Три аксиомы - Зыков Иван Максимович

Океанский прилив высотой в два-три метра входит в воронку. Та часть воды, которая движется по восточной полосе, упирается в берега Мезенского залива и, не находя выхода, накапливается, повышает свой уровень у Моржовца до шести метров, а в вершине залива еще выше и достигает у входа в реку Мезень девяти-десяти метров.

Та же полоса воды, которая движется по западной стороне, свободно вливается в горло Белого моря и проникает во внутренний бассейн, не встречая на своем пути никаких препятствий. Не так уж много океанской воды успевает притечь через узкое горло за 6 часов 12 минут прилива. Она растекается по широкому пространству внутреннего бассейна и постепенно снижает свой уровень. В южной части Белого моря прилив не превышает одного метра и практически незаметен, он не оказывает существенного влияния на судоходство.

Действует еще ряд обстоятельств, о которых умолчу, чтобы не запутать читателя. Думаю, что так, как объяснил, будет достаточно понятно, хотя в действительности обстоятельства значительно сложнее.

Высказываются достаточно правдоподобные гипотезы о том, что именно здешние бешеные течения сыграли важную роль в изменении климата Земли. Характер водообмена между Белым и Баренцевым морями таков: вдоль западного побережья Белого моря приливные течения господствуют над отливными, то есть в общем итоге Белое море принимает здесь воды больше, чем выливает. Этот избыток, усиленный водами многих впадающих в Белое море рек, выливается вдоль восточного побережья, где отливные течения господствуют над приливными. В давние времена, когда Канин был островом и существовал отделявший его от материка Чешский пролив, сток вод из Белого моря шел через Мезенский залив и Чешский пролив на восток в Печорское море, в одну сторону с теплым Гольфстримом. Десять тысяч лет назад Чешский пролив был замыт песком, Канин превратился в полуостров, отливное течение из Белого моря пошло прямо на север, в Баренцево море, поперек Гольфстриму и отклонило его от прежнего пути к берегам Сибири. Под влиянием Беломорского (точнее, Мезенско-Канинского) течения Гольфстрим ветвится, мечется из стороны в сторону и затухает. С тех пор произошло резкое похолодание в Сибири, погибли мамонты и ухудшился климат всего северного полушария. Если бы удалось соединить Мезенский залив мощным каналом с Чешской губой, все встало бы на прежнее место.

Тех, кто заинтересуется этим вопросом, отсылаю к статье «Мамонты и загадка климата» в 10-м номере журнала «Природа» за 1965 год. А у нас иная тема. Я только хотел указать, насколько важна эта зеленая вода, что струится у бортов парохода «Воронеж».

Мезенский залив принадлежит к числу мест на земном шаре с очень высоким приливом.

За шесть часов двенадцать с половиной минут перемещается на десятках тысяч квадратных километров такое огромное количество воды, какого большой реке хватило бы выливать на год.

Ведутся изыскания и разрабатывается проект постройки Мезенской приливной электростанции. Из силы приливов извлекут выгоду, а пока они причиняют одни огорчения, затрудняя судоходство. Вот же: экспресс, команда которого выгадывает минуты, стараясь выполнить свою годовую программу, стоит без дела восемь часов. Пассажиры понуро скучают, стоянка им не по нутру. Человек с проездным билетом в кармане всегда считает вынужденную остановку нарушением своего права на движение.

Вахтенному штурману излишне глядеть на часы: сама природа указала время отправления. Стоявший на якоре и обращенный к берегу Моржовца левым бортом пароход сам собой повернулся, берег показался справа. Это сменилось течение, вода пошла на прибыль. Через шесть часов наступит высшая точка прилива, и ровно столько же времени нужно «Воронежу» для завершения рейса. Поэтому отход от Моржовца всегда приурочивается к повороту течения.

Прозвенел машинный телеграф, и тут же раздалась команда:

— Катать якорь!

