Мосты - Ион Чобану

- Да.

- Что же не сказал?

- Такую весть... Какой отец поспешит...

- На когда?

- Холостым... прибыть через три дня.

- Мать уже знает?

- Нет... Ты ей не говори.

- Я вас послушался... и глупо сделал!

- Почему?

- Надо было поехать с тем майором!

- С майором?

- А что? С ним что-то случилось?

- Майор убит...

Отец умолк, покусывал ожившую вишневую веточку.

- Остался один... Хотел усыновить Никэ. Не отдал я ему мальчика. Тогда хотел взять тебя с собой на фронт. Чтобы хоть тебя оберегать от смерти. Свою семью уберечь не удалось...

Страшнее войны, наверно, нет ничего на свете. И в первую очередь гибнут лучшие.

Услышав об эвакуации, дед так и взвился.

- Это вместо того, чтобы выдать каждому по винтовке - держи, стреляй в басурмана... Никуда не уйду из Кукоары! Так и передай... Петраке ушел и больше не вернулся. Знаю я, как это бывает.

Да, значит, достается война и на мою долю. Каждый день прибывали группы мобилизованных с Украины. Среди них много молдаван.

Осточертела война мужикам! Скорей бы закончилась! Некоторые батальоны почти до передовой ехали в штатском. Военное обмундирование, амуниция двигались следом.

Хорошо одетые и вооруженные солдаты сменяли тех, кто промок, озяб в окопах. На переформировании можно было выкупаться в баньке, переодеться в чистое, отдохнуть денек-два.

Я подружился с парнем из Сибири, моим погодком. Он уже успел побывать на передовой. И в вине понимал толк. За него почти все с себя отдал. Дурашливо смеясь, показывал, что под гимнастеркой у него ни рубашки, ни майки. Собственно, и показывать не надо было: в метель, в дождь он всегда ходил с расстегнутым воротом, сдвинув шапку набекрень. Глядя на него, дедушка усмехался.

- Шапка съехала на ухо и вином налито брюхо... У этого парня закалка... Холод ему нипочем!

Митря частенько заходил ко мне. Уговаривал выпить. Кто знает, что нас ждет. Митря пел:

Эх, мама, еду я впервой

Не на пахоту - на бой.

С поля к дому - близкий путь,

Путь с войны - длиннее чуть.

И опрокидывал еще кружку вина. Потом мы снова возвращались к своим секретам, к своим планам. И вдруг Митря предложил:

- Слушай, Фрунзэ, давай умотаем в Сороки. Там создаются новые партизанские отряды. Все равно война... Чему бывать, того не миновать!

За три недели Митря успел вступить в комсомол. Теперь он готовился уйти в партизаны, которые действовали в еще не освобожденных районах. Целыми днями Митря с другими ребятами околачивался в Теленештах. Когда райцентр эвакуировался в Кицканы, и он туда перекочевал.

Старинное присловье: и год того не принесет, что час порой приносит, - подтверждалось на каждом шагу. Только мы эвакуировались - меня вызывают в Ордашейский сельсовет.

- Вот тебе подвода... Поезжай в Кицканы!

- А зачем?

- По телефону вызвали...

В Кицканы! Неужто в армию? Отец остался в селе, на передовой. Никэ совсем отбился от дома, даже поесть не забегал. Вместе с мальчишками целыми днями прыгал по валунам у Реута. С ордашейского берега они перебирались на противоположный, ходили на Пиструенский луг смотреть самолеты.

Наши недавно сбили немецкую "щуку", и дети стали играть в летчиков. Никэ был первым пилотом у нас в роду. День-деньской не вылезал из кабины сбитого самолета.

В иные дни девушки брали Никэ с собой в наряд мыть военные самолеты на лугу. Не знаю, как мама одна управлялась с хозяйством. Но что я мог поделать?

С этими мыслями я сел в сельсоветскую бричку и направился в Кицканы.

Прибыв туда, я словно попал в другую страну. Танцы, военный оркестр, концерт.

- Норок!*

_______________

* Счастья (молдавское приветствие).

- Доброго пути, товарищи!

- Счастливого возвращения!

- Возвращайтесь невредимыми...

Все Кицканы вышли провожать партизан. Я искал глазами Митрю. Будто сквозь землю провалился мой дружок.

- Он в Игнацей, на суде! - сказал мне богзештский комсомольский секретарь, тоже одетый по-походному. Красная ленточка на шапке, автомат на плече. - Его вызвали свидетелем...

- Меня тоже зовут в Игнацей...

- Вы в самом деле видели, как подстрелили нашего парашютиста у вас в лесу?..

- Нет, это не в нашем... В Германештском. Нас туда погнали как допризывников.

- Митря говорил, что знает каких-то парней из Бравичей... Вот его и вызвали в суд. Поймали предателя. Его будет судить трибунал.

- А кто этот гад?

Какой-то заморыш из Германешт...

