я чувствую себя словно в кошмарном сне.

У Луизы, как мне показалось, осталась капля благоразумия, и я обращаюсь к ней:

— Что с нами не так? Ты что, фунтами подмешиваешь в табак травку? Аннелиза сама не своя!

Луиза снова пронзительно вскрикивает от боли, но по крайней мере способна внятно ответить.

— Проклятие, как же больно! Ну ты прям святая простота! Неужели ты думаешь, что в доме Йолы можно найти хоть один грамм конопельки? Это моя фирменная марка — самосад! Для чего, как ты думаешь, я купила душистый дурман?