Резня в ночь на святого Варфоломея - Филипп Эрланже

Маргарита приказывает перевязать его, прячет его в своем гардеробе, снимает свою окровавленную рубашку, надевает платье для ночного выхода и, взяв в провожатые Нансея, который успокоил ее насчет ее супруга, направляется к апартаментам герцогини Лотарингской.

Галереи дворца являют ей зрелище, достойное пера Данте. Трупы, кровь, кто-то бежит, кому-то вот-вот перережут горло. Несчастные протягивают к ней руки, молят ее о помощи, которой она не может оказать. В приемной сестры Марго видит в трех шагах от себя пронзенного насквозь гугенота и падает в обморок. Приходит в себя, тут же выступает в защиту одного из наваррских дворян, господина де Миоссана, и камердинера своего мужа, Арманьяка, которых ей удается спасти.

Шум будит также молодую королеву, которая на седьмом месяце беременности. Ей открывают великую тайну происходящего. «"Как! — восклицает вдруг она. — А король, мой муж, об этом знает?" — "Да, сударыня, — отвечают ей, — он и велел так поступить". — "О, Боже мой! — поражается она. — Да что же это? Какие советники могли его к этому побудить? Господи, умоляю Тебя, прошу Тебя, смилуйся над ним и прости его, ибо, если в Тебе нет жалости к нему, я сильно боюсь, что это деяние никогда не будет ему прощено". Тут же она спрашивает, который час, и принимается молиться со слезами на глазах».86

По некоторым свидетельствам, король представлен затворившимся в своих апартаментах 24 и 25 августа, испуганный, согласно одним, беззаботный, согласно другим, но только не играющим в мяч. Однако нет ничего невозможного в том, что Карл хотел с самого начала этой затеи принять прямое участие в резне. Этот дикий Нимрод вконец обезумел, когда дело дошло до подобных забот.

Граф де Воклюз пишет в своих мемуарах, что Его Величество, выхватив что-то «из-за изголовья своей кровати», показал ему шесть ножей длиной в руку, весьма острых, ибо шестерым надлежало исполнить свой долг в Тюильри, а именно — Его Величеству, при содействии г-на де Фонтена, его первого шталмейстера, Месье, его брату, при содействии господина де Вина, и господину де Гизу, при содействии господина де Во».

Как бы то ни было, но история запечатлела образ этого коронованного убийцы своих подданных, расположившегося на своем балконе с аркебузой наготове. Барно первый в «Reveil-Matin» представил его стреляющим по гугенотам, спасающимся бегством. Брантом, у которого не было ни малейших причин его жалеть,87 и Гулар («Состояние Франции») подтверждают эту версию. Д'Обинье, современник побоища, писал в «Трагических стихах»:

Свет не видал еще такого короля;По тем, кто не спешит уйти на дно, паля, —«Ага! Попал!» — вопит…

И в своей «Всеобщей истории»: «Эти письма (посредством которых Карл IX хотел переложить свою ответственность на дом Гизов)… были подписаны той же рукой, которой этот властитель палил из окна Лувра по бегущим людям».

Мезере вторит ему. Вольтер, после того как отверг это обвинение в «Генриаде», призвал в свидетели маршала де Тессе, который утверждает, что знавал дожившего до ста лет дворянина, которому было поручено заряжать королевскую аркебузу.88

Имеются и страстные противники этой версии, среди историков, такие как Багно де Пюшесс, Луазлер, Сольдан, Гастон Додю и многие другие. Окна, из которых король стрелял и перед которым Конвент повелел водрузить позорный столб, еще не существовало в 1572 г.89 Картина художника Дюбуа,90 который также был свидетелем резни, ничего не доказывает. Но в целом поведение короля,91 единственным милосердным жестом которого было пощадить Грамона, не дозволяет отвергнуть без колебаний92 этот отвратительный образ. Укоры совести станут мучить Карла гораздо позже, а пока, как мы увидим, многие его личные решения, в том числе и принятые без участия матери, будут содействовать тому, чтобы убийства множились. Не исключено все-таки, что жажда крови привела этого «вероломного охотника» к подобным чудовищным действиям.

4

«Смерть и кровь бегут по улицам»

Колокол церкви Сен-Жермен л'Оксерруа прозвонил в четыре часа того утра, которое история назовет «Парижской заутреней». Его тревожные удары разбудили графа Монтгомери,93 видама Шартрского, Ла Форса, его брата, Жоффруа де Комона, Фонтене и других предводителей гугенотов, расквартировавшихся в предместье Сен-Жермен, будь то в силу благоразумия или по причине тесноты в домах парижан. Итак, колокол прозвучал. Королева-мать позволила ударить в него, как только узнала о смерти адмирала, таким образом, Клоду Марселю не хватило времени окружить предместье в соответствии с выработанным планом.

