Пожарский - Дмитрий Володихин

Во-вторых, голод в Кремле — итог… непродуманных действий того же Струся и предыдущих командиров гарнизона. В таких ситуациях дельный полководец ведет учет продуктов, организует правильное и экономное их распределение между воинами. А что происходило в Кремле и Китай-городе? Большое воинское позорище.

Имеет смысл привести обширную выдержку из исторического сочинения Конрада Буссова, немецкого наемника на службе у поляков, участника боев с Первым ополчением. Она четко показывает, до какой степени польские офицеры распустили своих людей: «Из спеси солдаты заряжали свои мушкеты жемчужинами величиною с горошину и с боб и стреляли ими в русских, проигрывали в карты детей знатных бояр и богатых купцов, а затем силою навсегда отнимали их от отцов и отсылали к их врагам, своим родителям и родственникам… Тогда никто или мало кто из солдат думал о таком прекрасном провианте, как шпик, масло, сыр, всякие рыбные припасы, рожь, солод, хмель, мед и т. п. Все это, имевшееся в изобилии, было умышленно сожжено и уничтожено поляками, тогда как все войско несколько лет могло бы этим кормиться с избытком… Верно польские солдаты полагали, что если только они будут носить шелковые одежды и пышности ради наденут на себя золото, драгоценные камни и жемчуг, то голод не коснется их… Через два или три месяца нельзя было получить за деньги ни хлеба, ни пива. Мера пива стоила 1/2 польского гульдена… плохая корова — 50 флоринов (за такую раньше платили 2 флорина), а караваи хлеба стали совсем маленькие. До сожженных погребов и дворов, где было достаточно провианта, да еще много было закопано, они уже не могли добраться, ибо Ляпунов (о котором упоминалось выше) вернул обратно бежавших московитов, и на третьей неделе после мятежа, во второе воскресенье после Пасхи, они снова взяли Белый город, потому что нашим с таким небольшим количеством людей невозможно было его занимать и удерживать. Благодаря этому московитские казаки забрали из сожженных погребов весь оставшийся провиант, а нашим пришлось облизываться. Если же они тоже хотели чем-нибудь поживиться, то должны были доставать это с опасностью для жизни, да и то иногда не могли ничего найти… Так обстояло дело, когда во второе воскресенье после Пасхи сего 1611 г. королевские воины в Москве снова были осаждены московитами и ежедневно стали происходить такие большие стычки, что священникам и цирюльникам дела хватало. От всего полка немцев и воинов других национальностей осталось только 60 солдат. Кремль уж давно сдался бы сам из-за голода, если бы господин Иван-Петр-Павел Сапега в день св. Иакова этого же года не выручил его, с ловкостью пройдя Белый город, занятый московитами, и доставив в Кремль, кроме прочего провианта, 2000 караваев хлеба. В отсутствие господина Сапеги, отправившегося в загон, московиты осадили и взяли Девичий монастырь (das Divitza monastir), расположенный в полумиле от Кремля и занятый нашими, и этим отняли у наших все ворота, которыми еще можно было пользоваться, так что ни войти к ним, ни выйти от них не могла даже собака или кошка, отчего им пришлось очень страдать… Когда же господин Сапега занемог тяжкой болезнью, от которой он и умер, их снова выручил в день св. Варфоломея военачальник польской короны в Лифляндии господин Карл Хоткевич (посланный его величеством королем польским и пр. в Москву с несколькими тысячами испытанных воинов), который доставил полякам на этот раз столько провианта, что они были в состоянии продержаться довольно долго».[163] Были изобильные запасы (по другому источнику, — запасы на шесть лет!), и ничего не осталось. Кто нас покормит?! Сапега доставил 2000 (!!!) караваев хлеба, и… ничего не осталось. Покорми нас, Ходкевич! О, опять все как-то само собой кончилось… Покорми нас еще раз, Ходкевич! Странный, инфантильный способ вести войну. И чем беспечнее были польские командиры, тем большей кровью потом расплачивались за эту беспечность их подчиненные.

В-третьих, на протяжении долгого времени гарнизону Кремля противостояли остатки Первого земского ополчения под командой Трубецкого. Его люди и сами оголодали — местность вокруг Москвы долгое время подвергалась разорению, а подвоз продовольствия издалека то ли оказался слишком трудным делом, то ли просто не нашел дельного организатора. Почему же поляки, имея перед собой горстку измученных людей, не вышли на бой? Почему они не попытались опрокинуть Трубецкого? Мужества не хватило? Или не хотелось рисковать невиданно богатой добычей? Что ж, в любом случае теперь они имели перед собой гораздо более серьезного врага. И винить за это могли только собственных офицеров.

Пока Струсь и Будило бесполезно теряли людей, гетман бросал в бой новые и новые резервы. Поляки предпринимали отчаянные атаки по фронту. Упорное противоборство с закаленными солдатами Ходкевича поколебало стойкость земцев, исход сражения оставался неочевидным.

На протяжении семи часов Пожарский вел битву только своими силами. Обе стороны несли жестокие потери. Трубецкой все медлил и медлил с фланговым ударом, для которого накануне получил пятьсот отборных конников. Его армия до сих пор не предприняла ничего. Ни один боец не вступил в сражение. Сам князь со своею свитой расположился у Донского монастыря, получал донесения о ходе вооруженной борьбы, но не трогался с места. Между тем судьба всего сражения висела на волоске. Ходкевич имел шансы к вечеру все-таки осуществить прорыв.

Казаки, видя страшную бойню на другом берегу реки, злорадно поговаривали промеж собой: «Богатые пришли из Ярославля, и сами одни отстоятся от гетмана»…

Сказывалась давняя неприязнь казачьего воинства к дворянскому ополчению, как сказали бы в XX веке, — «классовое чувство» брало верх над национальным.

К Дмитрию Тимофеевичу Трубецкому подступили воинские головы, командовавшие пятью сотнями ратников, присланных Пожарским накануне. «Как же так, — недоумевали они, — мы переброшены сюда ради того, чтобы ударить по врагу в решающий момент боя, а нам до сих пор нет никакого применения…» Вождь Первого ополчения и тогда не отдал им приказа атаковать.

Головы рассудили, что главный начальник все-таки Пожарский, а не Трубецкой. Видя изнеможение земцев, бьющихся за рекой, они двинулись в бой сами, без повеления Дмитрия Тимофеевича. Тогда князь отправил к ним человека с приказом: «Стоять на месте!» Те ослушались приказа и перешли через реку ради помощи своим полкам. Свежие силы придали ополченцам Пожарского новую стойкость.

Дело, которое затеяли Минин и Пожарский, было по сути своей благородным и бескорыстным. Они пришли под Москву не как грабители, не как авантюристы, ищущие нового ложного царька, чтобы за его спиной устроить себе богатую жизнь, а как освободители. От них города и земли ждали восстановления порядка, уничтожения Смуты. Если не они, то кто же еще в обезлюдевшей и разоренной стране мог посрамить страшного врага? И вот теперь они проливали кровь за свое высокое дело на глазах у соотечественников и единоверцев, а те стояли без дела, тешась высокомерием.