В Игнацей я добрался пополудни. Предателя уже успели осудить болтался на виселице, поставленной на майдане, в центре села, возле школы.

- Из-за этих свидетельских показаний военкомат дал нам двухнедельную отсрочку. Тьфу! - сердился Митря. - Не суждено мне бродить с трофейным оружием по Спериецкому лесу.

А я все не мог опомниться. Закрывал глаза - и передо мной возникало лицо предателя с вывалившимся языком...

Лишь на обратном пути, сидя рядом с Митрей, пришел в себя. Вспомнилось, что у Мариуцы Лесничихи много родичей в Спериецах.

- В свидетелях и нужды не было, - говорил Митря. - Об этом гаде писали румынские газеты, фотографии его помещали... Хвалили за патриотизм. В Оргееве ему премию выдали... Трибунал его ткнул носом во все это. Пришлось сознаться. Вот так, Тоадер, брат его, - самый старый комсомолец в районе, а этот болтается на виселице. И поделом... Из охотничьего ружья убил партизана!

Дороги наши расходились. Это мы оба чувствовали. Митря заехал в Ордашей попрощаться с родными, со знакомыми девушками... Оттуда собирался прямо в Сороки. Попутных военных грузовиков - сколько хочешь: через Ордашей проходило шоссе.

Когда я вернулся, меня сразу вызвали в сельсовет:

- Вот какая история... Тебе выдана бронь!

- Это еще что за штука?

- С чем ее едят? Сейчас скажу...

Заместитель отца, бадя Маноле, страсть как любил поточить лясы где-нибудь в тени акаций.

- Значит, так... Ты на некоторое время избавлен от войны, потому что пойдешь на трудфронт... Военкомат выдал тебе бронь... Бумага так называется.

- И что я должен делать?

- Поедешь на "фабрику учителей". В Алчедар... У революции много фронтов, как сказал товарищ Шеремет.

Алексей Иосифович Шеремет - это я знал - был заведующий отделом агитации и пропаганды Теленештского райкома.

- Пока будешь бригадиром на мойке самолетов. А то я посылаю команды из одних девчат. Целый день заигрывают там с солдатами. Когда им самолеты мыть?.. Норма-то везде есть...

- Хорошенькое дело... Легче пасти табун кобылиц!

- Ничего не поделаешь... Только они у нас и остались в селе, бедняги. И на полевых работах, и в наряд ходят, и даже концерт на фронте устраивают. Ты-то, может, скоро от них избавишься... А я уж вряд ли.

4

Когда настала майская теплынь, Никэ из воды не вылезал - столько купался в Реуте, что совсем отощал. Мама боялась, что вода его всего высосет. Или заболеет легкими. Еще она боялась омутов, воронок. Как бы не утонул!

С тех пор как я стал у девушек бригадиром, Никэ уже не ходил помогать мыть самолеты. Однажды наш самолет У-2, по прозвищу "кукурузник", атаковали два "мессершмитта", которых у нас называли "щуки". Этот непритязательный "кукурузник" отлично проявил себя на фронте. Летал в темноте, как филин, заглушая мотор над немецкими окопами... Потом высыпал немцам гостинцы на голову и, маневрируя над самыми верхушками деревьев, быстро ускользал:

"Ауфвидерзейн, гутэ нахт!"

Немцы сатанели от злости.

На этот раз У-2 летел вдоль Прута с линии фронта. На заре около Бельц свернул в долину Реута. Шел почти над самой водой. "Щуки" атаковали его, строчили из пулеметов, но ничего не могли сделать: их моментально относило в сторону на два-три километра. А "кукурузник" скользил над самой водой, возле ив и ракит, и в удобных случаях сам еще отстреливался из пулемета. Случилось так, что в то утро в небо взмыли несколько советских истребителей. Совместными усилиями одна "щука" была подбита и упала в долину Вадулеки. Гончарук, начальник милиции, обзавелся парой новехоньких хромовых ботинок, а я из немецкого алюминия сработал не меньше десятка гребешков для девушек.

А мать чуть не умерла со страху. Во время воздушного боя над рекой Никэ преспокойно купался. Разумеется, домой вернулся как ни в чем не бывало. Но, получив несколько ударов метлой, рассказал все, как было...

- Вот пойдешь у меня на прополку! Помощник называется! Коней пасет... Нет, теперь будешь собирать для них траву. А то погубишь и коней и меня...

- Займись работой, дочка! Я пойду с лошадьми...

Я не узнавал деда. Не он ли поносил коней всячески? А теперь соглашается пасти...

Тем не менее я знал: слово деда - закон. Сказано - сделано.

На другой день мы встали, вместе позавтракали. Бабушка, как обычно, спросила у мамы:

- Катинка, не пора нам еще завтракать?

- Да мы ведь только что из-за стола...

- Горе мне, до чего забывчива стала...

Бабушка даже перестала ссориться с дедом. Стала кроткой и безобидной. Совсем состарилась, забывала хлеб поднести ко рту.