Тайны древних руин - Тихон Пантюшенко

—Что он говорит?

На этот раз даже немногословный Сугако не мог себя сдержать:

—Буде вам, командир, клеветать.

—Спокойно, товарищи,— сказал политрук.— А что вы скажете, краснофлотец Нагорный?

—Что ударил Звягинцева — это верно,— ответил я.

—За что?

—Заслужил, значит.

—Каким образом?

—Личное это, товарищ политрук.

—Как же это понять? Такой образцовый комсомолец, грамотный, с высоким, как мне казалось, уровнем сознания. И вдруг— хулиганская выходка. Почему вы не хотите объяснить?

—Мне нечего объяснять, товарищ политрук.

—Как же нечего объяснять?— взорвался Лученок.— Тогда я объясню.

—Михась, пожалуйста, не надо,— просительно обратился я к Лученку.

—Нет надо. Так мы, чего доброго, совсем скатимся в болото,— Лученок передохнул и продолжил:— В тот момент, когда Звягинцеву было объявлено дисциплинарное взыскание, я был возле Нагорного. Как хотите, но если бы мне сказали: «Ну, падло! Гад буду, если не отомщу. Я тебе тоже когда-нибудь такое устрою, что кровью харкать будешь», я бы поступил так же, как и Нагорный, а может быть, и круче. Как мог Звягинцев грубо, незаслуженно оскорбить своего товарища? За что? Да за то только, что тот по-товарищески напомнил ему, что нужно, мол, вычистить карабин. Кстати, в карабине Звягинцева теперь уже раковина. Нагорный, которого заставил командир отделения чистить оружие Звягинцева, так и не смог устранить эту раковину. Да разве ее устранишь? Раз у нас комсомольское собрание, то вам, товарищ политрук, как коммунисту не лишне знать, что командир отделения Демидченко не просто ненавидит Нагорного, он... А, что говорить.

—Ну-ну, продолжайте, товарищ Лученок.

—Нет, я тоже, пожалуй, не буду объяснять.

—Как это не буду? Да вы что, сговорились?

—Сговорились— не сговорились, но не буду. Это дело надо еще проверить.

Честно говоря, я не ожидал, что Лученок может так повести себя. Вот уж поистине: чтобы узнать человека, надо не один пуд соли съесть с ним. Но дело тут, конечно, не во времени, сколько в ситуации, которая иногда вынуждает человека делать тот или иной выбор.

Меня освободили от обязанностей комсорга. Комсомольским вожаком выбрали Лученка. После собрания, когда командир взвода проверял вахтенный журнал и состояние радиостанции, политрук взял меня за локоть и повел по склону, горы.

—Так, говоришь, не повезло тебе на командной должности? Я знаю, что тебе не повезло и когда присваивались звания старшин. Невезучий ты какой-то.

—Да не в этом дело, товарищ политрук,— ответил я Есюкову. Обращение его со мною на «ты» как-то растрогало меня.

—И в этом тоже. Ты не удивляйся.

—Ведь я же хотел...

—Знаю, знаю, что хотел как можно лучше. Но не следует забывать, что при искоренении зла часто бывает недостаточно одной правоты. Требуется еще и большая выдержка. А вот ее-то у тебя как раз и не хватило. Поэтому ты и оказался битым. Ну ничего, в пароде недаром говорят:  за одного битого двух небитых дают. Помогай Лученку. Он, видишь, каким хорошим парнем оказался. Чтобы кончить с этим делом и чтобы ни у Звягинцева, ни у Демидченко не возникало больше никаких вопросов, ты официально передай своему командиру отделения, что я наказал тебя предупреждением. Понял?

—Так точно, товарищ политрук!

—Тут можно и без «так точно». Кстати, почему тебе не присвоили тогда звания младшего командира? Ведь ты, насколько мне известно, все экзамены сдал на «отлично»?

—Ведь вы же сами сказали мне, что я невезучий. Наверное, поэтому.

—Ну, а все-таки?

—Толком я и сам не знаю, как это получилось. Дежурил я у рации, как всегда. На другой день наш командир взвода построил нас и говорит: «Вчера во время вахты Нагорного была передана в штаб дивизиона важная радиограмма. Эта радиограмма не была принята потому, что краснофлотец Нагорный во время своей вахты спал». Ну и расценили это как тяжкий проступок и наказали меня пятью сутками гауптвахты. Командир взвода тогда еще сказал: «Моли бога, что это случилось не во время боевых действий. Загремел бы ты под военный трибунал, как пить дать».

—А ты тогда действительно спал?

—Так в том-то и дело, что нет.

—Ну а как же могло случиться, что ты не принял радиограммы?

—Ума не приложу.

—Подожди. Что значит «ума не приложу»? Давай все по-порядку. Ты серьезно, покомсомольски говоришь, что не спал?

—Что вы, товарищ политрук, как можно?

—Так значит, если бы передавали радиограмму, ты бы ее принял?

—Конечно.

—Но чудес ведь не бывает.

—Не бывает. Потому и посчитали, что я во время вахты спал. А как я мог доказать, что это не так?

—В юриспруденции это называется казусом-случаем, действием, имеющим внешние признаки преступления, но лишенным элемента вины, то есть таким, в котором его совершитель не проявил ни умысла, ни неосторожности, а поэтому ненаказуемым.

—Сложно, но понятно.

—Это научное определение вот такого, как у тебя, случая. Ведь я, да будет тебе известно, дорогой товарищ Нагорный, в свое время учился на юридическом факультете  университета,— политрук немного помолчал, а потом спросил:— Кто-нибудь серьезно разбирался в этом происшествии?

—Этого я не знаю, товарищ политрук. Перед строем мне объявили дисциплинарное взыскание, сняли поясной ремень и тут же откомандировали на «отдых». Я говорил им, что не спал. А мне отвечали: «У нас еще не было случая, чтобы кто-нибудь сам сказал: «Виноват, спал». Даже когда из рук спящего часового брали карабин, то и тогда следовал ответ: «Не спал. Ну, может, чуть-чуть придремнул». Тот факт, что вы не приняли радиограммы, говорит сам за себя».

—Да. Ну ладно. Поживем-увидим. Ты вот что. Мне еще нужно поговорить с Лученком, так ты пойди и скажи ему, что я его жду.

Провожали мы наших командиров все вместе. Не пошел с нами только Звягинцев. По дороге вниз политрук рассказал нам несколько смешных историй. Прощаясь, он обратился к Демидченко с шутливым замечанием:

—Вы, товарищ старшина второй статьи, не очень потакайте тем, кто шефствует над выпускницами школы. А то, чего доброго, снизится успеваемость в классе, и тогда могут посыпаться на нас с вами жалобы. Время то сейчас ух какое опасное! Соловьи там всякие, не заметишь, как и голову потеряешь.

—Да один, кажется, уже потерял.

—Кто же этот счастливец?

Молодчина все-таки наш политрук. В мягкой шутке он по-хорошему мне позавидовал. Может, он и не знал, что речь шла именно обо мне, но какое это имеет значение? Важно, что он понимает: любящий человек— действительно счастлив.

13

Вернулся наконец Танчук. Почти неделю он осваивал в полковом штабе подрывное дело. Может быть, ничего этого и не было бы, если бы не один случай. Все началось с боевого листка, который был посвящен ходу социалистического соревнования между радистами и сигнальщиками. В статье указывалось, что Лученок очистил за свою смену шестьдесят сантиметров траншеи, а Танчук за это же самое время прошел всего лишь двадцать.