Залпы с берега - Пётр Мельников

Кай-то при очерёдном выходе на передний край я столкнулся на лесной тропинке с сержантом в армейской шинели и флотской шапке. Что-то неуловимо-знакомое было в его облике. И тут же я узнал:

- Михаил!

- Петр? - изумленно отозвался сержант.

Это был Михаил Земсков, брат мужа моей сестры Насти. Вот уж негаданной оказалась для нас эта встреча! Обрадовались мы очень. Повидаться на войне со свояком - это значит ощутить дыхание той забытой, неправдоподобно-счастливой мирной жизни, о которой обычно даже не решаешься мечтать. Такие встречи согревают | душу, облегчают фронтовое бытие.

Михаил, оказывается, перед началом войны служил на флоте. А потом стал старшиной-хозяйственником на батарее в бригаде морской пехоты. После той встречи мы виделись с ним не раз, подолгу вспоминая родные места, близких и знакомых.

Случались на передовой и другие встречи. Несколько раз виделся я со своим однокашником лейтенантом Николаем Врачевым. Он командовал береговой батареей, расположенной около деревни Пеники. Врачев был смел и искусен в управлении огнем. Он дневал и ночевал на переднем крае, выискивая цели для своей батареи. Не раз он с большим риском подбирался к самым вражеским позициям.

Батарея крепко досаждала фашистам. Они долго охотились за нет и за ее постами управления. Однажды лейтенант забрался особенно далеко, приблизившись к неприятельским блиндажам на сотню метров. Отсюда он и корректировал огонь, наблюдая за целями. Он не заметил, как солнечный луч предательски блеснул в объективе бинокля. Но для немецкого снайпера этого было достаточно. Раздался выстрел, оборвавший жизнь Николая.

Похоронили Врачева на форту. В момент похорон все батареи Ижорского сектора произвели салют, открыв огонь по врагу. Стреляли и мы по вражеской батарее на Карельском перешейке. Всего было сделано двадцать восемь залпов по числу лет, прожитых Николаем Николаевичем Врачевым.

Зимой передний край нашей обороны представлял собой замкнутое кольцо. Он проходил не только по суше, но и по льду Финского залива.

Я уже рассказывал, как была оборудована ледовая оборона в инженерном отношении. Но ведь основа любой обороны - это люди, бойцы. Недаром же двухметровая ледяная стена, проходившая в трех-четырех километрах от побережья, имела бойницы, недаром там были созданы огневые точки и утепленные будки, сцементированные замерзшей водой. Все это предназначалось для людей, для их службы на переднем крае. Ежедневно с наступлением темноты или с ухудшением видимости на этом рубеже от каждого боевого участка выставлялось боевое охранение. Чтобы предупредить внезапное нападение противника, на лед выдвигались передовые и разведывательные отряды.

Эту трудную службу в основном несли пулеметные роты. Но в отдельные дни на лед ходили по очереди и артиллеристы береговых батарей. Люди старались одеться потеплей, натягивая на себя все, что возможно. Поверх всего надевали белые маскировочные халаты. Лыжи, винтовки и автоматы были выкрашены бедой краской.

Зимними длинными ночами ветер с воем гнал поземку по отполированной зеркальной глади замерзшего залива. В такие часы не видно было ни льда под ногами, ни неба над головой - все сливалось в сплошном вихре, слепившем глаза, обжигавшем лицо, набивавшем снежную пыль в рукава, под шапку, за воротник. Бывало, ветер валил людей с ног. И не мудрено: его лютую силу умножали холод и голод, единым фронтом выступавшие против бойцов. От несущих дозорную службу требовалась большая физическая выносливость, железная стойкость. На лед мы старались посылать тех, кто был покрепче, у кого организм лучше справлялся с хроническим недоеданием.

Но возможность не попасть в ледовый наряд обычно вовсе не радовала людей. Даже наиболее ослабленные голодом бойцы обижались, когда их освобождали от дозора. Они хотели быть как все и наравне со всеми делить самые тяжкие военные тяготы. Это был вопрос чести, самоутверждения в качестве настоящего военного человека. Таков уж был нравственный климат, утвердившийся на нашей батарее.

Помню, бойцы сами старались оберегать от ледовой службы краснофлотца Володю Николаева. Это был шутник, балагур, заводила, вокруг которого как по волшебству возникало всеобщее веселье. Когда после дозора давался людям отдых, Володя был в особом почете. Ему приходилось часами не выпускать из рук баяна. И люди опасались: "А ну как Володя в дозоре простынет? Со скуки тогда помрем".

Но Володя решительно отвергал всякие поблажки. Свой дар быть душой веселья он не считал особой привилегией. И удержать его на берегу не удавалось. Вместе со всеми он шел на лед, сея и там искры хорошего настроения.

Служба на льду не была пустой формальностью. В том, что враг не упустит удобного случая проникнуть на пятачок со стороны залива, мы убеждались не раз.

Как-то в дозоре находился краснофлотец Воробьев. Он хорошо замаскировался и напряженно вглядывался и вслушивался в ночную тьму. Вдруг он различил впереди неслышно скользящие тени. Боец замер, стараясь слиться со снегом. Неужели показалось? Нет! Вот одна фигура, вторая... пятая... десятая. Притаившийся Воробьев старался подпустить их как можно ближе. Наконец, они совсем рядом. И тогда краснофлотец вскочил, направив на них автомат:

- Стой! Руки вверх!

Неожиданность оказалась на стороне Воробьева. Растерявшиеся солдаты противника остановились и подняли руки. В свете выплывшей из-за туч луны каждому казалось, что именно в него направлено беспощадное дуло автомата.

Вскоре подоспело подкрепление, и вся группа неприятельских лыжников была отконвоирована на пятачок.

Был и такой случай. В дозоре стояли младший сержант Кремский и краснофлотец Кушнир. Северный ветер Кружил вьюжные хлопья, вздымал снежную пыль. Жгучий мороз леденил кожу, забирался в теплые рукавицы. Но все это не помешало им заметить трех человек, пробиравшихся к нашему берегу. Услышав окрик, требующий остановиться, они послушались и тут же принялись объяснять на чистом русском языке:

- Мы свои! Были в плену, а теперь сбежали и идем к нашим.

Разумеется, Кремский и Кушнир не отпустили их на все четыре стороны. Задержанные были доставлены в штаб. А там без труда удалось установить, что все трое - вражеские лазутчики.

Такие происшествия быстро становились известны всем, кто нес службу на льду. Об этом заботился наш новый комиссар старший политрук Федор Васильевич Кирпичев - мой сослуживец по 211-й батарее, недавно назначенный к нам. О всех случаях соприкосновения с противником, о фактах высокой бдительности и находчивости ижорцев он сообщал на инструктажах агитаторам, советуя, как лучше рассказать об этом товарищам. И беседы агитаторов немало влияли на боевое настроение людей, на осознание ими своей роли в ледовой обороне.