Иди куда хочешь - Генри Олди

Когда Карна уходил, Черный Баламут стоял на пригорке и провожал гостя песней. Как и положено провожать друзей.

— Ставлю флейту против серег… — задумчиво пробормотали пухлые, чувственные губы, когда путник скрылся за поворотом.

И повторили:

— Флейту против серег…

Черный Баламут думал о татуированном юноше, вспыльчивом простаке, первом, кто устоял против его флейты. Он смотрел на дорогу, и глаза Кришны в этот момент походили на два отпечатка ладоней, выжженные в коре платана.

Есть вещи, о которых стоит поразмыслить заранее.

Есть люди, которых в нужный момент хорошо иметь на своей стороне.

Есть нелюди, которых в нужный момент хорошо иметь на своей стороне.

Черный Баламут отлично знал, чего хочет, и с легкостью умел завоевывать расположение людей.

О нелюдях — позже.

Ах, глупый ты, долговязый сутин (или не сутин) сын! — если б все было так просто! От самого себя не уйдешь, хоть все три Мира измерь босыми ногами, от адской бездны Тапаны до Обители Тридцати Трех! Пылишь торными путями, бредешь тропами, скользишь по осыпи — а толку как от козла молока…

Все мы пляшем под чьи-то дудки.

Глава VI

СВЯТЫЕ МОЩИ

1

ДОРОГА

…Великая, благословенная, лучшая из гор по имени Махендра! Изрезанная речными потоками, окруженная множеством предгорий, она казалась гигантским скоплением туч, и высили отвесные стены неприступные с виду ущелья. Здесь обитали лишь звери и птицы, множество пернатых оглашало окрестности своим пением, и сновали кругом стаи диких обезьян. Величественные леса охраняли покой лотосовых озер и прудов в обрамлении тростника, подобно тому, как благоухающий венок обрамляет чело героя.

Своими прекрасными деревьями местность напоминала небесную рощу Нандану, которая дарует усладу сердцу и уму. Деревья здесь стояли в пышном цвету в любое время года, в любую пору они обильно плодоносили, сгибаясь до земли под тяжестью плодов. Были тут цветущие манго и амратака-смолонос, пальмы фиговые, кокосовые и финиковые, а также банановые, стройные паравата, кшаудра и прекрасна кадамба, лимонные, ореховые и хлебные деревья, обезьянья капитха и приземистые харитака с вибхитакой, а также душистый олеандр соседствовал с ашокой-Беспечальной и трепещущей шиншапой.

Край звенел от восторженных песнопений всегда опьяненных кукушек. Дятлы, чакоры, сорокопуты и попугаи, воробьи, голуби и фазаны, сидя на ветвях, издавали чудесное пение. Светлые воды бесчисленных озер были сплошь усеяны белыми лилиями, розовыми, красными и голубыми лотосами, всюду виднелись во множестве жители вод — гуси и скопы, речные петухи-джалакукутты и утки— карандавы, лебеди и журавли, не считая веселых водяных курочек.

Далее же открывались взору пленяющие душу заросли лотосов, среди которых сладостно, в ленивом опьянении нектаром, жужжали беззаботные пчелы, красновато— коричневые от пыльцы с тычинок, растущих из лона цветка.

Повсюду в дивных зарослях, под арками из лиан, виднелись павлины и павы — возбужденные, страстно-взволнованные рокотом туч-литавр. Яркие танцоры, они издавали свое нежное «кхр-р-рааа!» и, распустив хвосты, плясали в упоении, изнемогая от истомы, другие же вкупе со своими возлюбленными сладко нежились в долинах, увитых ползучими побегами.

Нигде не было ни колючек, ни сухостоя, листва и плоды полнились соком, великое множество всяких кустов, деревьев и лиан буйно цвело, зеленело и плодоносило…

— Ах ты, выкидыш лука Индры[17]!!! Камень свистнул в воздухе.

Толстый попугай-самец, секундой раньше обильно нагадивший Карне прямо на темечко, лишь каркнул с насмешкой. То ли ворону подражал, разбойник, то ли иначе изъясняться не умел. В листве запрыгали обезьяны, вопя от счастья, — попугайская выходка показалась хвостатым разгильдяям верхом изящества.

И град огрызков обрушился на юношу.

Карна погрозил им кулаком, сорвал широкий лист с куста, уплатив пошлину в виде ссадин (кол-люч, сволочь!), после чего, оттираясь на ходу, заспешил прочь. В последнее время он страстно мечтал обладать мощью легендарного Десятиглавца, царя ракшасов, хотя бы для того, чтобы с корнем выдрать из земли эту треклятую Махендру.

