Шкуро: Под знаком волка - Владимир Рынкевич

В губернаторский дом неизвестного маленького человека в длинной черкеске Кузьменко прошел через боковой вход. Казак охраны сказал: «Проходи, Коля, мне уже сказано…»

До одиннадцати было почти три часа, и Кузьменко засел в кафе. Хотелось напиться, но после двух стаканов спохватился: секретное задание атамана еще до конца не исполнено.

Пришел к одиннадцати. Вход охранял тот же казак. Закурили.

— Долго Григорьич с агентом занимается, — усмехнулся казак.

— А ты не болтай. На то нам и доверяют, что выполняем и молчим, — грубо ответил Кузьменко: то ли от недопития, то ли еще от чего разбирала его тайная злоба.

— А вы что здесь делаете, вахмистр? — прозвучал металлически холодный голос.

Рядом стоял штабс-капитан Гензель.

— Господин полковник приказал прибыть к нему для секретного дела.

— Извините, господин вахмистр — я по долгу службы. Я назначен дежурным офицером по всему гарнизону. В моем распоряжении взвод пластунов. Мне очень радостно узнать, что в эту праздничную ночь господин полковник продолжает заниматься делами. Слышите» какой праздник?

Как-то сразу, наверно вырвавшись из аллей городского сада, грянула лихая зажигательная:

Как у нашей сотниЖизнь была веселая!Чернявая моя,Чернобровая моя,Черноброва, черноглаза,Раскудрява голова…

Штабс-капитан закурил папиросу и уходить не собирался.

— На охране все в порядке? — спросил он дежурного казака.

— Так точно, ваше благородие.

Сверху, с площадки второго этажа, где размещались докой Шкуро, раздался голос ординарца Литвинника:

— Кузьменко! Николай Степаныч, вы здесь?

— Я на месте. Только я не один. Здесь дежурный штабс-капитан Гензель.

Хлопнула дверь. Снова открылась. Шаги. И опять закричал Литвинник:

— Господин полковник приказал дежурному офицеру выйти на улицу, чтобы потише шумели…

А с улицы неслось:

Жизнь была хорошая,Сотник был удалый…

— Полковник очень правильно заметил, — сказал Гензель с язвительной улыбкой. — Нельзя так шуметь.

Когда наконец дежурный исчез, сверху торопливо спустился низкорослый человек. Папаха на глазах, подбородок уткнут в ворот черкески, платочек то и дело улица. «Проходьте, проходьте, господин разведчик», — с шутливой серьезностью проводил таинственную фигуру охранник.

— Идите рядом. Там казаки гуляют, — сказал Лене Кузьменко и осторожно взял ее за плечо. Скорее даже не за плечо, а за рукав черкески. В жизни не приходилось ему водить таких за руку или под руку.

— На улице свет фонарей, разгульный гвалт, бутылки… Глотают воины из горлышка горячительную жидкость, передают другому. Кричат: «Где атаман? Гулять выходи, атаман!» Потом нестройно запели:

Вдоль по линии КавказскойМлад седой орел летал.Он летает пред войсками —Войсковой наш атаман!..

Не дав дотянуть песню, снова стали кричать:

— Давай к нам, атаман! Андрей Григорьич!

— А это кто такие пробираются? — зашумели, заметив Кузьменко с таинственным спутником. — Чего к стенке лепишься?

— Я адъютант полковника Шкуро.

— А ну дай-ка нам глянуть, кого ведешь. Лена прижалась к Кузьменко мягким девичьим телом, щекой коснулась лица, шептала: «Не выдавайте меня…»

На месте оказался Гензель со своими пластунами:

— Я дежурный по гарнизону штабс-капитан Гензель. Приказываю дать дорогу адъютанту командира дивизии! На четыре шага! — С десяток бородачей пластунов стали стеной. — Подхорунжий Климов, — командовал Гензель, — держать дистанцию четыре шага!

С помощью дежурных патрулей, оставив позади бурный океан разгула, Лена и Кузьменко добрались до тайной квартирки. Девушка бросила черкеску и папаху и села на диванчик, вздохнула сонно.

— Сапожки помогу вам стащить.

— Помогай, — согласилась она равнодушно.

Лена была исполнена окончательной радостью жизни, когда все счастье, что есть на земле мягко колышется у тебя в груди, а окружающий мир с какими-то людьми, предметами, звуками — пустое темное место. Босиком она подошла к небольшому зеркалу, в котором видно только лицо — сияющее, победоносное, с легкой тенью сладкой усталости.

— Барышня, — приблизился к ней угрюмый казак. — Простите, я…

И неожиданно облапил, поцеловал в губы, в щеку. И отпрянул.

— Ты что? — Лена изумленно хохотнула.

— Простите, я так, по-дружески.

— А ты, оказывается, лизунчик. Но некогда нам лизаться. Матушка меня ждет. Я ж обещала не позже полуночи…

— Идемте барышня, — согласился Кузьменко, опустив глаза. — И меня атаман ждет.

— Новое задание?

— Гулять будем на площади с казаками. Я должен быть рядом.

Вел он ее по темным улицам» проклиная свою незадачливую жизнь — врал атаману, что у него была какая-то гарна дивчина. Ничего хорошего не было. Одни пьяные бабы. А такая, как Лена, разве только во сие приснится.

Вернулся Кузьменко в самое время: Шкуро наконец будто сбросил с себя некие оковы чужих доспехов и стал самим собой — тем, кто с детства был уличным драчуном в училище — самым гулящим юнкером» в армии — бузотером и храбрым партизаном. Только партизаном — чтобы никакого начальства. Шкуро заметил адъютанта, закричал: «Коля! Лезгинку делай! Трубы, барабаны, эти, как их, гитарки черкесские! Давай музыку!..»

Громыхнули барабаны, следом им гулкими звуками площадь заполнили отчаянные взвизги кавказских ритмов. И пошел, поплыл, полетел по кругу, только сапоги мелькают- Все тонкие коленца знаменитого танца знал и даже с зажатым в зубах с кинжалом в зубах по кругу. Атаману освободили большую площадку, зрители прихлопывали, кричали: «Асса!»

Кузьменко стоял с музыкантами. Его тронули за плечо. Оглянулся — Гензель.

— Проводили секретного разведчика» вахмистр?

— А чего ж? Как приказано, так и исполнено. У нас такой порядок.

Гензель перешел почти на шепот:

— Это была женщина, вахмистр.

— Не знаю, не мое дело, — ответил с деланным равнодушием Кузьменко.

— Наше дело, вахмистр. Мы теперь в Добровольческой армии. Нами командует не казачий атаман, а генерал Деникин. У него другие порядки, и вам надо привыкать. У Шкуро свои дела, свои женщины, свои песни, а у нас с вами — другие порядки.

— Чего вы, штабс-капитан, ко мне приткнулись? Я служу и выполняю…

— О себе подумайте.

Кузьменко и так чуть не всю ночь о себе думал — о том, что не было у него такой красавицы, как Лена. А Гензель продолжал:

— Завтра утром офицер из деникинского штаба будет спрашивать многих казачьих офицеров о службе, о разных делах. Потом будет принято решение, кому где служить, кому какое звание дать. Часам к десяти. Приходите в гимназию, где стоит первая сотня и пластуны. Это для вас хороший случай. Штаб Добровольческой армии уже работает. Вчера вечером хотели дать генеральское звание полковнику Шкуро, но… кое-что узнали. А Солоцкий стал войсковым старшиной. Я сам читал приказ.