Кремлёвские нравы - Дмитрий Шевченко

И вот ещё что. Страшнее всего не бунт и не революция. Страшнее всего грядущие безмолвные смерти на бескрайних меридианах отечества. Как представлю себе одиноких обобранных старух где-нибудь в Вологодской области — не по себе становится. Дай Бог, чтобы хватило у них дров, и была конфета к чаю, и чтобы автолавка с продуктами не завязла в грязи. Дай Бог, чтобы они благополучно перезимовали…

Беседовали с полковником в сентябре прошлого года. Спустя три месяца мой сосед, владелец дома в Подмосковье, со страхом рассказывал: когда выпал первый снег, связь его деревни с большим миром прервалась. Единственный на всю округу магазин заколотили крест-накрест — нечего продавать, некому покупать. Пенсии малочисленным обитателям покосившихся черных изб не выдают уже больше года. Дети разлетелись по миру, колымят, забыли о родителях. Запасы продуктов и дров на исходе. Если доживем до лета, вздыхали старики, придется вспоминать голодные 30-е, лебедой питаться да лопушками. Одна старуха, горевал сосед, лета уже не увидит. Пошла пешком (о транспорте давно забыли) в соседнее село к доктору да замерзла по дороге. Соседи насилу нашли, откопали в придорожном сугробе заледеневший труп…

Впереди — новая зима. Начало третьего тысячелетия… до нашей эры

«Я ПРИШЕЛ ДАТЬ ВАМ ВОДКУ…»

М и т р о ф а н.

И теперь как шальной хожу.

Ночь всю така дрянь в глаза лезла.

Г — ж а П р о с та к о в а.

Какая ж дрянь, Митрофанушка?

М и т р о ф а н.

Да то ты, матушка, то батюшка.

Незадолго до ухода из Кремля пришлось, как и многим чиновникам, заниматься разработкой национальной идеи. Ничего путного не надумал, лишь извел сотни киловатт электроэнергии — компьютер не выключался сутками. Глаза стали красными, голова тяжелой — как у бурсака, одолевающего накануне госэкзамена пятилетний курс литературы — от Гомера до писателей-деревенщиков. Иные коллизии этой идеи (оставшейся недодуманной), не давали покоя и по ночам…

«…Толпа заполнила всю площадь до отказа (лишь в девяносто первом, после путча, здесь был такой людской водоворот). Накачанные парни безопасность — сомкнули плотным кольцом Ельцина. Как на шарнирах, с каменным лицом он двигается медленно к трибуне. Сейчас поднимется и скажет: «Россияне! Идея, что нас всех объединяет, скрывается за этим покрывалом. Там монумент, который я народу решил оставить в память о себе. Когда-то здесь стоял железный Феликс, хороший памятник, но очень уж зловещий. Его мы скинули на радость демократам, засеяли травой пустую клумбу, из Соловков гранитный камень скорбный доставили как память об ушедших. Но все же не давала мне покоя одна идея, что нас всех объединяет — н а ц и о н а л ь н а я идея, так сказать. Десятки умников из разных управлений моей администрации потели, но ничего в башках их не родилось, бумаги тонны две перевели. И что же? Самому, как прежде, приходится все делать — печь указы, спецпредставителей по миру рассылать, чтоб одолеть балканский этот кризис. Как будто нашей родине несчастной гуманитарная помощь не нужна…» Но я отвлекся…

Тут сползает покрывало, и гул восторга заполняет площадь. Один лишь раз — когда Дзержинского тащили, подъемным краном ухватив за горло, — всего лишь раз такое помню здесь…

На постаменте высилась Бутылка — белый мрамор. По этикетке вязью золотой три строчки — «Русской водке. Ты нас объединяла и в сраженьях, и в горестях, и в радостях побед. Не предавала, не лилась напрасно, так будь навек защитницей от бед!»

Все ветви власти, что сошлись на площадь, рукоплескали ельцинскому дару. Чугунный бог — Зюганов — улыбался и жал прочувствованно президентску длань. «Теперь мы — вместе, Николаич, прочь раздоры, импичменты вам больше не грозят. Войдем же в новый век достойно, как партнеры, чтоб убеждения друг друга уважать. Мы вас на третий срок поддержим, не волнуйтесь, вот спикер Селезнев не даст соврать. Давно бы так! Не все ж прямой наводкой из танка по парламенту стрелять…»

И все на площади друг друга поздравляли. Простив жидов, неугомонный Макашов с Борисом Березовским обнимался. Анпилов «трудороссов» караул к двум синагогам взорванным отправил — нести дежурство, неустанно защищать от террористов «братьев наших верных»…

…Из всех лубянских окон офицеры тот всенародный праздник созерцали. И души их переполняла радость. А в девяносто первом было грустно…»

Стоим в чистом поле. Ветер, мороз. Щуримся на низкое ледяное солнце. Ельцин опаздывает уже на час. Сколько ещё топтаться? Ровно пятьдесят лет назад здесь, в нескольких десятках километров от Ленинграда, наши войска прорвали фашистскую блокаду. В северной столице событие решили отметить торжественно. Собрали ветеранов, посадили в автобусы, привезли сюда. Разбили армейские палатки, над ними уже вьются дымки полевых кухонь, где-то внутри припрятаны ящики с «наркомовской». Ее, родимой, больше всего сейчас и не хватает. Журналисты, дуя на пальцы, расчехлили камеры. Оделись, как назло, легко, по-московски, у многих мороз прихватил щеки. Все готово к началу мероприятия. Нет только президента с Собчаком. Наверное, начали отмечать. Мэр-златоуст, похоже, оплел президента своими сладкими речами и тот забыл, куда и зачем приехал. У стариков-ветеранов, построенных в шеренги, от холода выступили слезы, они то и дело вытирают глаза. Со стороны кажется — плачут…

Вдруг в толпе началось лихорадочное движение: охрана по рации получила сообщение — кортеж на подходе. Наконец, наше Красно Солнышко, ведомое неотлучным Коржаковым, предстало перед бывшими воинами. Недолгая официальная речь, рукопожатия, интервью для телевидения. Все. Можно идти греться. Хозяйским жестом Ельцин пригласил всех угоститься, чем Бог послал.

Палаток было две. В одну направился президент со свитой и частью ветеранов, на другую охрана указала большинству стариков и нам, журналистам. Внутри — длинные деревянные столы, алюминиевые миски и ложки. Граненые стаканы. Повара щедро потчуют обжигающей гречневой кашей с тушенкой. Когда как следует подкрепились, согрелись, познакомились (в нашей палатке собрались в основном рядовые той войны), я по их просьбе оправился в разведку на президентскую половину.

— Любопытно, кто там гуляет, чего болтают, чем закусывают. Президент прост, он — как мы, — убежденно говорили старики, — детство у него было трудное, голодное. Поди, не побрезгует скромным фронтовым кушаньем?..

Придя назад, нехотя доложил обстановку. Филиал гостиницы «Астория» там, говорю. Президент угощает ваших упитанных отцов-командиров из другого котла: хрустальные рюмки, отборный коньяк, осетрина, икра, пирожные, фрукты. Старики опустили глаза.