Тьма египетская - Михаил Попов

   — Не встречался ли ты с этими колдунами?

   — Не один раз, и даже с самым могущественным из них.

   — Не нубийца ли Хеку ты подразумеваешь сейчас?

   — Его.

   — Так ли он могуществен, как о нём говорят?

   — У него есть большая власть над веществами. Он может превращать человека в мертвеца и превращать в своего бессловесного слугу, вроде собаки. Я сам видел, как он заставлял пить больных изготовленный им бальзам и оставлял лежать без движения неделю, а потом давал выпить другой и человек начинал ходить и разговаривать. От его взгляда простые нубийцы, я видел сам, падают без памяти. Многие, я слышал, считают его воплощением бога Хеки, чьё имя он носит. Я знаю, что это не так, но я знаю также и то, что он единственный из колдунов, а я много видел их на своём пути, который способен делать вещи выше моего понимания. Я раздумывал, как можно использовать его в наших широких планах, но понял — никак. Его нельзя изъять из места, где он живёт.

   — Он старик?

   — Ещё не так. Он уродлив, однорук и почти безумен. Думаю, именно в силу этого священного безумия ему и открываются тайны его древнего ремесла. Наука Авариса идёт иными путями. Мы хотим, чтобы один раз кем-либо достигнутое потом стало достижимым для всякого посвящённого. Хека же один в своём роде, и никому, даже самым преданным ученикам, он не способен передать суть своего умения. Кроме того — золото ему не нужно и не нужна власть, кроме той, что у него уже и так есть. Его ничем нельзя приманить и ничем нельзя испугать. Мы сочли, что надо оставить его там, где он произрос, и все его снадобья имеют силу только в его руках.

Аменемхет вытер вспотевшую шею куском белой ткани. И вернул разговор в прежнее русло.

   — И что же, во все эти годы не случалось среди вашего нечистого племени предателей, не происходило случаев, подламывающих все изощрённые планы?

   — Бывало всякое, и будет такое, чего не упредвидишь. Для таких случаев есть я и такие, как я. Ты же помнишь, я говорил, что вернулся из страны эламитов, из Суз, где вразумил наследника престола, который не поддавался вразумлению своего сердечного, но слишком размягшего сердцем друга. Вот моя работа, хотя и не вся полностью. А предательство у нас невозможно, рыба не может предать воду.

   — А что делаешь ты сейчас?

   — Спасаюсь бегством от царского гнева, ибо преступил черту, которую преступать не может никто, как бы высоко он не стоял.

   — Что ж это за черта такая?

   — Я пока не скажу тебе, докончу начатое. Я рассказал не всё, ибо говорил только об удачах, а сколько было неуспешных попыток. Ибо ядро каждого народа упруго, и душа любого правящего дома тёмный лабиринт. Надобно предвидеть, в каких пропорциях применить наступательную силу, в каких лукавое завлекание, что в сопротивляющемся духе преодолеть силою разумения, что явлением чуда. Главная добродетель — терпение. Любая ошибка — шаг на плаху. Более ста сорока лет осматривали, оценивали, окружали мировое стадо, разбивали его на отары. Теперь ты понимаешь, что правильное объяснение имени гиксосы — это не «царские пастухи», но «пастухи царств»?

Аменемхет снова вытер пот.

   — Скоро стемнеет.

   — Да, и поэтому невозможно сделать то, что я задумал.

   — А что ты задумал?

   — Возьми завтра большой папирус и писца, которому доверяешь, я назову тебе всех «пастухов», что ныне правят стадами. Все царства, все города, кто в какой должности, все имена и слово-знак, с которым к каждому можно приблизиться. А теперь я сойду в свою лодку и поплыву за тобой на верёвке, чтобы ты был спокоен в своём сне.

Когда Мегила спустился в лодку и отчалил, растягивая канат, которым она была привязана к корме фиванской ладьи, в полотняную беседку, где происходила беседа, скользнул колдун, отодвинув культёю край ткани. Приблизился к верховному жрецу даже ближе, чем предусматривали приличия, и быстро зашептал:

   — Не верь, не верь, о, величайший, ни одному его слову. Когда гиксос рассыпает перед тобой богатства, он уже видит, в какой они тебе пойдут вред. Когда гиксос откровенен, он более лжив, чем когда говорит прямую неправду. Верности гиксоса нет, потому что ему самому никогда не известна его цель. Даже когда он вспарывает себе живот, это может быть не ему, а тебе во вред!

