Школа в Кармартене - Анна Коростелева

— Слушай, эта мерзлячья башня опять в шапке, — пожаловался Ллевелис, выглядывая в окно.

Гвидион посмотрел тоже. Действительно, Энтони закутался во что только мог и нахлобучил большую шапку из тумана. А им как раз предстояло идти туда на литературу. Мак Кархи, пролетая на рассвете мимо, нарочно спикировал к ним и, придерживаясь когтистой лапой за раму, постучал носом в стекло, чтобы они не тешили себя надеждой поспать подольше.

— Ну что, Энтони? Тепло тебе? — издевательски крикнул было Гвидион, спустившись во двор Южной четверти, задрав голову и сложив руки рупором. Рядом тут же вырос Тарквиний Змейк и сказал сквозь зубы:

— Пока в школе инспекция, никаких разговоров с башнями, тем более по-валлийски. Если ваша память, Гвидион, не в состоянии удержать даже этой простой инструкции, плохи ваши дела.

Гвидион извинился, раскланялся, расшаркался, проскочил у Змейка под рукой и взбежал по лестнице на башню.

Вместо того, чтобы торопливо войти в класс с выражением усердия на лице, Гвидион застыл на пороге, так что Ллевелис, тащившийся следом за ним, принялся уже было толкать его кулаком в шею, не понимая, в чем задержка. Гвидион же вспомнил, что сегодня они дают показательный урок: у дальней стены класса в креслах с высокими резными спинками с изображением туповатого льва и брезгливо отвернувшегося от него единорога сидела комиссия. По несчастью, нельзя было сказать, чтобы Гвидион в этот раз твердо знал заданное. Он хотел было уже юркнуть за настенный гобелен, изображающий приход Луга в Тару, но Мак Кархи остановил на нем взгляд и ловко поманил его к себе.

— «Двадцать два четверостишия спела женщина неведомых стран, стоя на одной ноге посреди дома Брана, сына Фебала, в день, когда его королевский дом полон был королей. И никто не знал, откуда пришла эта женщина, ибо ворота замка были закрыты».

— …Вот все, что удалось вытянуть Мак Кархи из Гвидиона-ап-Кледдифа, и никто не знает, отчего тот не выучил больше, ибо возможность у него к тому была, а задано было до конца, — нараспев сказал Мак Кархи и движением своего указательного пальца усадил Гвидиона на место.

— Постойте, постойте, — без большого энтузиазма промямлил лорд Бассет-Бладхаунд. — А почему она, собственно, стояла на одной ноге, эта женщина?

— Ллевелис-ап-Кинварх! — бросил Мак Кархи. — Почему эта женщина стояла на одной ноге?

— Это остатки архаических представлений об одноногости и однорукости, маркирующих принадлежность героя к потустороннему миру, сэр. Вторая нога и вторая рука этой женщины как бы находятся в ином измерении, поэтому при взгляде отсюда не видны, сэр.

Как ни странно, эта чепуха почему-то успокоила лорда Бассета-Бладхаунда. По ужасному выражению лица Мак Кархи было похоже, что он сам сейчас упечет Ллевелиса в иное измерение за этот ответ, но страшным усилием воли он сдержался.

Показательный урок латыни после этого прошел чрезвычайно благополучно. Профессор Орбилий, будучи человеком крайне дисциплинированным, внял всем указаниям Змейка и выполнил их четко. Все странности, которые могли привлечь внимание комиссии, были обдуманно устранены. Орбилий Плагосус никогда не забывал, чем он обязан Мерлину, и живо помнил, как он приплясывал вокруг бронзовой жаровни на верхнем этаже своей инсулы в Риме — где, как водится, была прекрасная мозаика на полу и лепные потолки, но не было ни малейших удобств, — затыкал подушками окна, в которые задувало немилосердно, и отогревал застывшие чернила, когда ему пришло приглашение в школу в Кармартене. А потому, не желая подвести директора, Орбилий повыгнал с лестничных площадок гусей, вынул из пальцев у мраморной Каллиопы овсяное печеньице, вложенное туда сердобольными студентами, и, в общем, навел некоторый порядок. Следуя инструкциям Змейка, он подобрал не вызывающие сомнения отрывки из не вызывающих сомнения авторов и даже позволил ученикам принести с собой тетради в клеточку и ручки, что было жестко рекомендовано Змейком, проявившим при этом случае необыкновенную трезвость мышления.

Учеников поразило то, как с лица Орбилия, человека умного и тонкого, в присутствии комиссии в один миг сползло всякое выражение и с видом совершеннейшего солдафона он гонял их по отрывку в двадцать строк, воздерживаясь от обычных мудро-язвительных замечаний и спрашивая только, где цезура и как название того или иного тропа.

Благодаря принятым мерам предосторожности урок латыни сошел им с рук. Единственный вопрос у комиссии неожиданно вызвала самая невинная вещь — старый плащ Орбилия, в котором он ходил всегда.

— Ну что, в самом деле, за ребячество! Вы бы еще тогу надели, — с мягкой укоризной заметил лорд Бассет, подойдя в конце урока поблагодарить преподавателя.

— Я не могу носить тогу, не будучи гражданином Рима, — просто отвечал Орбилий.

Затем он по-военному лаконично отчитался перед Змейком о проделанной показухе и потребовал возместить ему в другое время пропавшие часы урока.

…Несмотря на неприязненное отношение к Змейку лично, Орбилий не мог избавиться от привычки беседовать с ним, зачастую подолгу и отнюдь не по инициативе Змейка. На недоуменные взгляды коллег он отвечал лишь, что для него истинное наслаждение поговорить время от времени по-латыни. Когда же однажды архивариус Хлодвиг с обидой воскликнул: «Можно подумать, что с нами — со мной или вот хотя бы с Мерлином, — нельзя поговорить по-латыни!» — Орбилий, вздыхая, ответил: «Видите ли, коллега: у вас у всех ученая, книжная латынь, а у Змейка — разговорная». Змейк с родной латынью первое время сильно беспокоил воображение Ллевелиса — было не совсем понятно, как латынь могла оказаться первым языком у человека, родившегося на добрую тысячу с лишком лет позднее распада империи, — но потом в школе начались такие события, что внимание Ллевелиса, и без того имевшее свойство быстро рассеиваться, больше не возвращалось к образу Змейка, лепечущего в детстве свои первые слова на мертвом языке.

В распоряжение Сюань-цзана была отдана башня Сновидений, которую он переименовал в башню Западных Облаков и каждый вечер посиживал у ее порога, то играя на цине, то прикладываясь к вину, которое он наливал из чайника с двумя носиками, извлеченного им из рукава. Те, кому удавалось побывать в рукавах Сюань-цзана, говорили, что там скрыт целый мир, что там видели дворцы со многими комнатами и сады с беседками. Нередко учитель разыгрывал сам с собой партию в облавные шашки. Однажды профессор Финтан увидел, как Сюань-цзан выкладывает шашку за шашкой, заинтересовался правилами этой игры, и вскоре их можно было видеть в сумерках сидящими друг напротив друга за доской девятнадцать на девятнадцать клеток. Они напоминали духов Южного и Северного Ковша, столь прекрасно описанных историком Гань Бао.