Тайны древних руин - Тихон Пантюшенко

—Что нашел, Лефер?— спросил я его, остановившись на краю выемки в скале.

—Да вот кто-то ножик потерял.

А ну покажи,— я подошел к Сугако, взял у него перочинный нож, на рукоятке которого были нацарапаны две буквы «М. X.»— «Марина Хрусталева!»— мелькнула у меня мысль. Это же то самое место, где я встретил ее первый раз».— Да, какая-то раззява потеряла. Это, может быть, еще до нашего приезда на эту гору.

—Ты что, Николушка, если бы это было так, он давно бы поржавел,— резонно возразил Лефер.— А этот, смотри, совсем как только что из кармана.

—Пожалуй, ты прав,— не стал я разубеждать Лефера и наводить его на другие мысли.— А если бы я попросил, ты бы отдал его мне?

—Да бери, мне что, жалко?

—А где именно ты нашел его?

—Да вот здесь,— указал Сугако место рядом с нагроможденными плоскими камнями.

Я внимательно осмотрел это место, но ничего подозрительного так и не заметил. Спрятав нож в карман, я сказал Леферу:

—Командир приказал помочь тебе.

—Что помогать? Тут одному делать нечего.

—Я так и сказал командиру, но он настоял на своем.

—Чудно. По-моему он придирается к тебе. В чем-то, значит, ты ему помеха.

Даже Сугако понимает, что Демидченко преследует меня. Несмотря на то, что работы у Лефера было немного, я помог ему собрать хворост и начистить картофеля.

—Да посиди ты, отдохни,— советовал мне Лефер.

—Нельзя. Надо выполнять приказ командира.

—А если этот приказ неправильный?

—Ты понимаешь, Лефер, я тоже думаю, что меня можно было и не отсылать к тебе на помощь. Работы у тебя действительно немного, и ты бы справился с ней запросто.

—Еще бы.

—Но дело в другом. Все мы люди, в том числе и сам командир. Люди мы разные и по-разному думаем, по-разному оцениваем иногда одну и ту же вещь. Представляешь, что было бы, если бы все вопросы, особенно в боевой обстановке, решались, кто как их погашает. Полная неразбериха.

—Ну а если командир неправ, как вот с тобой?

Выполни приказ, а потом можешь обжаловать его перед вышестоящим командиром. Но какой смысл жаловаться по мелочным вопросам, таким, скажем, как у меня? Мелочь она и есть мелочь, не стоящая того, чтобы из-за нее отрывать от важного дела других командиров. Да не все эту мелочь и поймут, даже если человеку бывает другой раз и обидно. Ну что мне стоило помочь тебе собрать хворост и начистить картофеля? Сделал свое дело и разговаривай теперь с тобою в полное удовольствие. А поступи я иначе? На вечерней поверке командир обязательно спросит: «Краснофлотец Нагорный, выполнили ли вы мой приказ? Помогли ли вы своему товарищу?»

—А я бы сказал, что помог,— прервал меня Сугако.

—Я знаю, Лефер, ты добрый человек. Но у меня вот тут,— и я показал на свою грудь,— сидит несговорчивая сударыня-совесть. Как мне сладить с ней? Нет, уж лучше я сделаю так, как приказал командир.

—Хорошо, если бы все так делали.

—Тут я с тобой, Леферушка, полностью согласен и, даже скажу тебе больше, буду делать все так, чтобы было по справедливости.

—Николушка,— и Сугако оглянулся вокруг,— а ты веришь в бога?

—Ты спрашивал об этом еще кого-нибудь?

—Не, только тебя. Уж очень душевно ты говоришь, как в нашем молитвенном доме просвитер.

Я улыбнулся, но так, чтобы не обидеть Сугако. Это же надо, сравнить комсомольца с пресвитером. В памяти всплыла картина раннего утра на озере, куда я еще подростком любил ходить. В километре от нашего дома, над озером— туман. Слышно, как кричит дергач. Я тихонько вставляю весла в уключины и плыву вдоль зарослей камыша. Стоит только неосторожно всплеснуть веслом или стукнуть им по уключине— и очарование покоя нарушится: поднимется крик уток, начнется хлопанье крыльев, потревожится все озеро. Вот так и с Лефером. Одно неосторожное с моей стороны слово, и человек может замкнуться. А как это хорошо наблюдать, как раскрывается душа человека, говорит в нем все лучшее. Не часто это можно видеть, и не перед каждым она открывается.

—Только,— спохватился Сугако,— ты уж никому об этом.

—Можешь быть спокойным, Лефер. Я умею уважать чувства людей. А насчет веры в бога мы с тобою еще поговорим и не раз. Как, согласен?

—С тобою согласен.

Меня это «с тобою» несколько удивило. Выходит, Лефер готов говорить на эту тему, но не с каждым. Оказывается, нужна еще и вера в человека.

Пора сменять Лученка. Когда я подошел к рации, Михась молча показал мне радиограмму. Текст ее был предельно кратким: «Командируйте штаб дивизиона краснофлотца Нагорного тчк Политрук Есюков тчк».

—Это еще за какие грехи, Михась?— спросил я Лученка, надеясь, что ему что-нибудь известно.— Неужели опять Звягинцев?

—Или Демидченко. Но это лишь предположение,— добавил он после небольшой паузы.— Ты только не говори ему, пожалуйста, что я показывал тебе радиограмму. Хватит нам разных переживаний и без этого.

Я вернул Лученку радиограмму и приготовился к разговору с Демидченко. Но он, к моему удивлению, молчал до следующего дня и лишь после сдачи вахты вызвал меня и спросил:

—Это что у тебя за дела с политруком Есюковым?

—Какие дела?

—Так уж и не знаешь?

—Да о чем вы, товарищ старшина второй статьи?

—Ты же читал радиограмму?

—Вы какие-то загадки задаете.

—Ты что, не знаешь зачем тебя вызывает в штаб политрук?

—Откуда же мне знать? Я— рядовой краснофлотец, и если кто и вызывает, то, верно, для какой-нибудь взбучки.

—Темнишь, Нагорный. Ну да дело твое,— после этого Демидченко сделался строгим и добавил:— Получена радиограмма за подписью политрука Есюкова. Вы должны явиться в штаб дивизиона.

—Сейчас?

—Это дело ваше. Можете хоть сейчас.

Чтобы не дать повода для придирки, я принял стойку «смирно», приложил правую руку к бескозырке и по-военному ответил:

—Есть явиться в штаб дивизиона. Разрешите идти?

—Идите.

Я повернулся и ушел. Сборы были недолгими. Спускаясь вниз, я подумал: «Забегу хоть на минутку. Это же по пути». Маринка была в палисаднике и готовилась к очередным экзаменам.

—Здравствуй, Маринка.

—Здравствуйте.

Что случилось? Почему у нее такой строгий взгляд? Почему она ответила не «здравствуй», а «здравствуйте».

—Ясно,— сказал я.

—Что ясно?

—Ясно, что разобралась,— ответил я и подумал.— «Может быть», которое она тогда сказала, это еще не «да».

—Знаете что, Николай Васильевич,— уже и «Николай Васильевич». И откуда только узнала мое отчество? Я же ей, хорошо помню, этого не говорил.— Я презираю предателей.

—Маринка, опомнись, что ты говоришь?

—О человеке судят не по словам, а по его делам.