...И белые тени в лесу - Мария Грипе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Думаю, что Аксель Торсон, будучи человеком неглупым, полагался на разумный промысел судьбы, который все расставляет по своим местам, – и события движутся своим чередом, а вмешательство самого Акселя здесь совсем не обязательно. От него я многому научилась.
У меня гора с плеч свалилась, когда я, наконец, поняла, что больше не надо мучиться ожиданиями и бояться неминуемых последствий.
Розильда вскоре снова стала самой собой, но ей очень хотелось поговорить со мной о картине. Она все спрашивала, похожа ли она на Офелию.
Конечно похожа, но мне не хотелось ей об этом говорить. Я боялась, что тогда Розильда поверит, будто ее ждет та же печальная участь, что и мать. Поэтому я ответила уклончиво.
Тогда она удивилась и написала:
«Правда?»
– Ну да, никакого особого сходства нет.
«А все говорят, что мы очень похожи».
– Не знаю, может, и так. Ты поэтому так хотела увидеть картину?
Она не ответила, и я заговорила о другом, но Розильда не слушала; она написала:
«Есть и другие портреты моей матери».
– Да? Я не видела.
«Их нельзя вывешивать на стены. Папа хочет, чтобы мы ее забыли».
Покачав головой, она вопросительно посмотрела на меня. Розильда ждала, что я на это отвечу.
Она была взволнована и, потянувшись к блокноту, написала:
«Нельзя же забыть человека только потому, что его портреты куда-то спрятали!»
Конечно, нельзя. Все это как-то странно.
Она написала:
«Портреты отца висят повсюду. Только от этого я его лучше не запомню».
Розильда провела меня по всему замку, показывая портреты Максимилиама Стеншерна. Огромные картины висели везде, но лица на них были мне незнакомы, раньше я не знала, кто из этих людей отец Розильды. К некоторым рамам были прикреплены таблички с именами. Но обычно я не смотрела на эти портреты – как-то неуютно себя чувствуешь среди всех этих людей, чьи-то глаза непрестанно смотрят на тебя со стен.
Максимилиам Стеншерна был настоящим воином, как в старые времена, на большинстве картин он был изображен в парадной форме. Выглядел он молодо. Бодрое лицо с большими веселыми глазами. Дети почти на него не похожи. И Арильд, и Розильда в основном унаследовали материнские черты.
Розильда подолгу стояла возле каждого портрета.
«Я его не узнаю, – написала она. – В моих воспоминаниях он выглядит совсем по-другому».
– Ты любишь своего папу?
Розильда не знала, что ответить; помахав блокнотом и карандашом, она написала:
«Когда была маленькой – любила. Но я так давно его не видела. Теперь он никогда не бывает дома».
– Ты по нему скучаешь?
«Теперь уже не скучаю».
– Может, он скоро приедет, – сказала я. Розильда сделала вид, как будто ей совершенно все равно, приедет он или нет. Она вызывающе посмотрела на его портрет и взмахнула рукой, словно хотела стереть изображение.
«Спрашивай!» – написала она в блокноте.
Я была озадачена. В каком смысле? О чем спрашивать?
«Давай же. Я сама этого хочу. Я хочу, чтобы ты меня расспрашивала!»
Я к такому была совершенно не готова. Я не понимала, чего она хочет, – наверно, я выглядела ужасно глупо. Она нетерпеливо схватилась за карандаш и порывисто написала:
«Просто спроси!!! Спроси меня!»
Я немного приободрилась и поинтересовалась, о чем я должна спрашивать.
«О моей маме. О ней никто никогда не говорит».
– Ты очень любила маму, да?
«А что, я ДОЛЖНА была ее любить?»
– Да нет, конечно, не должна.
Розильда словно взбунтовалась, и я почувствовала, что больше не владею ситуацией. Не так уж это и просто, когда от тебя требуют задавать какие-то вопросы. Я не совсем понимала, чего она ждет.
– Значит, ты ее не любила? Расскажи, почему?
Взглянув на меня, она написала:
«Я не говорила, что НЕ люблю ее. Просто спросила, ДОЛЖНА ли я ее любить».
– Вопрос довольно странный. Что ты имеешь в виду?
Розильда пожала плечами, и я поняла, что об этом она рассказывать не собирается. Вместо ответа она написала:
«Наша мама была для нас СЛИШКОМ хорошей».
– В каком смысле? Она что, притворялась хорошей? Изображала из себя мученицу?
«Ничего она не изображала. Так и было на самом деле! Нет никого чище и добрее нее. Это мы были недостаточно хорошими. Мы грешили. Чтобы освободиться от нас, ей надо было умереть. Тогда ей не пришлось бы от нас уходить. Понимаешь?»
– То есть она считала, что не может оставить вас, чтобы зажить своей собственной жизнью?