26

Птахотепу уже в третий раз меняли влажную тряпку на остром, лысом черепе. Даже здесь, в помещении казармы, ему было невыносимо жарко. Путешествие через раскалённую долину вынуло из него все силы и ввергло в раздражительность. Трое слуг с мухобойками нависали над ним, готовые перехватить любую наглую муху, устремившуюся на потного господина. Но и тройными караулами его было не охранить. Мухи с жадным звоном сгущались прямо из воздуха и впивались во влажную кожу, и тогда Птахотеп шипел и ругался. Небамон стоял рядом с пергаментным лицом и обнажённым мечом в руках. Он внутренне проклинал себя за доверчивость. Как он, с его проницательностью и опытом, мог не догадаться, что этот уродливый раб Аменемхета явился сюда только для того, чтобы погубить духовного вождя возрождающегося Мемфиса — верховного жреца бога Птаха.

   — Мне известно твоё прежнее имя, — прошептал жрец, неприязненно ползая взглядом по связанному и насильно согнутому гиганту. — Твой отец был достойным человеком, все храмовые шорники были под его началом. Во время праздничных шествий он шёл сразу вслед за младшими жрецами. Ты мог бы стать даже кузнецом или кормчим праздничной ладьи, прояви немного прилежания и благорасположения. Но нрав твой был слишком буен, а силою ты равнялся бегемоту. Ты нашёл своё место среди самых презираемых, ты боролся на базарных площадях. Не разграбил ли ты могилу своего деда?

Са-Амон никак не реагировал на эти речи, и даже на последнее, самое страшное из оскорблений. Он просто стоял на коленях, обвязанный верёвками, как куль с зерном, упираясь лбом в глиняный пол, и тихо переживал свой позор. Как он мог промахнуться мимо удачи, уже распахнувшей ему свои объятия!

   — Твой дед и дед твоего деда преданно служили Птаху. Ты изменил не только традициям своего достойного рода, но и величайшему из богов, и это прегрешение — самое главное из твоих прегрешений. Ты поднял руку на первослужителя Птаха. Какое, ты думаешь, тебе выпадет наказание? Может, ты хочешь что-нибудь сказать? — Птахотеп резко наклонился вперёд в своём кресле, впиваясь глазами в бугристое, тускло поблескивающее темя Са-Амона.

Тот тяжко вздохнул, так, что ветром разметало песчинки в стороны от расплющенного об глину носа.

   — Все боги — числом три, — глухо промолвил он.

   — Что?! Я не расслышал, что?! — яростно выпрямился на сиденье Птахотеп.

   — Все боги — числом три. Амон, Ра и Птах. У них нет первого, нет второго. Амон имя этого единого божества. Ра — его голова, Птах — его тело. Есть только он: Амон, Ра, Птах — вместе три.

Верховный жрец тихо хлопнул себя ладонями по коленям, и раздался низкий, бешеный шёпот.

   — Во-от. Эти безумные слова вложены в его бегемотову голову этим жуликом Аменемхетом. А ты... — жрец вдруг резко повернулся к Небамону, — ты поверил, что посланец этого наглого заговорщика мог прийти к тебе с открытым сердцем!

Командир полка стоял потупившись и оцепенев от стыда.

   — Шпионы и предатели кругом. Сегодня пришлось казнить одного лазутчика Аменемхета. Ты знаешь, кого, Небамон? Представь, старого учителя Неферкера. Оказывается, это с его помощью человек Аменемхета проник во дворец Бакенсети. Старик, учитель... Он двадцать лет в храме.

Птахотеп снова резко повернулся к Са-Амону:

   — Слова, которые произнёс ты, грабитель с изуродованным носом, это выдумка самого позднего, растленного времени. Выдумка, зародившаяся в возгордившемся сердце Фив и вышедшая через их наглые уста. Амон — бог малого города и бедного нома. Египет знал и почитал Монту-воителя в Фивах, но не Амона. Возвысился этот слишком уж таинственный бог человеческим обманом и хитростью. Ещё в дни моей молодости стали тихо говорить безумное, что Амон — это Ра. Теперь я слышу и совсем несообразное — Птах есть тело Амона и его голова. Так знай же, если способен хоть что-то понимать, что Птах это древнейший и первый, он Нун, из тёмных вод которого возникает творящий Атум. Птах сердце и язык великой девятки, он зачал в своём сердце и воплотил в языке образ Атума. Птах был и замыслом, и языком. Птах вселил силу во всех богов. Всё, стало быть, и управляется замыслом Птаха и его приказом. Птах породил творящего Атума, но везде, где творится, есть Птах. Девятка Атума возникла из его семени, исторгнутого перстами его. Девятка Атума суть зубы и губы в устах, которые произносят имя его, и таким образом Шу и Тефнут вышли из уст.