Филин - Андрей Воронин

– О да, – сказал Герман, вновь надул щеки и облизал зубы языком. Его круглое лицо стало еще круглее, он стал похож на камеру, вытащенную из волейбольного мяча.

– Охотиться можно по-разному, и рыбу ловят по-разному. Одни бросают снасть где придется, другие тащат сеть, растянув ее поперек реки, а третьи знают рыбные места. Кто из них тебе больше нравится?

– Мне все равно, лишь бы рыба была к обеду.

– Ты не охотник, Герман, ты потребитель. Мне никто не нравится из трех категорий, мне нравится четвертая категория.

– Я, что ли? – Герман хлопнул ладонью по колену.

– Четвертая категория.., мне нравится рыбак, прикармливающий рыбу изо дня в день, на одном и том же месте. Рыба привыкает к пище, теряет осторожность. Потом рыбак приходит на прикормленное место, забрасывает удочки, и за какой-нибудь час у него полное ведро. Он знает, когда будет ловить, знает, какая рыба клюнет. Не рыба диктует ему условия, а он диктует их ей. То же самое происходит и между людьми. Кто-то считает, что лучший способ заставить человека подчиниться своей воле – выкручивать руки, сулить деньги, брать в заложники жену, детей. Но для этого большого ума не надо. Лучше, а главное, чище или, как говорят, суше – протоптать тропинку, и человек сам выберет ее. Зачем идти по траве, мочить дорогие ботинки? Человек думает: раз тропинка есть, значит, она куда-нибудь выведет.

А в конце тропинки – обрыв, свалится, шею сломает.

И вроде бы никто ни при чем, не на кого пенять, твой враг сам сделал свой выбор, сам поскакал по тропинке, сам в яму свалился.

– Ничего не понял. Ты это о ком?

– Обо всех сразу, Герман.

– Обо мне тоже?

– О тебе и о себе.

– Тогда прощаю.

– Законы общего бытия.

– У меня такое впечатление, Сергей, что ты учился на философском.

– Это не философия, Герман, это логика и психология.

– Ты переоцениваешь себя!

– отмахнулся от приятеля Богатырев и пошел в ванную мыть вспотевшее лицо. – Психология, логика, – бурчал он. – Обыкновенное прохиндейство! Обмануть человека может и неграмотный цыган. Любят люди вроде Сереброва все непонятными словами обзывать, а на самом деле они шарлатаны и обманщики, причем такие, что клеймо негде ставить.

Серебров докурил до половины сигарету, выпил кофе.

– Что мне делать? – спросил Герман.

– Ты готов выполнить любое мое поручение?

– Если ты скажешь, Сергей, убить кого-нибудь, повесить, отрубить голову, то я сегодня не готов.

– Тогда отдыхай. Возьми на полке деньги.

– Не вижу.

– Томик Ницше возьми.

– На какой странице деньги лежат? – спросил Герман.

– Между седьмой и восьмой, – ответил Серебров.

Богатырев схватил томик, развернул. Действительно, пятьсот долларов, новеньких, аккуратненьких поджидали его. Богатырев захлопнул книгу.

– Зря ты это сделал.

– Что именно? – насторожился Герман.

– Книжку не прочел. Там мысль специально для тебя – на седьмой странице. Деньги – лишь закладка. Мысль, между прочим, дельная и стоит больше, чем пятьсот баксов.

– Я потом ее прочту. А дальше, Сергей, там больше мыслей нет?

– Ты хотел сказать – закладок?

– Как сказал, так сказал.

– Я сам ее до седьмой страницы дочитал.

– Ты прочти ее дальше и закладку оставь. Хоть на каждой странице.

Серебров кивнул и улыбнулся:

– Великие знания – великая печаль, Герман.

– В этой книжке вычитал?

– Нет, в другой, Библия называется.

– Из Корана чего-нибудь можешь задвинуть?

– Я на мусульманина похож, на басурмана?

– Прости, не похож.

– Пошел вон, – шутливо обронил Серебров, направляясь в ванную. – Кстати, Герман, как ты думаешь, где сейчас генерал Кабанов?

– Во время боевых действий генералы находятся в штабе, он у себя, в районном доме ветеранов.

– Молодец, Герман, четко сориентировал меня.

Но насчет твоего отдыха я пошутил. Тебе придется посуетиться и поработать для меня шофером. Часть денег из книги пойдет в дело.

Предвыборный штаб генерала располагался в районном доме ветеранов войны. Место довольно тихое, а главное, ухоженное. Дом практически сохранился в нетронутом виде, таким, каким его задумал архитектор в начале пятидесятых годов. Богатая лепнина, в которой перемежались рога изобилия, полные винограда, яблок и прочих фруктов, со штангенциркулями, гаечными ключами, глобусами, с фигурами рабочих в комбинезонах и доярок с коровами.

