Мосты - Ион Чобану

Бедный отец! Домой вернулся сумрачный.

- Сам Сталин интересуется... Откуда море между Сесенами и Баху.

- Так ты ему объясни, беш-майор: дождевое озеро недолго держится. Хлынули талые воды, вот тебе и море.

- Но лужа эта задерживает наступление... Под вечер пойду с мужиками копать окопы. Ты, Тоадер, заложи виноградными тычками и навозом погреб. Таков приказ штаба - заложить все погреба. Чтобы никто не выменивал вино на обмундирование... В кодровых селах, где много вина, раненых вдвое больше!

- Конечно... кровь господня мутит разум человеческий. Что же они, коровьи образины, пьют не в меру?

Отец был рачительный хозяин. Когда ему предстояла важная работа, на меня не полагался.

Не стал ждать моей помощи и на этот раз. Сам взялся за дело. Перенес целую гору деревянных тычек, уложил на двери погреба. Поверх тычек почти до вечера наваливал вилами навоз, пока не вырос целый холм высотой с наш дом. Потом поел и наскоро прилег отдохнуть. Как стемнеет, надо идти рыть окопы.

Тревожное время совсем выбило нас из колеи. Парни отлынивали от работы. Поговаривали, что нас возьмут в армию. Не зря дед сетовал, что столько пуль летит мимо. Недобитых врагов хватало и на мою долю. Это я видел своими глазами. Стрекотали сотни автоматов, пулеметы лаяли три часа, а убито всего три фашиста. Четвертый спрятался за срубом дедушкиного колодца, прождал, пока схлынула атака, и вышел с поднятыми руками.

В штабе писарь-кагульчанин сказал нам, что немцы дешево отделались. Из-за проклятой распутицы.

А Негарэ снова повезло.

Разбогатев на продаже колхозной картошки, он теперь вскрывал остальные ямы и сдавал сотни пудов картофеля в фонд Красной Армии. В доме стены под иконами сплошь оклеены военными благодарностями. Шли слухи, что его наградят орденом. Этого недоставало! Так задерет нос, что перестанет узнавать односельчан.

Я не упускал Вику из виду, потому что и кагульский писарь увивался за ней. Легче, пожалуй, пасти сто зайцев, чем уберечь одну восемнадцатилетнюю девушку!

С писарем все же следовало вести себя осмотрительней. Не задираться. А то однажды вечером, когда отец уехал с подводой за ранеными и некому было за меня вступиться, писарь отправил меня в наряд. Я должен был показать нескольким офицерам-связистам дорогу в Валя Майчий. Деваться некуда. Двинулись мы в сторону хожинештских мостов. Возле них сердце мое так сжалось, что стало, кажется, не больше блохи. В этом месте несколько дней назад немцы расстреляли Тоадера, сына Василе Апостола. Я боялся вдруг выскочат из-под моста какие-нибудь уцелевшие фрицы и возьмутся за меня? Не случайно ведь я тоже Тоадер. Не случайно хожу по тем же тропам. Свернули мы чуть правей мостов: осторожность в таких делах никогда не помешает.

Показался дом одного из гиришенских мужиков. Думал: мы там погреемся. Я был в "униформе Антонеску", с ног до головы одна ветошь. От холода зуб на зуб не попадал.

Двор нашего гиришенского хозяина был запружен до невозможности подводами и лошадьми. Крики, ржанье. И в доме, и в летней кухне русская речь. Почти все солдаты были в немецких прорезиненных плащах. Этого не хватало - попасться в лапы власовцам!

Да будет благословенна минута, когда я узнал, что это советские артиллеристы. Раздобыли где-то огромный медный котел, наполнили кодровым вином, высыпали в него мешок сахара, и получился великолепный извар. Сроду такого не пил!

Потом с меня сняли униформу румынского королевства и принесли две пары солдатского белья. Заставили надеть одну на другую. Брюки для меня нашлись странные: немецкие, кавалерийские. Поверх теплых рубашек надели лохматый полушубок. Теперь никакой мороз не проймет. Все шло неплохо, покуда не добрались до обуви. Сапог никак не могли подыскать для меня. И засмеялись солдаты: нога в просторных постолах растет дьявольски. Выдали лишь метр бумазеи на портянки. Жалко было совать такую материю в лаптишки. Будь ее немножко больше, вполне можно бы рубашку сшить. Но делать нечего... Пора в дорогу. Здоровье дороже любой бумазеи.

Валя Майчий... Здесь пролегала передовая линия. Не стихали тяжелые бои. В течение недели монастырские угодья трижды переходили из рук в руки. Немцам пришлись по вкусу опрятные и теплые кельи монашек, их выдержанное старое вино, вальцовая мельница, дававшая белую муку, скирды сена и особенно откормленные индюки. А если еще добавить, что на монастырских угодьях работали совсем молоденькие послушницы, станет понятно: такой комфорт редко встречается на фронте.

