До второго потопа - Дмитрий Дивеевский

– Удивительно. Когда я начинал воевать против Вас, я думал, что вернусь в совершенно чужую мне страну. Оказывается это не так. Корни остались. Среди пожилых русских вообще много верующих. Мы открыли ваши церкви, и в них повалил народ. Даже не знаю, хорошо ли это. А Вы, видимо, глубоко верующий, если так спокойно говорите о смерти.

– Да, я знаю, что Бог есть, и ответ перед ним нести придется.

– Ну, ну, не так драматично. Я вот тоже католик, но такой прямой ответственности перед Господом не усматриваю. Что там на самом деле будет, какие грехи мне зачтутся, а какие подвиги нет – я не знаю.

– А чего же здесь неясного? Посмотрите на своего фюрера, и признайтесь себе, что служите бесам. Отсюда и спрос будет.

Тиль заметно побледнел и сжал губы в тонкую нитку:

– Я прикажу Вас расстрелять, если еще раз услышу подобное о фюрере.

В голосе его звучал металл, глаза блеснули злобой. Виктору вспомнился допрос отца Петра Ольгой Хлуновой. Такая же тяжелая ненависть повисла в воздухе. Но теперь он чувствовал себя на месте отца Петра, и ему было легко. Страха не было «Не в силе Бог, а в правде» вспомнил он.

– Никто не хочет умирать, господин офицер. Только страх правду не убавляет. Правда она и есть правда.

Тиль молча смотрел на него, подавляя в себе приступ злобы. Потом медленно произнес:

– Вы, я смотрю, уже все разложили по полкам. Немцы бесы, русские ангелы. Все легко и просто.

– Скажите, господин Тиль, а те древние евреи, которые кричали «распни его», были одержимы бесами или нет? Они увидели, что Иисус отнимает у них надежду на обладание другими народами и возненавидели его. Ненависть – это бесовщина. А чем немцы отличаются от этих древних евреев? Русские точно так же хотят отнять у них надежду на обладание другими народами. Вот вы и беснуетесь.

– Наша расовая теория исключает право на жизнь таким неполноценным нациям, как евреи, цыгане, восточные славяне и прочие. Мы просто совершенствуем естественный отбор природы.

– Мне кажется, господин Тиль, Вы сами не верите в этот бред. Если проверить Ваше руководство на происхождение, то у многих обнаружится еврейская кровь, даже у вашего фюрера. В Европе все давно перемешалось. Что тогда делать с расовой теорией?

– Давайте перейдем к делу. Вас арестовали не для философских диспутов. Итак, меня интересует Ваша связь с партизанами и желательно с Москвой.

– Я же сказал, что Вам проще вернуть меня в гестапо. У меня нет связи ни с теми, ни с другими.

– Ваша позиция не так безупречна, как вам представляется. Мы арестовали нескольких ваших людей, и чем упорнее вы молчите, тем хуже им придется. Мы будем допрашивать и их. Возможно, они умрут под пытками. А виновником их смерти будете Вы.

– Я не знаю, о чем вы говорите.

– Что ж, я не предполагал иного результата. Тогда будем говорить по-другому.

Тиль нажал на кнопку звонка и сказал вошедшему дежурному:

– Отведите его в камеру дознания.

Уварова привели в подвальное помещение, в котором тускло горела электрическая лампочка и пахло сыростью. За небольшим столиком в углу два молодых упитанных мужчины в черных халатах, и грубых солдатских башмаках ели хлеб с салом, и с хрустом заедали их луком. Один из них, несмотря на молодость, имел обширную плешину, а другой – выдающиеся надбровные дуги, делавшие его похожим на орангутанга. Посреди комнаты стоял низкий топчан, а на стене висели инструменты пыток.

Увидев заключенного, они вытерли руки о полы халатов и уставились на Уварова, дожевывая обед.

– Дывись, Гриц, яки гарный хлопчик – медленно молвил плешивый, сцепив руки на животе – Вин швидко не сдохне.

– Живучий, сразу видно – так же не спеша ответил орангутанг – что там Тиль велел?

Плешивый прочитал переданную дежурным записку:

– Допрос с острасткой.

– Значит, зубы, ребра и пальцы. Больше ни-ни. Руки-ноги оставим на завтра. Слышь, пациент. Сегодня мы будем вышибать тебе зубы, ломать ребра и выламывать пальчики. Это у нас как запись на осмотр. Самая легкая процедура. Если останешься при своих интересах, то завтра очередь за руками-ногами. Ну, а что дальше, узнаешь потом. Так будешь разговаривать?

– С тобой язык поганить…

Плешивый подошел к Уварову, взял его за большой палец правой руки и неожиданно сильным рывком вывернул из сустава. Молния нестерпимой боли пронизала Виктора, он замычал и присел на корточки у стены. И тут же получил удар в зубы кованым солдатским башмаком.