Над входом нависал огромный портик, украшенный гербом Советского Союза и обрамленный кучей знамен. Какие именно это знамена, понять было уже трудно. Дом красили, как минимум, раз десять, и краска, наносившаяся прямо на столичную пыль, надежно спрятала серпы с молотами и начальные строки лозунгов, призывающих продолжать дело Ленина-Сталина. Дом располагался в небольшом переулке. Местные жители настолько привыкли к его фасаду, что не замечали, что именно изображено на рельефах.

Кабинет кандидата в депутаты генерала Кабанова тоже не претерпел изменений с пятидесятых годов.

Деревянные панели, гипсовая лепнина, выкрашенная бронзовой краской, люстра с чудом сохранившимися матовыми плафонами. На добротном столе, покрытом изъеденном молью зеленом сукне, стоял огромный черный аппарат, служивший одновременно и телефоном, и селектором. Когда-то он, наверное, украшал стол крупного министерского чиновника, теперь же нажатием клавиши можно было вызвать одного-единственного человека – секретаршу, сидевшую в общей комнате.

– Вы подыскали студентов? – строго поинтересовался Кабанов у секретарши, когда появился в штабе.

– Да, ребята обещали прийти. Но они не совсем студенты, сейчас лето и кого-нибудь в общежитиях найти трудно.

– До встречи с избирателями у меня час времени.

– Они должны появиться с минуты на минуту.

Кабанов зашел в кабинет и тут же ощутил себя важным человеком. Одна беда, генерал плохо представлял, кем ему потом придется командовать.

Единственной новомодной вещью во всем кабинете было кресло, новенькое, кожаное, на колесиках, с гнутыми деревянными подлокотниками. Кабанов устроился в нем и подумал: «Раньше мне казалось, что к шестидесяти годам жизнь моя кончится, а теперь вижу – она только начинается».

Щелкнул динамик в аппарате:

– Григорий Викторович?

– Да, слушаю, – важно ответил Кабанов.

– Ребята пришли, – голос секретарши дрогнул, но генерал не сообразил, в чем кроется причина замешательства.

– Просите их ко мне.

– Да, – с замиранием в горле произнесла секретарша, и дверь в кабинет Кабанова отворилась.

На ковровую дорожку ступили пятеро молодых людей, людей в общечеловеческом смысле слова, но сам генерал подобных субъектов людьми называл с большим допущением, – три парня и две девчонки.

Половые отличия генерал сумел установить не сразу – через десять секунд, рассмотрев наконец у девиц под майками груди. Волосы у одной девчонки были выкрашены в ядовито-зеленый цвет, у другой – в такой же ядовитый, но только красный. Трое парней выбелены, в ужасной ширины рэперских штанах, спущенных, как определил для себя генерал, чуть выше колен.

– Прикольно, – сообщил самый старший из парней и, не вынимая рук из карманов, подошел к столу, нагнулся и заглянул в глаза генералу. В ухе у подростка Кабанов успел сосчитать семь серебряных колечек. – Сказали, работенка есть?

Генерал подавил приступ отвращения и зычно спросил:

– Вы-то работать умеете?

– Все что угодно. Хотите, дерьмом плакаты конкурента измажем? Хотите, под дверь ему нагадим?

Кабанов не сомневался, эти ребята способны средь бела дня нагадить под дверь Горбатенко, причем как парни, так и девицы. Но, помня слова Скворцова, пресек этот порыв в зачатке.

– Я веду честную борьбу.

– Нам это по барабану, – сообщила зеленая красавица с тоскующим взглядом, она уселась прямо посреди кабинета, сложив ноги по-турецки.

– Надо листовки расклеить, – Кабанов с каждой секундой терял уверенность в успехе.

Подростки переглянулись, им явно хотелось чего-нибудь более масштабного.

– Сколько платишь, батя?

– За ночь работы по двадцать баксов.

– Прикольно звучит, – хихикнула девица, – за ночь работы…

– Я не то имел в виду, – генерал почувствовал, что краснеет, и, чтобы скрыть смущение, достал из-под стола толстую пачку листовок.

Рэперы обступили стол.

– Солидно, – сказала рыжеволосая, разглядывая генеральские звезды.

– Расклеите на фонарях и на дверях подъездов.

Клей и валики наши, возьмете у секретарши.

– Деньги, батя, какие?

– Зеленые, – генерал выдвинул ящик стола и вынул сорок долларов. – Сорок для начала, шестьдесят утром, когда увижу, что весь район обклеен.

– Посоветоваться надо, – парень присел на край стола. Майка приподнялась, и генерал вынужден был с минуту созерцать грязные белые трусы рэпера.