Пароход погремел якорной цепью, забурлил винтами, вспенил воду и лег на курс.

Идем теперь на юго-восток. Вторично за этот рейс пересекли Полярный круг и возвращаемся в умеренные широты.

Берега Мезенского залива низменны, окаймлены широкими отмелями, нет ни одной бухты, где можно укрыться от шторма.

В начале столетия мне привелось видеть в этих местах остатки разбитого парохода. Корпус и надстройки были быстро разрушены штормами, но надолго уцелели котлы. На отливе они высовывались из воды, как черные камни, и волны, вливаясь через топки, зловеще гудели и звенели железными стенками, напоминая о том, что в устье Мезени зевать нельзя.

Когда мы вошли в узкую вершину залива, к нам подошел бот, и на борт поднялся старик лоцман. Местный помор, знакомый с мельчайшими подробностями постоянно изменяющегося русла, будет руководить дальнейшим ходом нашего судна.

Я успел перекинуться с лоцманом несколькими словами. Нет, опасные места взорваны аммоналом еще в 30-х годах, русло углублено, хорошо налажена лоцманская служба, движение судов строго подчиняется времени приливов, аварий не бывает, совершенно по-новому организована погрузка в порту. Несмотря на все это, пропускная способность Мезенского порта остается небольшой.

Невозможно определить, где кончается море и начинается река. Берега, видные теперь и справа и слева, постепенно и плавно сближаются, становятся ясно различимыми. Вот между берегами осталось десять километров, потом пять; местами они сходятся на три километра. Пароход идет по ленте воды между двух берегов, но можно ли назвать эту ленту рекой? Едва ли. Настоящая река течет всегда в одну сторону, и ей полагается иметь пресную воду. Вода, по которой мы идем, несется со скоростью девяти километров в час вверх, против нормального течении реки, и она соленая, морская: около бортов судна тянутся полосы мыльной пены. Но от нормальной морской она отличается желто-серым цветом; в кубометре мезенской приливной воды, размывающей берега, содержится четыре килограмма песку и глины. Можно пожалеть несчастную рыбу-семгу, вынужденную идти из светлого моря на нерест в верховья реки через такую грязь. Вероятно, она по-своему, по-рыбьи чихает, кашляет и сморкается…

Прилив дошел до высшей точки, течение приостановилось, пришла пора «кроткой воды».

Повстречали идущий к морю пароход под норвежским флагом — на красном полотнище синий крест с белой каемкой. Тяжело нагружен мезенским лесом, не только трюмы, даже палубы заполнены бледно-желтыми досками; видны только мачты, труба и командный мостик.

А вот и конец нашего пути. У поселка Каменка «Воронеж» подошел на полкилометра к берегу и бросил якорь. Появился катер, забрал и перевез пассажиров на берег.

Тут еще тундра. Местность плоская, равнинная. Но какая ширь! И какое могущество в быстрых спадах и разливах воды!

Полурека-полупролив, по которому поочередно в две стороны носится бешеная вода, имеет здесь ширину километра в четыре. На противоположном берегу чуть виден вдалеке маленький городок Мезень, упомянутый в грамоте, написанной в 1535 году от имени малолетнего Ивана IV Грозного.

Мезенцы издавна были отважными и умелыми мореходами, рыбаками и зверобоями. Именно они в давние годы зимовали на Шпицбергене, обошли вокруг Новой Земли, плавали на сибирские реки. Но в послепетровскую эпоху, когда наступила пора крупного кораблестроения и больших экономических связей, поморский парусный флот был создан на южных побережьях Белого моря, в Онежском Поморье, где нет приливов и где много удобных бухт для стоянки кораблей. Мезенское же судоходство остановилось на прежнем уровне ладьи и карбаса, который под силу руками втащить на отмелый песчаный берег.

В Мезени не было построено ни одной большой парусной шхуны, какие десятками имела любая деревушка Онежского Поморья. Мезенский залив и река Мезень не годились для плавания больших парусных кораблей.