Когда он пришел в себя, выплевывая осколки разрушенных зубов, его положили на топчан животом вниз и заломили руки за спину.

– Ну, хлопче, созрел для разговора? – услышал он голос плешивого, и положив голову щекой на топчан, не ответил.

– Добре. Помолчи пока, а мы пальчиками займемся. Потом разговоришься.

Орангутанг снял со стены большие кованые щипцы и Виктор почувствовал, что он сжимает ими мизинец на левой руке. Затем послышался хруст сустава, и он снова потерял сознание.

Утром Уварова снова привели к Тилю. Лицо его посинело и опухло от ударов башмком, губы были раздавлены, осколки зубов с обнажившимися нервами причиняли мучительную боль, изувеченные до неузнаваемости пальцы рук стали похожи на безжизненные корявые корневища неведомого растения. «Теперь я знаю, что такое крестные страдания» медленно ворочалась в его голове одна-единственная мысль.

Тиль внимательно смотрел на узника своими девичьим глазами, крутил в руке карандаш и не спешил начинать допрос.

– Ну, как Вы себя чувствуете – наконец нарушил он молчание – надолго ли хватит сил продолжать восхождение на Голгофу?

Виктор сидел, закрыв глаза, и не отвечал. У него не было сил на разговоры.

– Предполагаю, что Вы избрали самый простой план – умереть под пытками как можно быстрей. Не доводя дело до невыносимой боли, которая не позволит молчать. Так ведь? Хочу Вас сразу заверить, раньше времени Вы не умрете. Я об этом позабочусь. Я вообще, буду курировать весь ход дознания, и проявлять при этом максимум гуманизма. Вот смотрите, палачи изуродовали Вам кисти рук. Кстати, это члены украинской националистической организации. Я их попросил взаймы из батальона «Нахтигаль». Просто удивительно, какую животную ненависть они вынашивают к русским братьям – славянам. Иногда, кажется, что они готовы есть вас живьем. Да. Так вот, о кистях рук. Теперь они Вам не нужны, и если Вы продолжите молчать, то братья-славяне их отрубят. Затем пойдем дальше, и от Вашего организма будет убывать по кусочку до тех пор, пока он не скажет: «Стоп, хозяин. Больше не могу. Рассказывай правду». Я знаю, что говорю. Вы ведь не первый большевистский апостол в наших руках.

Уваров слабо улыбнулся обезображенным ртом и прошепелявил:

– Вы верный ученик фюрера, господин Тиль. Я не буду с Вами общаться.

В глазах Тиля сверкнула уже знакомая ярость:

– Уж не брезгливость ли Вами руководит, товарищ комиссар? Вы не желаете общаться с мастером грязных дел? Наверное, потому, что Ваши чекистские застенки были райскими уголками? Или Вы думаете, я не знаю, где Вы работали? Так вот, вы работали в НКВД в чине старшего лейтенанта и накануне войны прибыли в этот город не откуда-нибудь, а из лагерей. И руки у Вас по локоть в крови и дерьме. Так что не Вам изображать из себя моралиста.

Виктор открыл глаза и увидел лицо Тиля, осклабившегося в ядовитой усмешке. Он поднял ко рту руку, сплюнул на рукав наполнившую рот кровавую слюну. Просипел из последних сил:

– В НКВД тоже есть уроды. Одного я прикончил собственными руками. Но они не запачканы невинной кровью.

– Забыли, наверное, товарищ комиссар, что Господь запрещает человеку устанавливать вину другого человека. Он говорит «не судите». А Вы судили по гнилым человеческим законам и еще утверждаете, что остались паинькой.

– Я отказываюсь говорить с Вами…

– Ну, что ж. Тогда идем по объявленной программе. Извольте к палачам. А завтра, думаю, начнете во всем признаваться.

Когда Уварова привели в знакомый подвал, боль настолько овладела всем его телом, что сознание едва брезжило. Он снова увидел две отвратительные рожи, которые не стали утомлять его разговорами. Палачи поняли, с кем имеют дело. Они поставили узника на колени перед деревянной скамьей, один из них крепко схватил Виктора за правую руку и положил ее на скамью. Другой размахнулся топором на длинной ручке, с хаканьем ударил по запястью. Изуродованная кисть упала на бетонный пол. Плешивый накинул на окровавленную культю проволоку, и затянул ее в крепкий узел. Бинтовать не стали.

– Ну, одпочивай, хлопче. Другую ручку завтра обстрижем – сказал орангутанг, и Виктор с мучительным усилием поднялся на ноги. «Господи, помоги – внутренне стонал он – дай мне сил выстоять эту муку». И будто кто-то невидимый подхватил его под руки и помог дойти до камеры. Добравшись до топчана, Уваров сразу же потерял сознание и провалился в спасительную тьму.