Розильда кивнула. Глаза ее почернели, она уже не казалась отчаявшейся – скорее, расстроенной.
– Ей действительно это было нужно? – спросила я. – Она же не хотела от вас уехать?
«Я думаю, что хотела. Но она понимала, что это смертный грех. И поэтому должна была умереть. Она была СЛИШКОМ хорошей для этой жизни!»
– Я этого не понимаю. Ведь в конце концов вышло то же самое? Вы остались без нее.
Розильда бросилась к блокноту.
«Нет! Неправда. Она нас не покидала. Она нас ОБЕРЕГАЕТ. Мертвые оберегают живых. Ты что, не знаешь?»
Что мне было на это ответить?
Я не хотела лишать Розильду этой веры. Такая красивая мысль – наверно, она примиряла ее с тем, что произошло. Но выражение ее лица говорило совсем о другом. Оно было горьким и желчным. Розильда снова кинулась к блокноту и стала яростно писать:
«Это моя ошибка. Я была злым ребенком. Я НЕНАВИЖУ ее. Но она не виновата. Все дело во мне. Нельзя любить человека, которого ты привел к смерти».
Побледнев, Розильда уставилась в пустоту. Мне стало страшно, слова буквально вырвались из меня:
– Нет, Розильда, никого ты не приводила к смерти! Расскажи мне, что произошло, почему ты думаешь, что убила свою маму? Давай поговорим!..
Наверно, я сказала слишком много. Розильда изменилась в лице, пока я говорила, она стала что-то писать, прежде чем я закончила, и ни с того ни с сего с ненавистью в глазах швырнула мне блокнот.
«Моя дорогая Берта! Что Вы о себе возомнили? Вы думаете, что Вам позволено говорить все, что угодно? Я не стану больше отвечать на Ваши вопросы!»
Кровь прилила к лицу, мне стало жарко, но в то же время внутри у меня все похолодело. Раньше она никогда такого не делала. Это больше походило на Каролину.
Розильда ушла в другую комнату. Я побежала за ней. Никому не позволю так со мной обращаться. Она стояла у окна. Я взяла ее за руку.
– Знаешь, Розильда, я такого не заслужила, и ты это прекрасно понимаешь. Ты сама попросила, чтобы я тебя расспрашивала. А теперь ты обиделась и обходишься со мной так, как будто я полная дура. Ты что думаешь, я буду это терпеть? Ты говоришь, что не станешь больше отвечать! Да и не надо. Я больше не собираюсь ни о чем спрашивать!
В горле стоял комок. Тяжело было говорить. Мне стало жалко и ее и себя.
Она хотела, чтобы я ее расспрашивала, а вопросы причиняли ей боль, но это совсем не извиняет такого поведения.
И почему я все время попадаю в какие-то неловкие ситуации? Вечно мне везет! Может, дело во мне самой?
Больше я себя унижать не позволю. Надо уметь давать сдачи, как бы тебе ни нравился человек, который тебя обижает. Иначе не только обидчики, но и я сама начну себя презирать, причем еще беспощаднее. Тогда я совсем погрязну в самоуничижении. Нет, этого не произойдет.
Я попыталась было сказать об этом Розильде, но голос меня не слушался, я осеклась и повернулась, чтобы уйти, но она притянула меня к себе, и, положив руки мне на плечи, прижалась своим лбом к моему. Мы немного постояли так, и я почувствовала, что мы полностью понимаем друг друга.
Вечером я вошла к себе в комнату и увидела на письменном столе записку. Я узнала почерк Розильды, это опять была цитата из «Баллады Рэдингской тюрьмы» Уайльда:
Ведь каждый, кто на свете жил,
Любимых убивал,
Один – жестокостью, другой —
Отравою похвал,
Коварным поцелуем – трус,
А смелый – наповал.
Я перечитала строфу несколько раз. Я плохо соображала и была настолько сбита с толку всеми этими волнениями, что не понимала… ведь каждый, кто на свете жил, любимых убивал… Ведь только что Розильда сказала, что невозможно любить человека, которого ты привел к смерти.
А теперь она написала, что человек убивает тех, кого любит.
Может быть, таким образом она хотела взять свои слова обратно и сказать, что несмотря ни на что она любила свою маму? Как знать?
Мне стало очень грустно. У меня все сжалось в груди, и в первый раз с тех пор, как я очутилась в Замке Роз, я заскучала по дому.
На самом деле нельзя сказать, что я скучала именно по дому, потому что я совсем не думала о том, чтобы уехать отсюда.
Мне было больно. Такое чувство, будто я кого-то теряю.
И этот кто-то был не Розильдой.
Это была не Каролина.
И уже тем более не Арильд. Его я не могла потерять, потому что он никогда не был моим другом.
Это был кто-то другой.
И вдруг я поняла и заплакала: это был папа.
Мой папа.
Он так далеко от меня.