Теперь мне оставалось узнать, кто окопался на монастырской мельнице. На мое счастье, по монастырским угодьям бегали наши солдаты. Я показал штабным связистам дом игуменьи и хотел вернуться домой. Меня не отпустили. Погоди, говорят, мы тебе документ напишем, а то патрули могут задержать. Я попросил товарищей записать в документ всю одежду, что на мне. Чтобы никто не обвинил в воровстве. Чтобы никто не подкопался.

Они смеялись и качали головами. Наконец раздобыли мне пару немецких сапог. Молодец!.. Это слово я быстро выучился понимать. И домой вышагивал чрезвычайно гордый. На мне была военная форма, в кармане документ на нее. Рот мой в улыбке расплылся до ушей. И солнце, показавшее свой лик из-за гребня холма, тоже улыбалось.

Когда мужик обзаводится обновой, солнце всегда смеется от радости.

3

Когда я проснулся, село все было в воде и мокром снеге. Растаяла тонкая ледяная корка на лужах. Офицерам и солдатам пришлось заткнуть полы шинелей за пояс.

Я узнал, что среди штатских, прибывших вместе с армейскими частями, находится и второй секретарь Теленештского райкома партии, и секретарь Бравичского райкома.

Бравичский секретарь!.. Это он настоял, чтобы именно отец непременно сопровождал его по району. Сначала мы пошли мимо церковной ограды. Близ ветряных мельниц, на вершине холма, отец остановился и сказал:

- Вот видите, Николай Трофимович, там онишканские мельницы... Слева Цибирика и Мелешены. А в двух километрах отсюда - Бравичи... Ваш райцентр.

Николай Трофимович сказал тогда твердо:

- Изгоним и добьем мы немца! Дюже добре будет!..

- Пусть только схлынут весенние воды, - добавил отец.

Долина, где пролегала бравичская дорога, разбухла от воды. Со всех холмов поток талых вод устремился в Кулин лог.

На обратном пути зашли к нам в дом - выпить вина, закусить. Натерпелись мы тогда стыда!

- Слоняешься где-то без дела!

- Замолчи, жена!

- Лучше возьмись за ум, занимайся своим хозяйством... Как порядочные люди!

Оказывается, два солдата натворили дел у нас во дворе. Расчистили вход в погреб, откинули навоз, тычки. И оба напились. А потом стали придираться к матери: почему написано, что вино отравлено? Может, она не любит советскую власть? Или Красную Армию?

Дело в том, что отец, пытаясь уберечь вино, крупными буквами вывел на стене сарая, у входа в погреб: "Отравлено!"

Этим он лишь больше привлек внимание к вину. Где это слыхано, чтобы отравленное вино прятали под тычками!

Так и бывает, когда человек перестарается. Солдат сразу же спровадили в штаб, посадили на гауптвахту. Не знаю, что потом с ними сталось. Меня послали с ранеными в Бельцы. Два дня я был в дороге.

Когда вернулся домой, шли уже совсем иные разговоры. Люди ждали весны, сева. А фронт застрял на месте. Все прифронтовые села должны были эвакуироваться.

Немцы беспрерывно вели разведку с воздуха. Каждый день посылали двухвостого коршуна: так у нас называли "раму". Повисит над селом, потом жди бомбардировщиков, лежи, уткнувшись носом в землю.

В начале апреля сельчан созвали в клуб и велели готовиться в дорогу. Без паники, без излишней торопливости. Пусть каждый вывезет все свои вещи: одежду, запасы еды, скот. Если не удастся вывезти все за один раз, можно в две ходки.

- А у кого нет подводы? - спросил кто-то из мужиков.

- У кого нет подводы, тому поможет армейский транспорт.

Пояснения давал секретарь райкома партии. Он же зачитал список, какое село куда эвакуировать.

- Гирова - в Вадулеку, Гиришены - в Брынзены!

Дошла очередь и до нашего села.

- Кукоара - в Ордашей! В нашем селе останется только председатель сельсовета, Костаке Фрунзэ.

- А как нам быть? У нас повестки.

- Не беспокойтесь... Эвакуируйте сначала свои семьи. В армию тогда пойдете со спокойной душой.

После собрания отец обнял меня. Так мы и пошли молча домой.

- И мне повестка?

- Да.

- Что же не сказал?

- Такую весть... Какой отец поспешит...

- На когда?

- Холостым... прибыть через три дня.

- Мать уже знает?

- Нет... Ты ей не говори.

- Я вас послушался... и глупо сделал!

- Почему?

- Надо было поехать с тем майором!

- С майором?

- А что? С ним что-то случилось?

- Майор убит...

Отец умолк, покусывал ожившую вишневую веточку.

- Остался один... Хотел усыновить Никэ. Не отдал я ему мальчика. Тогда хотел взять тебя с собой на фронт. Чтобы хоть тебя оберегать от смерти. Свою семью уберечь не удалось...