Прощание - Лотар-Гюнтер Буххайм

Рядом с камерой обслуживания я вижу «машину для замены», с помощью которой выгоревшие и излучающие элементы один за другим без всякого риска вытаскивают из напорного резервуара, проносят над камерой обслуживания, затем опускают в нее и расцепляют крепеж.

Снова появляется шеф, и я спрашиваю:

— А не отсутствует ли здесь защитное перекрытие?

— Да, в данный момент верхняя часть отсутствует. Она находится на модернизации в GKSS.[23]

— Это говорит о том, что планируется продолжение эксплуатации корабля с новой активной зоной?

— В общем-то вы правы, — говорит шеф нерешительно. — Но кто же это знает? — и продолжает назидательно: — Камера обслуживания вместе с сервисным бассейном не обязательно относится к сфере эксплуатации реактора. Она делает возможным проведение замены топливных элементов где-нибудь в тихой бухте с помощью имеющихся на борту подручных средств. На «Саванне», например, такой установки нет.

— А на русских ледоколах?

— Тоже нет. Она занимает очень много места. И, кроме того, замена топливных элементов хотя и является работой, как все другие работы, но требует крайней тщательности и надлежащей добросовестности.

— А этого нельзя обеспечить с помощью бортовых средств?

— Вообще-то можно, — говорит шеф, — но лучше, если такая замена будет осуществляться на берегу. Корабль должен стоять совершенно неподвижно. А места стоянки без подъема уровня воды очень редки. В соответствующих обстоятельствах используют также инструменты, которых у нас на борту нет. Исходя из собственного опыта, могу сказать: лучше производить замену не в море.

Я ищу место, где бы присесть. Шеф это видит и спрашивает:

— Хватит на сегодня?

— Да, — говорю я, — и большое спасибо за лекцию для одного человека.

В шлюзовой камере после снятия защитной одежды мне приходится тщательно мыть руки. Затем я должен встать на своего рода большие весы и на высоте бедер засунуть свои руки в две дырки. Они одновременно с моими ногами проверяются на радиоактивность. Мой дозиметр показывает восемь миллибэр. На ручном и ножном мониторе шеф проверяет также каждую из моих фотокамер.

Снова оказавшись на свежем воздухе, я вижу, что за борт выброшен шторм-трап. Нужно зафиксировать данные об осадке, а ее считывают только по шкале, нанесенный на внешний борт.

Я также вижу, что в открытый плавательный бассейн закачивают воду и несколько незанятых или свободных от вахты фривольно одетых дам уже устанавливают шезлонги.

— Шеф сказал мне, что мои часы держат здесь, на борту, абсолютный рекорд по интенсивности излучения, — докладываю я старику во время обеда.

— Твои часы? Часы на твоей руке? — удивленно спрашивает старик.

— Они были со мной еще на подлодке U96, — говорю я, откидываю левый рукав и показываю их старику. — Я положил их на подставку для проб. У них светящийся циферблат. Шеф был просто поражен таким излучением.

Старик буквально лопается от гордости:

— Вот ты и сподобился увидеть, как хорошо все здесь функционирует. Важнейшим выводом из эксплуатации этого корабля является понимание того, что новая двигательная установка относительно безобидна, я бы сказал — доброкачественна.

Старик говорит это про себя, будто диктуя самому себе:

— Исходили из намного большей уязвимости — прежде всего, при быстрых переменах мощности. С реактором, установленным на суше, никто на такие нагрузки, вероятно, не решился бы.

— Но эта невероятная численность персонала!

— Реакторы на суше обслуживает еще более многочисленный персонал, — говорит старик.

— Возможно. Но то, что имеется здесь, — слишком роскошно. Тринадцать инженеров!

— Но при этом они отвечают за защиту от излучений, среди них есть химики, есть электронщики, — пытается убедить меня старик.

— Я узнал, что только персонал, обслуживающий двигательную установку, насчитывает двадцать пять человек. А экипаж супертанкера составляет всего две дюжины человек!

— Это так, — соглашается старик, — на больших контейнеровозах сегодня работает едва ли больше людей.

— Тринадцать инженеров. Об этом лучше никому не рассказывать.

— Но является ли экономия на персонале конечным выводом мудрости земной, спрашиваю я себя. С танкерами в конце концов много чего случалось, — говорит старик через какое-то время, глядя в потолок.

— До сих пор вам все время везло.

Старик встает и говорит:

— Я бы так не сказал. Небольшие аварии уже случались.

Но тут стюардесса, — сегодня, к счастью, не та, с мехом, — та, очевидно, свободна от вахты, — ставит еду на стол.

— Большое спасибо, — говорю я после того, как мы поели, — за сделанный тобой расклад, но этим ты от меня не отделаешься. Я по-прежнему считаю смешным, что при расчетах рентабельности учитываются только цены на нефть. Если цены на нефть растут, то ток, вырабатываемый реактором, будет рентабельным. Но о нагрузке за счет больших затрат на персонал судов с ядерной двигательной установкой умалчивается. Или же исходят из того, что в случае если бы эксплуатацию подобного атомохода нужно было бы сделать экономически выгодной, то можно было бы отказаться от дорогостоящих лаборатории по защите от излучений, химической лаборатории и от всего другого оборудования, обеспечивающего безопасность?

— Возможно, — говорит старик.

— Но тогда бы началось столпотворение.

— Возможно, — говорит старик, как заведенный.

Предположим, что моря бороздит большое число атомоходов. В таком случае опасность аварий значительно повышается. С дальним прицелом аварии нельзя исключить.

— Нет, — отвечает старик коротко, и я радуюсь, что он не сказал «возможно».

— И если сюда добавить разгильдяйство и недостаточные мероприятия по обеспечению безопасности…

— То нам пришлось бы кое-что пережить, — заканчивает старик мою фразу и кивает в знак согласия.

Не тратя, как обычно, четверть часа на переваривание пищи, старик поднимается:

— Экспериментальная программа продолжится примерно до шестнадцати часов, так что я лучше побуду на мостике. Присоединяйся.

Я послушно встаю и отправляюсь вслед за стариком.

По траверзу левого борта темное облачко плоско распласталось над линией видимого горизонта. Над кормой корабля зависла стая чаек. Вдруг одна из чаек меняет свое поведение, становится неподвижной, увеличивается и увеличивается в размерах. У меня сжимается сердце: это же самолет. «Черт возьми!» — вынужден я сказать себе. Ведь сейчас нет войны. Истребитель «Мираж» подлетает прямо с кормы. Самолет демонстрирует сине-бело-красную кокарду. Он делает большую дугу и заходит во второй раз. На этот раз немного в стороне от корабля. Пилот хорошо виден в своей кабине. Он крутит пальцем у виска.