Паломники Бесконечности - Семен Слепынин

— Хорошенькая. Но портрет ее писать больше не буду.

— Нет, нет! Можешь закончить портрет. Так уж и быть, разрешаю. — Аннабель Ли рассмеялась: гроза прошла. — Но тебя никому не отдам. Этой же ночью мы с тобой тайно… Как это у людей принято говорить? Вспомнила! Тайно обвенчаемся, станем мужем и женой. Капитан, твой бывший начальник, даже ни о чем не догадается.

Но капитан догадался, хоть и не сразу.

— Извини за резкий отзыв о картине, — сказал он мне за завтраком. — Картина сильная. Мы ее сегодня переправим в студию при нашем университете. Там и будешь заниматься живописью.

— Заниматься живописью можно и здесь.

— Можно. Но нельзя же вечно оставаться в гостях.

— А я не гость.

Мы с Аннабель Ли посмотрели друг на друга и улыбнулись.

— Я здесь дома.

— То есть как это дома? — Капитан непонимающе заморгал глазами. Но, увидев наши сияющие лица, расхохотался. — Вон оно что! Ах я, простофиля! Мог бы и догадаться. — Выскочив из-за стола, он засуетился, обнимал нас и приговаривал: — Милые мои, поздравляю! И венчать! По христианскому обычаю! Не знаете, что это такое? Узнаете! Сегодня же! Помнишь симпатичную деревеньку? Там есть прелестная церковь.

— А что, мне эта идея нравится, — сказала Аннабель Ли. — Но сегодня не получится. Надо оповестить ваших друзей — боцмана и юнгу. Надо же и мне повидать их. Мои фрейлины доставят их сюда.

В полдень с Бирюзового океана прилетели две птицы. В небе мы увидели забавную картину. Юнга, вертя головой, с любопытством посматривал вниз. Боцман невозмутимо и важно восседал на птице, а из трубки его валил дым, как из пароходной трубы.

— Какой восхитительный морской волк, — прошептала царица, когда боцман, приземлившись, враскачку зашагал к нам.

Он и впрямь выглядел очень внушительно в новенькой капитанской форме. А сорванец-юнга так и сиял, восторгаясь своим кораблем и какими-то невиданными штормами.

— Вот только жаль, пиратов нет, — вздохнул он.

— Подожди, еще будут, — усмехнулся я.

Капитан с Фридой улетели в деревню договариваться насчет венчания. Вернулись они только к ужину. Вместе с гостями царица посадила за стол и Фриду. Ей почему-то понравилось, что у нее есть теперь и соперница. После ужина соперница поздравила нас и грустно добавила:

— Я так и знала.

— Не расстраивайся, Фрида, — утешала царица. — Ты еще полюбишь кого-нибудь.

— Никто мне больше не нужен. Уйду я от вас в монастырь.

— Куда-куда? — удивилась Аннабель Ли.

— Это церковный батюшка успел обратить ее в христианскую веру, — сказал капитан. — Миф об Иисусе Христе и на меня произвел сильное впечатление. Но верующим я не стал. Надо не верить, а сомневаться.

— Даже в твоей космической душе? — спросил я.

— Конечно. Это всего лишь гипотеза.

Утро следующего дня выдалось чудесное, безоблачное и тихое. Подлетая к деревне, мы увидели сверху сверкающие купола нарядной церкви и толпу сельских жителей. Они многое слышали о таинственной царице, о ее красоте, о ее сказочном острове. Подняв головы, они что-то кричали нам и махали руками.

Но когда, приземлившись, мы шли к паперти, радостно гудевшая толпа затихла: такой красавицы никто не чаял видеть. Признаюсь, мне льстило, что у меня такая невеста, хотя при ярком солнечном свете и в белом подвенечном наряде она утратила свою звездную таинственность. Обряд венчания, с песнопениями и колокольным звоном, взволновал Аннабель Ли.

— Даже для одной такой минуты стоит жить, — сказала она. — Да и чем земная действительность отличается от чудесной сказки?

Как бы эта чудесная сказка не обернулась сказкой страшной. Во мне вновь заерзали дурные предчувствия. Но они улеглись за свадебным столом.

Правда, посаженый отец, а им, конечно, был капитан, чуть не подпортил торжество. Провозгласив тост, он вскочил на свою любимую философскую лошадку и помчался, взлетая на вершины красноречия.

— Любовь! Самое прекрасное и благоухающее дыхание космической души…

«Все. Теперь не остановить», — подумал я. Выручил юнга. Он прыснул, но сумел состроить жалобную физиономию и умоляюще сказал:

— Капитан, хоть в такой день пощади нас.

— Ах да! Извините, — опомнился капитан и под всеобщий хохот сел, но тут же вскочил и закричал: — Горько!

Медовый месяц мы решили провести на своем острове, а потом совершить кругосветное плавание на корабле боцмана. У капитана-профессора начались лекции, но он каждый вечер прилетал и ночевал у нас.

Однажды утром с книгой в руках я расположился на скамейке перед дворцом. Из музыкальной башенки царицы полились нежные, мягко обволакивающие мелодии. Что-то пробудилось во мне, в груди защемило. И вдруг вспомнил о дудочке, подаренной давным-давно маленьким пастушком.

Я забежал в студию, где на спинке стула висел мой штурманский китель, порылся в карманах, и — вот она! Сохранилась и овеществилась свирель вместе с кителем. Я снова вышел на лужайку перед дворцом и заиграл. За пеленой звуков слышалось биение иной жизни — гул древних пастбищ, шелест трав, песни старого тополя. Через завесу реальности проникали волнующие звуки из забытого детства и неведомого мира. Вокруг меня столпились озерные девы, подбежала Аннабель Ли.

— Я бездарность! Вот кто великий композитор! — воскликнула она, изумленно глядя на меня. — Откуда, из каких миров ты принес чудесные звуки?

Я рассказал о планете-однодневке, сотворенной мной в космической пустоте, о маленьком пастушке.

— Говорила же, что твоя жизнь — волшебная сказка. А портрет Фриды почему не заканчиваешь? — улыбнулась Аннабель Ли. — Я ведь разрешила. Смотри, какая получается у тебя веселая насмешница.

Около этюдника стояла Фрида и смотрела на меня грустными ожидающими глазами. Я взялся за кисть, вспомнил все передуманное мной в сказочном гроте и почувствовал, что не могу писать в прежнем игривом духе. Писалось, однако, быстро и к вечеру получилось что-то неожиданное: не легкомысленное смеющееся создание, а глубокий образ с метафизической печалью в глазах. Я изобразил Фриду на фоне цветных облаков нашего грота, только в своде его — дыра, откуда выглядывала звездная Вселенная. Создавалось впечатление, что Фрида — посланец Вселенной, что она прилетела оттуда, чтобы поведать о ее тайнах. И не смогла. Потому и вышла Фрида удивительно одухотворенной в своей мучительной попытке выразить невыразимое.

— Богиня! — воскликнул появившийся за моей спиной капитан.

— Какая я, оказывается, красивая, — обрадовалась Фрида.

— Романтик! — продолжал восхищаться капитан. — Какой прекрасный метафизический образ! Вот это настоящий ты.