Лучшую из гор, хребет ее в кручу…

Полгода странствий пешком от Хастинапура до Восточных Гхат — через Поле Куру и земли ядавов, пересекая рубежи Нижней Яудхеи и Южной Кошалы, Магадхи и Ориссы — превратили молодого горожанина во вполне достойного бродягу. Выучив воровать, чтобы не остаться голым, попрошайничать или перебиваться случайными заработками, если хочешь набить брюхо миской толокнянки, с грехом пополам изъясняться на десятке наречий — иначе вместо расспросов о дороге ты рискуешь смертельно оскорбить собеседника, стремглав прятаться в кусты, едва завидев охраняемый паланкин сановника или царскую процессию, уныло коротать вечера у ашрамов молчальников, прикусив язык и уплетая за обе щеки похлебку из горьких кореньев.

Но он шел на юго-восток.

Ночуя в шалашах, возведенных на скорую руку.

Плетя из лыка какие-то чудовищные лапти, поскольку водянки на ступнях лопались, не желая превращаться в мозоли, сбитые в кровь ноги по вечерам молили о снисхождении, а сандалии давно изорвались в клочья.

Умываясь из зябких ключей, чья ледяная вода заставляла все волоски на теле вставать дыбом.

Парень исхудал, осунулся, ужасно напоминая древесного палочника ростом в добрый посох без малого, щеки запали и лицо обветрилось, несмотря на врожденный медно-красный загар. Иногда приходилось голодать по три дня кряду, и тогда Карна вдвое дольше стоял в полдень под открытым солнцем согласно давней привычке. После такого добровольного пекла голод на время отступал и идти становилось легче. Он шел.

Дважды гулящие людишки пытались отобрать у него серьги — единственное достоние, которое могло поменять владельца лишь вместе с его ушами. Карна научился убивать: это оказалось проще, чем представлялось в Городе Слона. Учение у Наставника Дроны было искусством (при всей нелюбви Карны к Брахману— из-Ларца), а искусство не может быть низменным. Истинная цель пряталась под вуалью прекрасного — блеск доспехов, ржание коней, лихой посвист стрел и дротиков, самоцветные рукояти мечей, боевые кличи…

Здесь, на пыльных дорогах Великой Бхараты, все было проще, проще и обыденнее.

Своего первого Карна задушил — точнее, сломал шею, поскольку не успевал додушить как следует, до конца.

И вогнал в живот второму отобранный у первого дротик — отвратительно сбалансированное древко с ржавым наконечником.

Разбойник умирал долго. Суматошно прятал требуху в распоротое чрево. Плакал. Молился. Пить просил. Ушастику еще пришлось бегать для него за водой. Два раза. Перед смертью чело разбойника стало ясным, он уставился в небо, будто что-то увидев там, и Карна изумился, обнаружив, что умирающий в упор смотрит на заходящее солнце.

До сих пор парень не замечал таких способностей ни у кого, кроме себя.

Разбойник держал руку Карны костенеющими пальцами и смотрел на солнце.

Так и умер, улыбаясь.

Карна пожал плечами, прихватил дротик и пошел дальше.

В чащах Ориссы его спасло чудо. Когда Карна проламывался сквозь местные буреломы, проклиная все на свете, на него из засады напала ракшица с детьми. Дротик сломался, застряв в боку маленького людоеда, кривые когти сняли кожу с предплечья парня, как снимают кожуру с дикого яблочка, и нож птицей упорхнул в кусты. Карна закричал, хрипло и страшно, после чего реальность удрала от него во тьму. Он лишь чувствовал, как отчаянно, неистово пульсируют серьги в ушах, как кровь бьется в набухающей татуировке, словно змея в хватке орла… а потом ему показалось, что он — черепаха.

Черепаха в костяном панцире.

Удары доносились до него глухо, на пределе восприятия, что-то скребло его тело, срываясь и бессильно визжа, он и сам двигался, двигался странно, сперва слишком быстро, потом — слишком медленно, потом вообще никак.

Придя в себя над трупами семейства людоедов.

Изуродованные, растерзанные, в крови и нечистотах, ракшица с детьми валялись среди измятого кустарника, создавалось впечатление, что здесь погуляла чета тигров.

Карна заставил себя отыскать нож и покинул место бойни, так и не решившись забрать наконечник дротика.

Он шел дальше.

Он шел.

В предгорьях Махендры его кормила праща. Лента мягкой кожи — он сам сделал ее из шкуры убитого олененка. Карна стал великим знатоком птиц: у джи— вандживаки, мелкой куропатки, мясо нежно и слегка отдает молоком, фазанов надо запекать в глине, если не лень возиться с дощечками для добывания огня, сорокопуты — те на один зубок, овчинка не стоит выделки, а от черного робина с белыми пятнышками на крыльях пучит живот.