В то время как кальвинисты расспрашивают друг друга, возникает один пройдоха, «которого никто не видел и не знавал до тех пор». Этот человек, отдавший себя в распоряжение господина де Ла Форса, перебрался через Сену, как говорят одни, вплавь, а по словам других — «в челноке» с тем чтобы их предупредить.

Дворяне вскакивают в седло. Они еще верят в дружбу короля и думают, будто все направлено против него. И решают присоединиться к нему, «чтобы служить ему и, если понадобится, умереть у его ног». Они устремляются к Лувру, и, согласно свидетелю, который передает слова «мудрых людей, которым можно доверять», они видят с берега Карла IX на балконе, «отрекшегося от Бога» и кричащего:

— Стреляйте, стреляйте, они убегают!94

Как бы то ни было, гугеноты подвергаются обстрелу двух сотен аркебузьеров, получивших соответствующий приказ. Монтгомери все понимает и вопит:

— В Пре-о-Клер!

Сотне дворян вскоре удается сплотиться. Но Таванн, который тоже успел смекнуть, что к чему, уже приказал Гизу бросить конницу на левый берег. Герцог повинуется. Он теряет много времени, ибо требуется пересечь мост Сен-Мишель, а ключ, который ему передали, чтобы открыть ворота Бюси, не подходит! Когда он достигает цели, Монтгомери и его люди скачут во всю прыть в западном направлении.

Если они ускользнут, операция обречена на провал, ибо у адмирала тут же найдутся последователи. Поэтому герцог де Гиз пускается в неистовую погоню, которая увлечет его далеко от Парижа.

Скачка продолжается в течение всего дня — одна из тех бешеных скачек, какие много лет спустя с таким удовольствием воспроизводят романисты и киноактеры. Кони у протестантов лучше. В частности, у Монтгомери — кобыла, которая «бежит без питья и пищи невероятно долгое время». Благодаря чему партия гугенотов сохранит свой главный штаб. У Монфора-л'Амори гизовцы оставляют погоню.

Жоффруа де Комон пытается спасти своего брата и племянников в тот момент, когда аркебузьеры Лотарингцев вторгаются в Сен-Жермен. Он вынужден вступить в бой еще до того, как «сдвинулся с места». Как только он, целый и невредимый, очутился в своем замке Миланд,95 он пишет королеве-матери:

«Сударыня, прибыв к себе всего-навсего с двумя из моих людей и в довольно неважном самочувствии, я считаю своим долгом уведомить Ваши Величества, что чувство, захлестнувшее Париж, вынудило меня удалиться, не удостоившись чести поистине смиренно поцеловать руки Ваших Величеств и выслушать распоряжения, каковые им было бы угодно мне дать, и если бы не народное волнение, я не удалился бы, поскольку моя совесть чиста и я никогда не давал повод ждать от меня чего-либо, кроме доброй воли». Он повествует о своей одиссее и заключает не без иронии: «Это и побудило меня к решению отправиться домой, дабы незамедлительно после прибытия сюда сообщить обо всем Вашим Величествам и заверить Вас в своей неизменной преданности и верности».

Ловкий герцог де Невер тоже получил бы поручение очистить пригороды и прежде всего преследовать тех, кто сбежит. Но королева-мать не дозволила ему внести подобный вклад в общую затею. Каждый из принцев, за исключением д'Алансона, должен был принять командование отрядом карателей. Невер оказался вместе с Таванном, который, дойдя до полного озверения, призывал своих людей:

— Пускайте кровь, пускайте! Кровопускание столь же хорошо в августе, сколь и в мае.

Их орава ринулась в первую очередь на Ларошфуко. Капитан Раймон Англарес, которому было доверено спровадить на тот свет друга короля, получил формальное обещание унаследовать его должность. Согласно молве, подхваченной Брантомом, его сопровождал его сын Шико, который станет прославленным шутом Генриха III.

Видя, как люди в масках врываются в спальню, граф решил, что Карл, переодетый, как требует такого рода фарс, в их числе и собирается отхлестать его ремнем.

— Хотя бы, — сказал он, — не бейте слишком сильно!

«Он смеялся, когда ему перерезали глотку».96